Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— А если напечатать меню «Царского поезда» в «МК» или позвонить в «Эго Москвы»? — мстительно предложил писодей.

— Бесполезно. Народ уже приучен к несправедливости, как испорченный пионер к содомии, и даже находит в этом удовольствие. Вы сыты?

— О да!

— Тогда в путь!

Покидая Управление конституционной стабильностью, соавторы, испившие изумительного морошкового морса, решили на дорожку поискать туалет, но заплутали и набрели на железную дверь с трафаретной надписью «Служебное помещение». Вход стерегли два огромных пятнистых спецназовца с ручными пулеметами наизготовку.

— Простите, где тут клозет? — светски спросил Жарынин.

Бойцы молча показали стволами в противоположную сторону.

— Вы поняли, поняли? — шептал режиссер, увлекая писодея подальше от грозных истуканов. — Там подземный ход! К американцам!

— Так это правда! Я думал, Мохнач нас разыгрывает!

— Конечно правда! Но вы никому ни-ни!

Взволнованные открытием, они едва не забыли о цели своих поисков… Пока шли к машине, игровод шумно вдыхал воздух и клялся, что сентябрь — его любимый месяц. Действительно, Москва переживала раннюю погожую осень, когда листва лишь начинает желтеть, тихо превращаясь в ароматный солнечный тлен. Люди были одеты почти по-летнему, но в лицах уже появилась безнадежная благодарность этим последним теплым денькам.

— А ничего, что мы… — Кокотов слегка щелкнул пальцем по кадыку.

— Не имеет значения. Какие буквы на моем номере?

— ЕКХ — прочел писодей: они как раз подошли к «Вольво».

— А что это значит?

— Что?

— Еду Как Хочу. Ясно?

В этот момент из писательского кармана донеслась «Песня Сольвейг», он вынул телефон: высветившиеся цифры были совершенно неизвестны.

— Алло!

— Андрей Львович, ну как, вам удалось? — спросил голос Натальи Павловны.

— Вы знаете мой номер? — от неожиданности он заговорил совсем не о том.

— Знаю.

— Откуда?

— Не важно. Я же шпионка. Ну, удалось? Нет? Стойте! Я сама догадаюсь. — Она замолчала, и стало слышно ее взволнованное дыхание. — Удалось. Ведь правда же?

— Да, удалось.

— О, вы мой герой, мой спаситель! И что Скурятин?

— Он при мне позвонил Осламчиеву и велел открыть дело!

— Самому Наилю Раисовичу! Не может быть! О, мой Ланселот! О, мой повелитель! Приезжайте скорее, я страшно соскучилась! Вы меня поняли? Когда, когда вы будете?

— Часа через полтора, если не застрянем… — ответил, покосившись на Жарынина, автор «Кандалов страсти».

— Жду, жду, жду!

Когда они сели в машину, режиссер заметил ворчливо:

— Что вы светитесь, как обнадеженный девственник? Пристегнитесь, возьмите тряпку и не забывайте вытирать стекла!

— Прекратите мной командовать! — взвился Кокотов, чувствуя себя после разговора с Обояровой совершенно новым человеком.

— Если вами не командовать, вы рассосетесь.

— Как это?

— Как желвак.

Глава 59

Кто же отец?

Писодей дулся, а оживший игровод вел машину с изящным лихачеством, изредка бросая на соавтора косые взгляды, исполненные той лукавой мудрости, какую сообщают человеку своевременно выпитые двести граммов хорошей водки.

— Вы совсем не хотите со мной разговаривать?

— Совсем! — отвернулся к окну писатель.

— Как знаете! — с этими словами режиссер включил магнитолу и пошуршал по эфиру, взрывавшемуся то скороговоркой про итальянский эсминец, захваченный тремя марокканскими пиратами, то какой-нибудь песенкой без смысла и мелодии. Наконец он наткнулся на поседелый хит девяностых в исполнении автора — хриплого эстрадного попрыгунчика:

Господа офицеры,По натянутым нервамЯ аккордами верыЭту песню пою…

— Послушайте, коллега, как можно петь по натянутым нервам? Да еще аккордами веры? Бред пьяного эскимоса! Они там на радио совсем уже с ума съехали! Вы не находите?

— Возможно… — процедил писодей.

— Ну, если вы такой обидчивый, почитайте лучше, что делает с людьми неравная страсть! — Он нагнулся и достал из «бардачка» номер «Скандал-инфо».

Кровь бросилась Кокотову в голову, когда он увидел красную шапку «Самоубийство „голой прокурорши“». Рисованный шрифт буквально сочился кровью. Вся первая полоса была занята репродукцией знаменитой картины Фила Беста, а внизу в рамочке сообщалось: «Подробности о суициде столетия читайте на 16–17-й стр.».

— Значит, это все правда? Я думал, вы сочинили!

— Если бы я умел сочинять такие истории, то никогда не связался бы с вашим «Гипсовым трубачом»! — был ответ.

