Гипсовый трубач - Юрий Поляков

Сложив газету и протерев тряпкой запотевшие, как в бане, стекла, Кокотов стал глядеть в окно на убегающий пейзаж. Писатель подумал: не будь Вероника такой дрянью, и он, возможно, узнав про ее измену, тоже, покончил бы с собой, как Железная Тоня. Пресса, конечно, откликнулась бы… Поскромней, но все-таки: «Добровольно ушел из жизни прозаик Андрей Львович Кокотов, более известный широкой публике как Аннабель Ли…» Валюшкина, внимательно следя за успехами одноклассника, прочла бы некролог и заплакала. А потом, когда ребята, собравшись в очередной раз «На дне», спросили бы: «А где же Кокотов?» — она бы тихо ответила: «Его. Больше. Нет. Совсем».

— У вас есть с собой права? — спросил Жарынин с беспокойством.

— Что?

— Права, — повторил режиссер и, включив аварийные лампы, съехал на обочину.

— Я же сказал, что не вожу машину. А в чем дело? Мы сломались?

— Пока не сломались. Но вот он мне сильно не нравится! — игровод кивнул на шоссе.

Метрах в ста от них, на обочине стоял, облокотившись о желтый капот милицейских «жигулей», гаишник. Похлопывая полосатым жезлом по ладони, милиционер смотрел на трассу взором ушкуйника, стерегущего на перекате купеческие струги.

— А как же — ЕКХ? — простодушно удивился Кокотов.

— Береженого Бог бережет. Значит так, я изображаю поломку, а вы идете к нему и спрашиваете, нет ли «прикурить»!

— А если он не курит?

— Боже! Когда мы снимем фильм, я подарю вам машину и куплю права с инструктором. Скажете ему: сдох аккумулятор!

— А-а, понял…

Выслушав просьбу, гаишник посмотрел на писодея с ленивым удивлением, потом перевел взгляд на режиссера, залезшего под капот, как в пасть аллигатора, и задумался. Некоторое время его лицо оставалось таким, какое бывает у ребенка, с трудом считающего в уме, потом он покачал головой и неохотно посоветовал вызвать «Дорожного ангела» или толкать машину до автосервиса. А это — метров триста, за поворотом…

— Отлично! Я знал, что он так ответит! — тихо воскликнул Жарынин, выслушав доклад. — Тут, слава богу, действительно какой-то «шиношантаж» есть…

Режиссер по-орлиному огляделся и позвал на помощь расхристанного мужика, бредшего по обочине в пьяном целеустремлении. Втроем они протолкали автомобиль мимо гаишника, который не обратил на них никакого внимания, так как в это время вымогал подорожную пошлину у нарушившего его покой водителя «газели». Если не считать легкого морального неудобства (проезжавшие мимо смотрели на «сломавшихся» с обязательным в таких случаях злорадством), все обошлось, и минут через пятнадцать шоссейный ушкуйник благополучно скрылся за поворотом. Игровод щедро одарил помогавшего мужика, и тот целеустремленно двинулся в обратную сторону.

— Никогда не садитесь за руль в пьяном и опохмелившемся виде! — наставительно заметил режиссер, когда, взметая гравий, они сорвались с места. — Хотя, знаете… Один мой знакомый актер всегда водил спьяну. И хоть бы одно ДТП! Его, конечно, останавливали, но тут же отпускали, так как он сыграл роль капитана милиции в знаменитом фильме «Полосатый жезл». Помните?

— Еще бы!

— И чем, вы думаете, все кончилось? Однажды у него заболел зуб, и он поехал к врачу трезвым, так как на пьяных «заморозка» не действует. В результате не вписался в поворот и рухнул на своей новенькой «Хонде» прямо в подземный переход… Вообразите!

— Я помню. Редкий случай. В «Катастрофах недели» показывали.

— Как говаривал Сен-Жон Перс, привычка свыше нам дана!

— Это Пушкин… — робко возразил Кокотов.

— С вами, писателями, невозможно разговаривать. Чуть что — сразу Пушкин или Бродский! Просто какой-то нездоровый фетишизм!

Некоторое время он вел машину обиженно сопя и мрачно наблюдая, как соавтор скрипит ветошью, вытирая запотевшие стекла.

— Наверное, если выжать тряпку, выйдет чистая горилка! — наконец примирительно заметил игровод.

— Попробуйте! — предложил злопамятный писодей.

— Ладно, не дуйтесь! Придумали что-нибудь?

— Я? Зачем? Вам все равно не подойдет…

— Зато я прям, честен и незлопамятен. Вы еще не знаете коварных режиссеров, питающихся мозгами сценаристов. Ну, смелее! Чем необычней идея — тем больше шансов на успех. Однажды мне предложили синопсис об Элвисе Пресли, который не умер, а пошел бродить по Руси и осел в Соловках. Но я отказался — не люблю американских идолов.

— Может, у гипсового трубача соберутся одноклассники? — неуверенно предложил Кокотов.

— Одноклассники? В этом что-то есть! Через сколько лет они соберутся?

