Журнал «День и ночь» 2011–03 (83) - Анатолий Аврутин

В стихотворении живущей с 1991 года в США Ирины Машинской «Книга» — черты, свойственные современной эмигрантской поэзии: некоторая интонационная вяловатость и лексическая неуклюжесть («нарядная, у стола — скатерть в сто ватт — открыта / дверь, с порога я вижу вазочки и закуски / будем с тобой чай из чашек московских»), словно продиктованная отлучением от родной языковой стихии; географическое разделение на «здесь» и «там» с уходом в метафизическое измерение:

Там волна волну залатает, фольга золотаяэто ещё не точка, это лишь запятая

там вода воду тешит, волна волну утешает,и что ещё не бывало, уже бывает

Сродни Машинской и Светлана Мамедова, родившаяся в Ташкенте, но в настоящее время живущая в Сиэтле (США). Несмотря на талант, остро чувствуется отсутствие или недостаточность литературной среды, вынужденная отстранённость от русской стихотворной традиции. Иногда эта отстранённость нивелирует художественное значение стихотворения ввиду композиционной и рифменной небрежности, не ощущаемой автором:

Шагами обмануть пространствоТерпеньем высветлить печальОставить след средь многих строчекСловами скрыв значенье точек

По-восточному неторопливы, размеренны стихи Данила Файзова — отправной точкой лирического сюжета становится мгновение, словно выхваченное из городской суматохи и символизирующее возможность подумать о смысле жизни.

А когда ты память словно пиджакПовесишь на спинку стулаНа семи ветрах прилетят к тебе молодые гостии предстанет мир муравейником или ульемоставляя в прошлом свои вопросы

Жизни, как водится, сопутствует её оппозиция, присутствие которой выражено в стихах Файзова различно: так, в интересном стихотворении о диалоге Москвы и природы столица побеждает природу в споре, возвышаясь, но и идентифицируясь с ней.

москва отвечает на то я здесьчто тебя-то спросить забылиоттого что ты это я и естьесли вдруг кому непонятнои велит столица звонить и петьи стоят солдатики оловянныи у них на кокардах-погонах пятнаа в руках боржом сулугуни винаи батон нарезная смерть.

Юсуфа Караева можно назвать поэтом тонкой душевной организации: мотивы обиды и непонимания человека в меняющемся мире повторяются в его подборке. Непонимание — в дидактичном стихотворении о ребёнке и взрослых, смотрящих на него с высоты возрастного полёта; непонимание — в разговоре с любимой, на признания отвечающей «я тоже». Стихи балансируют на грани верлибра и лирической прозы — часто возникает не совсем мотивированная расстановка межстрочных пауз с одновременной прозаической нарративностью.

Ты быстро обижаешься на то чего нетНа твою собственную обидуКак потерянная игрушкаЛежащая под кроватью несколько днейТвоя недосказанность чувств и нежелание

Юлий Хоменко — мастер короткого ироничного пейзажа. Подборка в «Интерпоэзии» получилась в каком-то смысле космополитичной: замкнутость побуждает лирического героя к искусственному, порой метафизическому расширению пространства. Снега Вены осенней — те же, «что метут на Москву с Енисея», сады и парки Вены напоминают Петербург. За внешней лёгкостью восприятия — тоска по родине, которая, как известно, «давно разоблачённая морока». В стихотворении про облако — мотив вынужденной заброшенности в чуждый мир:

Впрочем, что ж разводить художества? —В синь забросили, не спросили.А оттуда — просёлков множествоПо Бразилии, по России.

Эмигрантскую линию продолжает и Александр Мельник, живущий с 2000 года в Бельгии. Неуют в чужой стране обуславливает и перевоплощение в другой облик, и горестные признания:

Помешала карма мне стать котом,не мечтать о бренном и о пустом —кувыркаться, мурлыкать и щурить глаз,да консервы из банок съедать за раз.Сбили с толку кочевника миражи.Я не должен, дружище, не должен жить.

Стихи Олега Вулфа рассчитаны на погружение в определённую атмосферу, более важную, чем формально-логическая выстроенность: трудноуловимый поток звуково-ассоциативных связей ведёт через кочки и зияния смысла.

Узкую песню тянут, что было сил зажмурясь, сжав кулаки, из ртов.Керосиновый луч подними, освети их лица истцов.

