Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Дозволяю! – Зло выкрикнул мальчик.

- Токмо, великий князь, прошу тебя чуть в сторонку отойти… - кат склонил голову, правую руку к сердцу прижал, обхватив сразу рукоять плетки, - обрызгать могу, невзначай.

Иоанн мотнул головой:

- Нет!

- Как знаешь… - пожал плечами палач, отвернулся от княжича, прищурился и стал медленно приближаться к приговоренному. Плеть тащилась за ним узкой змейкой по полу. Подойдя ближе, его рука взметнулась, в воздухе раздался свист, а затем хлопок удара… Бил с правого плеча по ребрам под левый бок. Плеть сразу же глубоко прорубила кожу до самых костей, и палач левой рукой собрал с нее полную горсть крови, отряхнув ее за спину. Теплые брызги, упавшие на лицо Иоанна, ошеломили. Не зря предупреждал кат! Свист и второй удар, крест-накрест, слева направо. Снова брызги. Хлопок. Брызги. Брызги. Живая теплая кровь… Она уже заливала лицо княжича, его рубаху, кроваво-белый щенок беспокойно ворочался у него на груди, но Иоанн ничего не чувствовал, кроме горячего запаха смерти своего врага, ничего не видел, кроме его растерзанной спины, превратившейся в миг в один сплошной кусок рубленного, окровавленного мяса с бесстыдно поблескивающими оголившимися костями ребер. В красном тумане, заполнившем конюшню, вдруг отчетливо зазвенела тишина. Исчезли все звуки, плеть больше не свистела, не хлопала, не рубила, где-то вдалеке, чей-то голос глухо изрек:

- Готов!

Иоанн повернулся и на не сгибающихся ножках побрел на выход, сквозь расступившихся пред ним нянек. Они испуганно прикрывали рот ладонями, показывали пальцем на него, многие рыдали. Княжич вышел на солнечный свет, посмотрел на свои руки, грудь и щенка. Все было залито кровью. От нее исходил странный животный запах. Она быстро засыхала и стягивала кожу, темнела на глазах, превращаясь в одно огромное бурое пятно. Иоанна вырвало. Его кто-то подхватил на руки и быстро-быстро понес прочь.

Княжича раздели, быстро окатили теплой водой, терли, намыливали, снова обливали. Потом насухо вытерли, одели чистую рубашонку, уложили в кровать. Появилась испуганная мать.

- Матушка… - Он потянулся к ней ручонками. Елена прижала сына к груди, чувствуя, как бьется, вырывается его сердечко. За ее спиной маячила кудрявая голова Оболенского. Мальчик помедлил, не сразу, но отстранился от матери:

- Я спать буду!

- Сказку не хочешь на ночь, дитятко? – Ласково спросила мать, приглаживая подсыхающие вихры.

- Нет! Я собачку принес белую, пусть живет со мной!

- Хорошо, хорошо… - закивала княгиня, - пускай живет. Если хочешь с тобой, и будет с тобой!

Иоанн отвернулся к стенке и через мгновение уже спал безмятежным сном. Подле его кроватки копошился на расстеленной белой тряпице отмытый от крови белоснежный щенок…

На следующий день в Москву пожаловал архиепископ новгородский Макарий, сбор полонянный привез в дар правительнице, выкупать несчастных из татарской неволи. Елена Васильевна сама его приветила, под благословение голову склонила. Макарий попросил ее:

- Дозволь, княгинюшка, дитятко царское лицезреть, благословение ему духовное отеческое передать.

- Отчего ж нет! С превеликой радостью, владыка!

- Мы с ним свечку зажжем, молитву сотворим, да разговоры разговаривать будем…

- Сама отведу к нему, владыко! – Обрадовалась Елена Васильевна.

Проводила, дверь тихонько в горницу отворила, заглянула – мальчик сидел на полу со щенком забавлялся, после пропустила вперед архиепископа и… дверь за ним притворила, снаружи оставшись.

Иоанн посмотрел на вошедшего архиерея, на ножки вскочил живо, подбежал, головку склонил:

- Благослови, батюшка!

- Бог благословит, чадушка! - Новгородский владыка ласково погладил по головке, поцеловал в макушку. - А ты, чадушко мое, ведаешь, кто такой Боженька наш?

Мальчуган стал серьезным, насупился, нижнюю губку поджал:

- Боженька, Он добрый! И любит всех!

- Всех ли? – Усмехнулся владыка. – Бог всеправедный, справедливый. Он без причины не накажет, но и худого человека не оставит без наказания, если он, человек, свою жизнь не исправит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- А знаешь, он наказывает тех, кто заповеди не соблюдает!