— Через двадцать пять, тридцать…

— Хорошо. Они встречаются. И что?

— Ничего… Кто-то разбогател, кто-то наоборот. Девочка, из-за которой все сходили с ума, состарилась, стала инвалидом.

— Стоп! Зачем нам бабка-инвалид? Вы будете смотреть такое кино? И я не буду. Хотя, знаете, фильм про медбрата, выносившего «утку» из-под парализованной старухи и влюбившегося в нее до помрачения, лет пять назад взял серебро в Венеции. Сцена их первой брачной ночи буквально потрясла зажравшуюся Европу! Но это, коллега, не наш путь! Нам нужна зрелая женщина в цвету! Знаете, как они вспыхивают, прежде чем облететь? О-о, я-то знаю! В них появляется что-то такое, от чего можно сойти с ума…

— Можно, — кивнул автор «Сумерек экстаза».

— Как мы ее назовем?

— Кого?

— Героиню, в которую влюблялись одноклассники.

— Таисия?

— Слушайте, вы еще какие-нибудь женские имена знаете? Давайте уж тогда сразу — Наталья Павловна Лапузина.

— А если Катя?

— Нет, не Катя, а Юлия… Юлия… — повторил Жарынин, точно пробуя имя на вкус. — Решено — Юлия. Она у нас кто?

— Может, в банке служит?

— Нет! Ни за что! У меня были две банкирши. Ничего хорошего. Даже в постели они напоминают машинки для счета купюр. Тр-р-р…

— Тогда — учительница?

— Учительница? Отлично! Не всё же снимать кино про б…й и бандитов! А фильм наш начнется с того, что детям задали сочинение: «Что такое счастье?» Юлия написала тему на доске и смотрит, смотрит, красивая и печальная, в дождливое окно…

— Сейчас такие сочинения не пишут! — вздохнул Кокотов.

— И очень хорошо! Юля у нас необычная учительница, педагог-экспериментатор. И вот дети сочиняют счастье, а она смотрит в дождь! Ах, как я это сниму, как сниму! Я дам ее лицо сквозь струйки воды, размытое, словно плачущее. Лицо умной, тонкой, красивой неудачницы. К тому же она мать-одиночка.

— Это обязательно?

— Разумеется, мой недогадливый друг! В красивой матери-одиночке всегда есть некая тайна. Сразу возникает масса вопросов. Кто отец? Почему он бросил такую женщину? Нет, это невозможно! Значит, бросила она! За что?

— И кто же отец?

— Вы меня об этом спрашиваете?

— Может, одноклассник? — смутившись, предположил писодей.

Он вообразил, как молоденькая Валюшкина, с которой после поцелуев в школьном саду закрутился бешеный роман, говорит ему: «Вот. Наш. Ребенок. Возьми! Не бойся! Он легкий…»

— Лучше однокурсник. Как его зовут?

— Георгий?

— Нет. Максим.

— А почему они все-таки расстались? — озаботился Андрей Львович.

— Мало ли почему? Я вот однажды расстался с женщиной из-за одного неправильного слова!

— Какого?

— Если я вам назову слово, не рассказав историю, вы ничего не поймете.

— Расскажите!

— Кто из нас писатель? Почему я вам все время что-нибудь рассказываю?

— Ну и не рассказывайте.

— Ладно уж, слушайте! В восемьдесят шестом году я впервые попал на Запад, в Англию. Мы полетели на международный фестиваль молодого кино «Вересковый мед»…

— Опять на кинофестиваль? — ревниво переспросил Кокотов.

— Представьте себе — опять! И не завидуйте! Как сказал Сен-Жон Перс, зависть — геморрой сердца. В самолете мы, конечно, выпили виски и начали, как водится, спорить о мировом кино: Тарковский, Лелюш, Феллини, Куросава… Среди нас был паренек, выпускник ВГИКа, потомственный киновед: его дедушка на страницах «Правды», рецензируя «Потемкина», требовал отправить Эйзенштейна на Колыму. Юноша весь рейс слушал наши прения с молчаливым благоговеньем, боясь раскрыть рот, словно смертный подавальщик амброзии на пиру заспоривших богов. Но вот самолет приземлился в Хитровке, равняющейся четырем нашим Шереметьевкам, и мы ступили на Великий Остров, мгновенно из речистых небожителей превратившись в косноязычных, «хауаюкающих» дебилов. И только один из нас, тонкодумов и краснобаев, композитор, написавший музыку к фильму «Молодой Энгельс», кое-как объяснялся строчками из битловских песенок. Преподавание иностранных языков в Советском Союзе было поставлено хрен знает как, потому он так долго и продержался. Зато наш потомственный киновед расцвел и вдруг затараторил на свободном английском. Не в пример нам, пробивавшимся к вершинам искусства из народной толщи, он окончил спецшколу, да еще занимался языком с природной британкой, которая работала связной у Кима Филби, а после провала великого шпиона была ввезена в СССР в мешке с дипломатической почтой. Я, кстати, давно заметил: чем проще мыслит человек, чем хуже говорит по-русски, тем легче даются ему языки…