Песней обнесена на свету оса. Свинчена в ось пыльца,спасена, к вечеру лишь осыплется.

Зыбкими ассоциативными связями пронизана и подборка Гедалия Спинадель, где преобладают в основном верлибры, пронизанные генетическим ощущением рода:

Ковш экскаваторас налипшею землёйДевчонка тонкаяБегущая в метро по переходуЦерквушка жёлтаяЧья колокольня высокоСвой крест несётСреди желтеющей листвы и голых веток —Родня моя в пространстве утра

Следом идёт поэтическая проза Маргариты Меклиной «Совы Вейвея» об уничтожении выставки художника-авангардиста в Шанхае, предваряемая авторским предисловием. В разделе «Verba poetica» читатель найдёт небезынтересную статью Владимира Гандельсмана о Софии Парнок. Там же — мудрая и точная статья Елены Игнатовой «Кто мы? Ленинградский андерграунд семидесятых», написанная почти тридцать лет назад и напечатанная в самиздатовском журнале «Обводный канал». Вопросы, затрагиваемые в статье, гораздо шире названия — о литературе вообще, связи её с традицией, конформизме и нонконформизме. О поэзии самой Елены Игнатовой дельно и проникновенно пишет русский поэт, живущий в Иерусалиме, Анатолий Добрович; в разделе «Новые книги» опубликована и рецензия Евгения Абдуллаева на книгу Игоря Меламеда «Воздание». «In memoriam» посвящён памяти Анны Яблонской — драматурга, поэта, автора «Интерпоэзии», погибшей при теракте в аэропорту Домодедово 24 января 2011. О ней вспоминает Виталий Науменко, а Виктор Ивашв посвятил памяти Яблонской стихотворение — на удивление художественно состоятельное и не тянущее на альбомное, что нехарактерно для посвящений.

Говоришь объедающий голодговоришь что всё просчитали енота ожоговой трогаяиз плоящейся раны достал

и на древо с его карусельюкалендарик дарёный глядитнад сушёною ссученой ельютой что буквой засохшей кроит

[…]

Также в журнале опубликованы переводы Дана Пагиса (классика современной ивритской поэзии, 1930–1986) Александром Барашем и новый перевод с английского Владимиром Ермолаевым поэмы Томаса Элиота «Полые люди».

ДиН дебют

Юлия Балабанова[69]

Забылись над бездной

Замри… Смотри: твоя рука застыла на гитарной глади.Не убирай её пока… Хочу попробовать в тетрадиЕё нарисовать… Вот так. Нет, не смотри!.. смотри на руку,Под кожей движется по кругу, пульсируя гитаре в такт,Живая жгучая волна… Смотри: рука твоя бледна,И по рисунку вздутых жил я разгадаю, как ты жил,Как бил ладонью по стеклу, пытаясь достучаться внутрь,И как на пепелищах утр руками разгребал золу.Как сжать в кулак ладонь пришлось… Но в тонких пальцахнежным токомТа дрожь, когда ты ненароком дотронулся моих волос…И как она на гриф гитарный легла, молчанью вопреки.Замри… Не убирай руки…

Тайный гербарий

Память беседует с нами на мёртвой латыни.Время куражится, наши эпохи листая.Прах обращается в хлам, в сувениры — святыни.Птица не помнит гнезда, уносимая стаей.

Колос не помнит зерна, из которого вырос.Прошлое — сон. И его не поймаешь с поличным.Память хрупка и прозрачна, как древний папирус,Хоть долговечна, как он, и, как он, символична.

Память жестока и так своенравна. Но в пареС ней — ускользающей, тающей и бесполезной —Я собираю упрямо в свой тайный гербарийЗёрна, колосья и птиц, что забылись над бездной.

* * *

У женщин должны быть дети и длинные волосыБывают, конечно, с короткими волосами.Бывает даже, что вроде бы им идёт.Но ведь короткие, согласитесь сами,Это же вызов. А длинные — наоборот.

С детьми сложнее. Бывает, не вышли дети.Их просто так не найдёшь, не купишь за деньги.А надо платить всегда намного дороже —Жизнью другой. И собою другою тоже.

Мир больше не бьётся на чёрно-белые полосы.Становится проще. Или наоборот.У женщин должны быть дети и длинные волосы.Можете спорить. Но с верой не спорят. Вот.

Сомнамбула