Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Ишь ты, Ибрагим Быков! — набычился сановный певец.

— Ибрагимбыков, — подтвердили Мохнач и Жарынин, а Кокотов, согласно инструкции, кивнул.

— Нерусский, что ли?

Ответом ему было политкорректное молчание, означавшее примерно следующее: «Да разве ж настоящий, коренной русский человек способен выгнать заслуженных стариков на улицу? Нет, на такое способен лишь какой-нибудь подлый инородец!»

— А не он ли на днях у Имоверова выступал? — уточнил Дадакин.

— Он! — побагровев, подтвердил режиссер. — Но это чистая ложь! Монтаж. Эфир куплен! Готовилась совсем другая передача! Разоблачительная!

— У Имоверова, говоришь? — усмехнулся Скурятин. — Да ведь он же пидор, твой Имоверов!

Ответом ему было еще более политкорректное молчание, означавшее примерно следующее: «Да разве ж настоящий человек с нормальной сексуальной ориентацией способен на такую гадость? Не-ет, на такое способны только гнусные пидоры и прочие извращенцы!»

— Ты вот что, Дадакин, — приказал начфукс, — изучи вопрос и доложи мне эдак… — Он полистал настольный календарь, — в следующую среду!

— Никак нельзя в следующую среду! — взмолился Жарынин.

— Почему?

— Опоздаем. Скоро суд!

— Суд? М-да… Ты вот что, Дадакин, займись сегодня же!

— Есть! — по-военному ответил помощник, выпятив птичью грудь.

— Ну и складно! — подытожил Скурятин, хлопнув ладонью по столу. — Не переживайте, построим мы ваших чурок и гомосеков! Не дадим в обиду заслуженную старость!

— Спасибо, Эдуард Степанович! — сказал, вставая, Вова из Коврова. — Ты настоящий русский мужик!

— Спасибо! — поднялся со стула и игровод. — За ветеранов спасибо!

Андрей Львович понял: если он сейчас не одолеет в себе эту леденящую метафизическую робость, которая всегда поражала его в начальственных кабинетах, то навек погибнет в глазах Натальи Павловны.

— Эдуард Степанович, есть еще один вопросик!

— Еще? — начал скучнеть начфукс, но, видимо, вспомнив, что именно Кокотов завел речь о диске, смягчился: — Что еще за вопросик?

— Маленький! Понимаете, моя родственница… сестра… разводится… А муж… бывший… незаконные махинации с общей недвижимостью… Она подала заявление в Краснопролетарскую межрайонную прокуратуру. А там, понимаете, как-то странно не хотят возбуждать дело!

— Знаем мы эти странности! — Скурятин нажал кнопку. — Том, соедини-ка меня с Осламчиевым, — дожидаясь отзыва, он глянул на почтительно стоявших просителей и нахмурился. — Вот ведь мужик пошел! Ну бросил бабу, все бывает, кинь ей на жизнь, не жадись! Хуже педерастов, ей-богу! — Тут на пульте замигала красная лампочка. — Слушай, Наиль Раисович, разберись-ка ты с Краснопролетарской прокуратурой! У них там лежит заявление этой… Как фамилия?

— Обоярова… Нет, Лапузина… — залепетал, путаясь, писодей.

— Так Лапузина или Обоярова? — начал серчать начфукс.

— Лапузина, Лапузина…

— Значит, заявление Лупузиной. Махинации с имуществом при разводе. Сегодня же разберись! Пусть откроют дело на мужа. Хуже пидора, честное слово. Работай!

— Спасибо! — еле вымолвил Кокотов и поймал на себе недоуменно-уважительный взгляд соавтора.

— Идите! — махнул рукой Скурятин.

— А как насчет Аркаима? — спросил, пятясь к двери, хороший человек.

— Что там у тебя еще за Аркаим? Это где?

— Урал. Северная Помпея! Двадцать тысяч лет. Вот если бы вам на развалинах с «Уральскими самоцветами» спеть?

— С «Самоцветами»? Что там у нас с «Уралмашем»?

— Задержка зарплаты, — с готовностью ответил помощник.

— Неплохая мыслишка! Северная Помпея! Ты, Володь, останься! И ты, Дадакин, тоже!

Глава 58

Слезы императрицы

Соавторы вышли из кабинета и расправили плечи. Жарынин хотел даже сказать что-нибудь ехидное о поющем начфуксе, но заметил осуждающий взгляд Кокотова, промолчал, виновато поморщив лысину.

В приемной, раскинувшись в бархатном кресле, дожидался своей очереди мелкий блондин с личиком продвинутого примата. Коротая время, он показывал снимки, сделанные мобильным телефоном, секретарше, усевшейся всем своим искусственным богатством на изогнутый ампирный подлокотник.

— А вот здесь я носорога завалил! — хвастал блондинистый.

— Бедненький! — Тамара Николаевна щедро склонялась к цветному экранчику, чтобы лучше рассмотреть картинку. — А он вкусный?

