Дорога в рай (Рассказы) - Роальд Даль

    – Теперь можешь смотреть!

    – Не могу решиться, - рассмеявшись, сказала миссис Биксби.

    – Взгляни хоть одним глазом.

    Глупо смеясь, она несмело, чуть-чуть приподняла одно веко ровно настолько, чтобы увидеть темную расплывчатую фигуру мужчины в белом халате, державшего что-то в высоко поднятой руке.

    – Норка! - воскликнул он. - Настоящая норка!

    Услышав это волшебное слово, она быстро открыла глаза и подалась вперед, чтобы заключить шубу в объятия.

    Но никакой шубы не было! В руке мужа болталась какая-то нелепая маленькая меховая горжетка.

    – Ты только полюбуйся! - говорил он, помахивая горжеткой перед ее лицом.

    Миссис Биксби закрыла рот рукой и подалась назад. Я сейчас закричу, сказала она про себя. Я сейчас точно закричу.

    – В чем дело, моя дорогая? Разве тебе это не нравится?

    Он перестал размахивать мехом и уставился на нее, ожидая, что она скажет.

    – Нравится, - пробормотала миссис Биксби. - Я... я... думаю... это мило... очень мило.

    – У тебя ведь в первую минуту даже дыхание перехватило, а?

    – Да.

    – Великолепное качество, - сказал он. - Да и цвет отличный. Знаешь что, моя дорогая? По-моему, такая вещь, если покупать ее в магазине, обошлась бы тебе в две-три сотни долларов.

    – Не сомневаюсь.

    Горжетка была сделана из двух шкурок, двух поношенных на вид узких шкурок, у которых были головы со стеклянными бусинками в глазницах и свешивающиеся лапки. Одна держала в пасти зад другой и кусала его.

    – Примерь-ка ее на себя.

    Он накинул ей горжетку на плечи, после чего отступил, чтобы выразить свое восхищение.

    – Прекрасно. Она тебе идет. Не у каждого есть норка, моя дорогая.

    – Нет, не у каждого.

    – Когда пойдешь в магазин, лучше оставляй ее дома, иначе подумают, что мы миллионеры, и станут драть с нас вдвое.

    – Постараюсь запомнить, Сирил.

    – Боюсь, что на Рождество тебе другого подарка не будет. Пятьдесят долларов - и без того несколько больше, чем я собирался истратить.

    Он повернулся, подошел к умывальнику и стал мыть руки.

    – Теперь беги, моя дорогая, и хорошо позавтракай где-нибудь. Я бы и сам составил тебе компанию, но в приемной меня дожидается старик Горман со сломанным зажимом в зубном протезе.

    Миссис Биксби двинулась к двери.

    Я убью оценщика, говорила она про себя. Я сейчас же пойду к нему в его лавку, швырну эту грязную горжетку ему в лицо, и если он не вернет мне мою шубу, я убью его.

    – Я тебе говорил, что приду сегодня поздно? - сказал Сирил Биксби, продолжая мыть руки.

    – Нет.

    – Пожалуй, не раньше половины девятого. А может, и в девять.

    – Да-да, хорошо. До свиданья.

    Миссис Биксби захлопнула за собой дверь.

    В этот самый момент мисс Палтни, секретарша-ассистентка, направляясь на обед, проплыла мимо нее по коридору.

    – Правда, чудесный день? - бросила на ходу мисс Палтни, сверкнув улыбкой.

    В походке ее была какая-то легкость, от нее пахло тонкими духами, и она выглядела королевой, самой настоящей королевой в прекрасной черной норковой шубе, которую Полковник подарил миссис Биксби.

Маточное желе

    – Меня это смертельно тревожит, Алберт, смертельно, - сказала миссис Тейлор.

    Она не отрывала глаз от ребенка, который лежал у нее на левой руке совершенно неподвижно.

    – Уверена, с ней что-то не так.

    Кожа на лице ребенка была прозрачна и сильно натянута.

    – Попробуй еще раз, - сказал Алберт Тейлор.

    – Ничего не получится.

    – Ты должна пробовать еще и еще раз, Мейбл, - настаивал он.

    Она взяла бутылочку из кастрюли с водой и вылила несколько капель молока на ладонь, пробуя, не горячее ли оно.

    – Ну же, - прошептала она. - Ну, девочка моя. Проснись и попей еще немножко.

    На столе рядом с ней стояла небольшая лампа, освещавшая все вокруг мягким желтым светом.

    – Ну пожалуйста, - говорила она. - Попей хотя бы немного.

    Муж наблюдал за ней, глядя поверх журнала. Она едва держалась на ногах от изнеможения, он это видел. Ее бледное продолговатое лицо, обычно невозмутимое и спокойное, еще более вытянулось, и на нем появилось выражение отчаяния. И все равно, со склоненной головой и глазами, устремленными на ребенка, она казалась удивительно красивой.