- Верно, чадушко. А какие заповеди тебе ведомы?

- Не воруй! Кто ворует, тот плохой, и его Боженька не любит! Вон мой дядя вором был, оттого его в темницу посадили, а он умер там. И князя Ивана тоже в темницу надо!

Владыка оглянулся – не подслушивает ли кто, спросил тихо:

- Отчего ж князя Ивана вором кличешь?

- А зачем он отцовскую спальню занял? По какому праву? Вот вырасту… - и кулачком потряс.

- Аль обижает тебя князь?

- Нет! – Мотнул головой кудрявой. – Игрушки носит, токмо не нужны они мне. Выбрасываю или ломаю. – Княжич замолчал, сосредоточенно, с прищуром, в сторону уставился. Иоанн вспомнил, ночью проснулся как-то, посмотрел в полутьму, колеблющуюся огарками свечей, няньки на лавках похрапывали. Испугался чего-то, о матери подумал, кто ж защитит от страхов детских, выскользнул ящеркой из-под пухового одеяла и, зябко перебирая ногами по холодным каменным плитам, к ней направился. К двери опочивальни пробрался неслышно, прислушался к странным звукам оттуда доносившимся. Будто стоны материнские раздавались. Приоткрыл тихонечко дверь, даже не скрипнула, внутрь вошел и остобенел.

На кровати, материнские ноги бесстыже в стороны раскинуты, а между ними другие, поросшие черным густым волосом. Мать стонала тяжко, с придыханием, что-то негромко вскрикивала. Мальчик не понимал, что происходит, но в нем вдруг сразу возникло желание заступиться за мамку, мол обижают ее, но странно, он не спешил последовать инстинкту взрослеющего детеныша, который может броситься на защиту матери, что-то неведомое доселе, постыдное и греховное, но сладкое, как запретный плод, удерживало на месте и заставляло смотреть во все глаза на происходящее.

Наконец, мать изогнулась вся под мужским телом и испустила громкий протяжный крик, заставивший Иоанна встрепенуться и забыв о любопытстве броситься к ней на помощь:

- Мама! Мама! Отстань от нее! Слезь! Отойди! – пихал он слабыми ручонками волосатое мужское тело, душившее его мать своей тяжестью. Овчина, а это был он, непонимающе и с изумлением смотрел на невесть откуда взявшегося княжича. Елена пришла в себя моментально, спихнула любовника в сторону, прикрывая собой, на мгновение показавшись Иоанну полностью обнаженной, и цепкий детский взгляд тут же выхватил и запечатлел торчащие груди с крупными сосками, живот, что-то темнеющее внизу. Мальчик снова испытал чувство постыдной сладости увиденного, но мать уже прикрылась одеялом и протянула к нему оставшиеся обнаженными руки:

- Сыночек, Иванушка, - ее голос звучал хрипло, с придыханием. – Что случилось? Почему ты здесь?

Сын заметил крупные капли пота, выступившего на материном лбу и мелким бисером покрывавшие чуть видный пушок над верхней губой. За ее спиной по-прежнему безмолвно маячила всклокоченная голова – борода набок – Овчины-Телепнева.

- А он что тут делает? – Мальчик не нашел лучшего, чем грубо ответить вопросом на вопрос, одновременно бросаясь в объятья матери. От Елены исходил какой-то странный запах, в котором ощущалось что-то родное, но к нему примешивался и другой, забивавший привычный материнский, острый, щекочущий ноздри и вызывающий непонятное возбуждение и томление в чреслах.

Впервые, Иоанн видел в Елене не мать – Божество сошедшее с иконы Пресвятой Богородицы, о которой иначе, как о заступнице небесной и не помышлялось, а как на женщину, до селе ему не знакомую, но волнующую. Возникло желание схватить ее за грудь, но не для того, чтобы получить столь желанное в детстве молоко из чувства младенческого голода, а просто, чтобы мять и тискать эти упругий белый шар, который увенчивал коричневый отросток соска. До этого дня он не видел ни разу обнаженное женское тело. Его мыли няньки в бане, но никогда при этом не оголялись, несмотря на жару. Хотя он обращал внимание на то, что у одних из них очень выпирало из-под рубахи, у других мало. Иногда его взгляд проникал в вырез, когда кто-нибудь наклонялся над ним, чтобы полить на голову и рубаха отвисала, он видел женские груди, соски, но они напоминали ему о вкуснейшем молоке.