— Не знаю, не ел, — отвечал стрелок, осторожно опуская глаза в неисследованные глубины ее декольте. — Но если поделить живой вес на стоимость лицензии, то килограмм выходит дороже черной икры.

— Значит, вкусный!

— Скоро на жирафа пойду! Не хочешь со мной?

— Хочу, но меня Эдуард Степанович не отпустит… — вздохнула неувядаемая девушка.

Присмотревшись, Кокотов узнал в зверобое известного бизнесмена Уткина, который часто появлялся в телевизоре с рассказами о том, как заработал первый миллион. Причем всякий раз он излагал новую версию своего обогащения. На самом деле в начале девяностых, как пострадавшему от советской власти (осудили его за спекуляцию ароматизированными презервативами), ему отписали дальневосточный завод, делавший торпеды. До своего далекого частного предприятия за все годы хозяин так ни разу и не долетел, выбивая в Москве бюджетную поддержку и льготные кредиты на «оборонку». В случае отказа он грозил продать завод японцам. Добившись очередного финансового вливания, торпедозаводчик улетал обычно на сафари, а когда возвращался в Первопрестольную с трофеями, снова начинал клянчить деньги у государства. Тем временем штаб Дальневосточного флота жаловался: торпеды давно кончились, и обнаглевшие японцы в открытую требуют возврата Курил! Об этом и многом другом, включая коллекционную страсть Уткина к женщинам знойных рас, Андрей Львович узнал недавно из телепередачи «Большие люди» с Тасей Козинаки.

Увидев соавторов, секретарша неохотно оторвалась от фотографий сафари, произвела обмен часов и спросила:

— Вам что-нибудь еще?

— Мы ждем Мохнача, — объяснил Жарынин.

— Вова тоже здесь? — вскинулся на знакомое имя Уткин. — Как они вчера сыграли?

— Нормально. Девять — один.

— Сам сколько забил?

— Шесть, — ответил режиссер таким тоном, словно не меньше половины мячей влетели в ворота с его подачи.

— Ну и ладненько! — улыбнулся зверобой, посмотрел на писодея с игроводом и, не найдя в них ничего стоящего, снова углубился в телефонные фотографии. — А вот это я бью акул у атолла Бигпигстоун…

— А они вкусные?

Тут из кабинета выскользнули Дадакин и Мохнач, который тут же бросился обнимать Уткина, принимавшего восторги хорошего человека со снисходительной мукой. Помощник с неудовольствием глянул на Жарынина и, поморщившись, тихо приказал:

— Все будет хорошо. Я позвоню. Ступайте!

— Не забудьте, скоро суд! — напомнил режиссер.

— Я никогда ничего не забываю! А вот вы, Дмитрий Антонович, про диск-то спросить забыли и чуть не испортили все впечатление!

— Да, Дим, ты на себя сегодня не похож! — подтвердил Вова, не отрываясь от торпедозаводчика. — Спасибо, хоть Андрей Львович выручил!

— Да уж… ладно… — зарделся писодей.

— Ну и что мне теперь — выпить цикуты? — обидчиво воскликнул игровод.

— Лучше вам вообще не пить! — холодно заметил помощник, вынимая из кармана поруганные «Картье» и застегивая на запястье. — Господин Уткин, Эдуард Степанович вас ждет!

— Попрошу часики! — игриво затребовала Тамара.

— Какие порекомендуете? — спросил вип-охотник, снимая свой неброский хронометр, от одного вида которого Дадакин, Мохнач и Жарынин облагоговели.

— А вот хоть эти — «Луч» пятьдесят шестого года… Шефу понравятся! — предложила секретарша.

— А если еще поскромней? — улыбнулся истребитель носорогов.

— Только для вас! «Победа». Сорок шестой год! И не забудьте спросить про новый диск!

…Друзья вышли из приемной и направились к выходу мимо дежурного офицера, снова зачем-то проверившего документы, словно в кабинете Скурятина посетителей могли подменить. Вдруг Вова остановился и звонко шлепнул себя по лбу:

— Ё-моё! Мне же Уткин на обеде у патриарха денег обещал. Храм строим. Мужики, вы меня не ждите! А то улетит родезийских гусей стрелять — ищи-свищи! — С этими словами хороший человек пожал соавторам руки и, отнекиваясь от благодарностей, потрусил назад.

На первом этаже Жарынин заволновался, потянул носом воздух и страстно повлек Кокотова в боковой коридор, приведший к ресторану «Царский поезд». Внутри заведение действительно напоминало старинный спальный вагон, отделанный красным деревом и медью. Однако купе с отъезжающими вбок зеркальными дверями располагались не с одной, а с обеих сторон узкого, выстланного ковром прохода, который упирался в резную стойку бара. Официант, одетый в мундир дореволюционного инженера-путейца, приветливо указал на свободные кабинки.