    – Вот видишь, - пробормотала она. - Бесполезно. Она не ест.

    Мейбл поднесла бутылочку к свету и, прищурившись, посмотрела, сколько молока убавилось.

    – И всего-то выпила одну унцию. А то и того меньше. Три четверти, не больше. Как раз чтобы не умереть. Алберт, меня это смертельно тревожит.

    – Я знаю, - сказал он.

    – Только бы выяснили, в чем причина.

    – Ничего страшного, Мейбл. Нужно набраться терпения.

    – Уверена, что-то тут не так.

    – Доктор Робинсон говорит, не надо тревожиться.

    – Послушай, - сказала она, поднимаясь. - Не станешь же ты говорить, что это естественно, когда шестинедельный ребенок весит на целых два фунта меньше, чем при рождении! Да ты взгляни на эти ноги! Кожа да кости!

    Крошечное дитя, не двигаясь, безжизненно лежало у нее на руках.

    – Доктор Робинсон сказал, чтобы ты перестала нервничать, Мейбл. Да и тот, другой врач то же самое говорил,

    – Ха! - воскликнула она. - Замечательно! Я, видите ли, должна перестать нервничать!

    – Успокойся, Мейбл.

    – А что, по его мнению, я должна делать? Относиться ко всему этому как к шутке?

    – Такого он не говорил.

    – Ненавижу докторов! Всех их ненавижу! - сквозь слезы проговорила Мейбл и, резко повернувшись, быстро вышла из комнаты с ребенком на руках.

    Алберт Тейлор не удерживал ее.

    Спустя короткое время он услышал, как она двигается в спальне прямо у него над головой - быстрые нервные шаги по линолеумному полу. Скоро звук шагов стихнет, и тогда он встанет и последует за ней, а когда войдет в спальню, то, как обычно, застанет ее сидящей возле детской кроватки. Она будет смотреть на ребенка, тихо плакать и ни за что не пожелает сдвинуться с места. "Она умирает от голода, Алберт", - скажет Мейбл. "Вовсе не умирает". - "Умирает. Я уверена, Алберт". - "С чего ты взяла?" - "Я знаю, что и ты так думаешь, только не хочешь признаться. Разве не так?"

    Теперь это повторялось каждый вечер.

    На прошлой неделе они снова отвезли ребенка в больницу. Врач внимательно осмотрел его и сказал, что ничего страшного нет.

    – Мы девять лет ждали ребенка, доктор, - сказала тогда Мейбл. - Я умру, если с ней что-то произойдет.

    Это было шесть дней назад, и с того времени девочка потеряла в весе еще пять унций.

    Однако сколько ни нервничай, это не поможет, подумал Алберт Тейлор. В таких вещах врачу нужно доверять. Он взял в руки журнал, который по-прежнему лежал у него на коленях, лениво пробежал глазами содержание и посмотрел, что там напечатали на этой неделе: "Среди майских пчел", "Изделия из меда", "Пчеловод и фармакология", "Из опыта борьбы с нозематозом", "Последние новости о маточном желе", "На этой неделе на пасеке", "Целебная сила прополиса", "Обратный ток крови", "Ежегодный обед британских пчеловодов", "Новости ассоциации".

    Всю свою жизнь Алберт Тейлор увлекался всем тем, что имеет хоть какое-то отношение к пчелам. Маленьким мальчиком он часто ловил их голыми руками и прибегал в дом, чтобы показать своей матери, а иногда пускал их ползать по своему лицу и шее, но самое удивительное, что он ни разу не был ужален. Напротив, пчелам, похоже, нравилось быть с ним. Они никогда не пытались улететь, и, чтобы избавиться от них, Алберт осторожно смахивал их пальцами. Но даже после этого они часто возвращались и снова усаживались ему на руку или на колено, туда, где была голая кожа.

    Его отец, каменщик, говорил, что от мальчика, должно быть, исходит какой-то колдовской дух и ничего хорошего из гипнотизирования насекомых не выйдет. Однако мать утверждала, что это дар Божий, и даже сравнивала Алберта со святым Франциском с его птицами77.

    Чем старше становился Алберт Тейлор, тем больше его увлечение пчелами превращалось в наваждение, и, когда ему исполнилось двенадцать лет, он построил свой первый улей. Следующим летом поймал первый рой. Через два года, в четырнадцать лет, на заднем дворе отцовского дома вдоль изгороди аккуратным рядком стояли пять ульев, и уже тогда, помимо обыкновенного добывания меда, он занялся выведением маток, пересаживанием личинок и прочими тонкими и сложными вещами.

    Работая с пчелами, Алберт никогда не разводил дым, не надевал перчатки на руки или сетку на голову. Между мальчиком и пчелами явно существовала взаимная симпатия, и в деревенских лавках и трактирах о нем начали говорить с чем-то вроде уважения. Люди все чаще приходили к нему в дом, чтобы купить меду.