Гипсовый трубач - Юрий Поляков

прочел Кокотов на латунной доске, пригвожденной к черной мраморной стене четырьмя двуглавыми орлятами.

Пока проходили дотошный осмотр, неизбежный в важных присутственных местах, пока выгребали из карманов ключи и мелочь, пока постовой искал фамилии Жарынина и Кокотова в списках, а потом, нехорошо прищурившись, сверял паспортные фотографии с предъявленными лицами, игровод и писодей немного отдышались. Хороший человек тем временем свободно прошел мимо охраны, взмахнув какой-то зацеллофанированной ксивой. Он явно нервничал, поглядывая на часы. Но вот соавторов пропустили. В лифте, зеркальном, как спальня содержанки, Мохнач торопливо проинструктировал:

— Запомните: говорить надо кратко и четко!

— Вова, не учи ученого! — возразил Жарынин, к которому вместе с ритмичным дыханием вернулась уверенность в себе.

— Докладывает кто-то один, — продолжил тот, с подозрением глянув на режиссера. — Второй не перебивает. Можно только кивать. Кто будет докладывать?

— Естественно, я! — объявил игровод.

— Значит, вы будете кивать! — Хороший человек определил функцию Кокотова и слегка потянул носом воздух. — Но прежде чем заговорить о деле, надо обязательно спросить у Эдуарда Степановича, где можно достать его последний диск.

— Он дискобол? — хохотнул режиссер. — Там, значит, в футбол гоняют, а здесь диски мечут!

— Ну, поет человек в свободное от работы время. Поет. Есть такая слабость! — вздохнул Мохнач.

— Вот так они отечество пропили и пропели! Еле Крым вернул!

Троица уже покинула лифт и шла по коридору, выстланному ковром.

— Дима, я тебя умоляю, спроси про диск! Иначе все бессмысленно! А может, все-таки Андрей Львович доложит? — осторожно предложил Мохнач, разгадав горький анамнез застольного геополитика.

— Нет, он будет кивать!

— Хорошо-хорошо…

Они остановились возле двери, не имевшей ручки, а только стекляшечку камеры диаметром с металлический рубль.

— Мохнач к Эдуарду Степановичу…

Дверь щелкнула и сама собой отворилась. У конторки перед входом в приемную стоял еще один офицер охраны. Он тщательно проверил квитки, словно выдало их не бюро пропусков Федерального управления, а какая-то враждебная организация. Наблюдательный писатель сразу вспомнил, как Регина Федоровна и Валентина Никифоровна оформляли ему путевку в «Ипокренино». А вот на удивительное удостоверение хорошего человека страж даже не взглянул.

Просторная приемная была украшена тропическими икебанами. Правая стена представляла собой огромную выставочную витрину, плотно заставленную спортивными кубками разного достоинства и крючковатыми клюшками с залихватскими автографами чемпионов. Левая стена напоминала скорее художественную галерею: сверху донизу висели портреты разинутых оперных знаменитостей. Во весь рост пел Шаляпин, одной рукой великий бас сжимал окровавленный посох, а другой удерживал на голове шапку Мономаха, чтобы не свалилась.

Визитеров встретила секретарша не первой и даже не второй, а, пожалуй, третьей молодости, но зато по всему было видно: эту свою окончательную молодость она сохранит навсегда любой ценой. На ней был макияж в манере позднего Климта, волосы марсианской расцветки и грудь, которая могла бы, без сомнений, взять первое место на конкурсе «Миссис Силиконовая долина». Улыбнувшись противоестественно пухлыми устами, напоминающими зад павиана, и усадив посетителей на кожаный диванчик, она предложила на выбор чай или кофе.

— А если коньячку? — хохотнул режиссер.

— Тут вам не кабак! — строго ответила она и ушла за напитками.

Все трое проводили оценивающими взглядами ее ягодицы, изготовленные, видимо, там же, где и бюст с губами.

— Личная секретарша? — поиграв бровями, спросил Жарынин.

— Тише! Очень личная. А что делать? У Степаныча вся жизнь на царевой службе! — прошептал хороший человек.

— Мы не опоздали? — осторожно поинтересовался писодей, которому не терпелось выполнить просьбу Натальи Павловны.

— Нет, сейчас прибежит Дадакин — и сразу пойдем, — успокоил Вова из Коврова.

— А кто это — Дадакин?

— Помощник.

— Без него нельзя?

— Нет, нельзя… — подтвердил режиссер. — Государством российским, Андрей Львович, управляют помощники.

Не успели они отхлебнуть кофе, мало отличающийся от ипокренинской бурды, как появился Дадакин — худосочное, узкорылое существо, предположительно мужского пола, затянутое в дорогой темно-серый костюм с приподнятыми плечами. Кивнув соавторам и обнявшись с хорошим человеком, он глянул на часы, от одного вида которых брови Жарынина изумленно взлетели.

— У вас пять минут! Не больше! — произнес помощник так тихо, точно прощался с жизнью.

— Про Аркаим лучше в начале или в конце? — заискивающе спросил Мохнач.