— Если бы я умел снимать фильмы, я бы…

— Стекла не забывайте вытирать!

Пропустив мимо ушей очередную колкость, писатель взял газету и всмотрелся в портрет. Да, действительно, на ступеньках, положив покойную руку на перила кованой лестницы, вполоборота к огромному венецианскому зеркалу стояла очень красивая статная женщина с черными волосами, собранными на затылке в тяжелый пучок. На ней была строгая темно-синяя форма. А в зеркале на тех же ступеньках, у тех же перил стояла она же — только совершенно нагая, пышно зрелая, с темным шелковистым лоном, с распущенными, как перед ночью любви, волосами, разлившимися по несказанным плечам… Но вот какую тонкость заметил наблюдательный писатель: вопреки ожидаемому, глаза одетой Афросимовой смотрели на зрителя с плотским вызовом, с каким-то томным лукавством. И, наоборот, в глазах голой прокурорши, которая даже не пыталась заслонить ладонью срам, светилась печаль безысходного целомудрия…

Почувствовав неуместное мужское волнение, Кокотов поскорей раскрыл еженедельник. Самоубийству Железной Тони отвели целый разворот с большим интервью Фила Беста. Внебрачный вдовец скорбно и довольно деликатно рассказывал историю любви, оборвавшейся столь внезапно и кроваво. По его версии дело было так: Афросимова, вернувшись из Перми, застала его за работой, он писал заказное полотно для конференц-зала суперконцерна «Росглобалгаз», возникшего недавно путем слияния трех монстров — «Бургаза», «Трансгаза» и «Газторга». Вот почему художнику в студии аллегорически позировали три обнаженные натурщицы, с которыми он сотрудничает уже не первый год. Однако Антонина Сергеевна, еще не вполне освоившаяся в мире большой живописи, превратно истолковала увиденное и с криком: «Никогда, ни за что!» — бросилась на второй этаж. Неадекватная реакция была, конечно, трагически усилена несчастьями, обрушившимися на ее детей, а также неправедным увольнением из прокуратуры. Вообще, интриги вокруг «Скотинской мадонны» сильно подорвали ее нервную систему. Бесстаев поспешил наверх следом за Афросимовой, чтобы развеять необоснованные подозрения, но опоздал: раздался выстрел…

В альтернативной беседе с законным вдовцом Сурепкиным перед читателями возникала совсем другая картина. Никита уверял, что всегда нежно любил покойную супругу, но в последние годы, тратя много сил на совершенствование отечественной стоматологии, слегка отдалился от жены, порой пренебрегая из-за профессиональной усталости супружеской теплотой. Этим коварно воспользовался подлец Бесстаев, попытавшийся втянуть чистую, гордую женщину, мать двоих детей в свои известные всей Москве оргии. Мало того, он тайком намалевал и выставил на позор гнусный клеветнический портрет, цинично не соответствующий тому реальному телу, с которым он в качестве супруга провел много лет в непосредственной близости! Оскорбленная как женщина, оклеветанная как страж закона, Антонина Сергеевна в минуту отчаянья нажала роковой курок… Но память об этом удивительном человеке должна сохраниться в чистом виде! К Сурепкину уже обратился с предложением известный сценарист Палестинов, автор фильма об академике Сахарове «От бомбы — к людям». И если негодяй Бесстаев вместе с пресловутым режиссером Бурундучуком-средним посмеет своими грязными лапами прикоснуться к этой семейной трагедии, то он, Никита, за себя не ручается и наймет лучших адвокатов…

Под мужьями-соперниками растянулся подвал с комментариями законников: председатель Московской артели адвокатов «Русская правда» Эммануил Морекопов и генеральный секретарь международной ассоциации «Юристы без границ» Иван Коган спорили о правовых аспектах трагедии. В самом деле, распространяется ли авторское право на реальные жизненные коллизии, а если распространяется, то кто имеет преимущества при использовании того, что случилось, для создания, скажем, фильма, телесериала или романа? Морекопов полагал, единственным правообладателем является Сурепкин, так как на момент самоубийства жены их брак еще не был формально расторгнут и, таким образом, именно бывший владелец клиники «Зубное счастье» является прямым наследником всего имущества покойной супруги, а значит, и материальных выгод от ее шокирующего суицида. Иван Коган возражал, мол, самоубийственный поступок покойной нельзя считать частью оставленных ею материальных ценностей. Более того, так как прямым поводом для этого акта отчаянья послужили интимные отношения Афросимовой с Бесстаевым, с которым она в последнее время вела совместное хозяйство (чему имеется ряд свидетелей), то, скорее всего, Фил Бест и должен распоряжаться ее наследством, включая историю самоубийства несчастной женщины. Обменявшись чисто юридическими колкостями, непонятными простым смертным, оба законника сошлись на том, что окончательное решение может вынести только суд…