— В конце. А что у вас? — Дадакин посмотрел на писодея с игроводом усталым взглядом участкового психиатра.

— Нужна помощь! — с излишним трагизмом проговорил режиссер.

— «За» или «против»?

— Э-э… хм-м… Скорее против! — не сразу ответил Дмитрий Антонович.

— Против кого?

— Против рейдеров.

— Рейдеров? — зевнул помощник.

— Да, рейдеров! Они хотят захватить дом ветеранов культуры «Ипокренино». А это двадцать пять народных артистов и художников, шесть Героев Соцтруда… — гневно вострубил Жарынин, явно пробуя голос для выступления перед Скурятиным.

— Знаю-знаю… Милое местечко! — перебил Дадакин. — У рейдеров есть фамилии?

— Есть. Ибрагимбыков.

— Ибрагимбыков? — он поморщил узенький умненький лобик. — А заявление написали?

— Нет, мы пока так, на словах… посоветоваться…

— Это хорошо! Не любит шеф бумагу, даже в хорошем настроении звереет. А сегодня с самого с утра расстроен.

— Что такое? — озаботился хороший человек. — Может, мы не вовремя?

— Вчера белорусам продули…

— Ай-ай-ай…

— Кто проиграл? — солидно уточнил Жарынин.

— Российская сборная по хоккею на траве, — недоуменно и холодно глянув на режиссера, объяснил помощник.

— Ну и что?

— А то, что Эдуард Степанович — президент Национальной лиги хоккея на траве.

— Ай-ай-ай… — снова покачал головой Мохнач.

— Ну ничего, бог даст, обойдется, — вздохнул Дадакин. — Не забудьте про диск спросить! Ты предупредил?

— С этого начал! — закивал Вова из Коврова.

— А можно я еще… — тонким голосом взмолился Кокотов.

— Ни в коем случае! — отрубил помощник. — Один подход — одна просьба, как договаривались!

— Конечно-конечно! — друг Высоцкого с упреком глянул на писателя.

— Тамара Николаевна, доложите!

— Сейчас. Мобильники отключили? Покажите часы!

Все мужчины, кроме Дадакина, с удивленной готовностью выдернули запястья из рукавов. Она внимательно осмотрела золотую шайбу Мохнача и весь утыканный рифлеными головками жарынинский «Брайтлинг» с синим циферблатом. На скромный «Полет» в экспортном исполнении, купленный подлой Вероникой за копейки на тотальной распродаже после банкротства Первого Московского часового завода, секретарша даже не взглянула.

— С этими часами можно, — разрешила она писодею. — А ваши, господа, придется снять! Пожалуйста, выберите себе что-нибудь попроще!

— Зачем? — раскатисто изумился Жарынин.

— Так надо! — шепнул Мохнач.

Тамара Николаевна открыла полированную шкатулку, похожую на те, в которых гостям подносят дорогие сигары, однако внутри лежали не табачные торпедки, а несколько пар часов: старые советские «Чайки», «Победы», «Славы», «Лучи», «Ракеты» с выцветшими циферками, потрескавшимися ремешками и потертыми браслетами. Мохнач покорно снял свою шайбу, положил в шкатулку, а взамен выбрал измызганную «Победу». Игровод недоуменно отстегнул синий «Брайтлинг» и, обуреваемый похмельной строптивостью, заявил:

— Мне ничего не надо!

— Возьмите! — тихо настоял Дадакин.

— А вы?

— Возьмите, вам говорят!

Дмитрий Антонович пожал плечами и неуступчиво покорился, брезгливо напялив на запястье облезший браслет с дешевеньким «Лучом». Помощник придирчиво осмотрел всех троих и спросил:

— Кто излагает?

— Дмитрий Антонович, — неуверенно ответил Мохнач.

— Вы хорошо подумали? — Дадакин испытующе глянул на него.

Так, наверное, посмотрел бы командир диверсантов, идущих за линию фронта, если бы усомнился в одном из своих головорезов. Хороший человек отвел глаза. Но менять что-либо было поздно: зеленая ракета уже взмыла и осыпалась в ночном небе.

— Тамара Николаевна, доложите!

Глава 57

Степь да степь

Огромный, как сборочный цех, кабинет Скурятина еле вмещал стол для совещаний — такой длинный, что с него вполне мог, разогнавшись, взлететь прогулочный самолет. Сам Эдуард Степанович сидел в высоком кожаном кресле у дальней стены, опустив кулаки на идеально чистую, ничем не омраченную полированную поверхность. Лишь бронзовый бюстик Есенина стоял перед ним, да еще полдюжины дистанционных пультов были аккуратно разложены по ранжиру. Прямо за креслом висела большая цветная фотография: радостно изумленный президент, одетый в трехцветный туристический комбинезон, неловко тащит из водяной пыли на выгнувшемся спиннинге здоровенного, готового сорваться лосося. А глава ФУКСа в таком же государственном комбинезоне откуда-то сбоку просовывает сачок, при этом его лицо странным образом сочетает в себе иерархическое почтение и досаду на неопытность законно избранного рыболова.