Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

- Инцидентов? Никаких, честное слово, товарищ командир, можете кого угодно спросить.

- А вот это, что это такое? - я подал ему письмо. Он быстро пробежал его, добродушно рассмеялся, облизав языком крупные губы свои, сказал, совсем не оправдываясь:

- Это так, по злобе. Федька Смаглюк написал. Его работа.

- Значит, что-то было?

- Да ничего не было, товарищ командир. Я им о флоте рассказывал. Ну, о Струнове, потом еще случай, а они не верят, говорят, "заливаю".

- А еще какой случай?

- Да про корабли. Ну, когда корабль становится носом и кормой на гребни волн, то под собственной тяжестью ломается напополам. Был же такой случай?

Он жестикулировал руками и морщил переносье. А в глазах играла лукавая дерзость.

- Ну и что же?

- Они не верят, а сами слушают. Придешь в правление колхоза, ребята пристанут: сочини что-нибудь, уж больно у тебя все складно получается, как в книжке. Меня зло брало.

- И вы подрались?

- Да что вы, товарищ командир! - он в замешательстве потер свой большой обветренный нос. - Нет, просто случай такой подвернулся. Девушку у него отбил.

Посмеялся я, вспомнил свое деревенское детство и отпустил Богдана. Ну, что с ним поделаешь - такой уж он есть.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Зима уходила долго, нехотя. Для весны и времени совсем не осталось. Словом, год был без весны, зима сменилась летом. А лето в Завирухе известно какое: ходишь день в плаще - два дня в шинели. Даже в тихую солнечную погоду желающих купаться нет.

Живу я по-прежнему на своем корабле - он у нас флагман, которым теперь временно командует Егор Дунев. Обещают в августе дать квартиру в новом доме. Я не против - хочется иногда побыть одному, спокойно поработать, почитать, подумать, а то просто друзей пригласить. Читаю много. Библиотека в клубе офицеров неплохая. Чего не могу сказать о библиотекарше. Однажды я попросил Егора, опять-таки "попутно", поменять мне Проспера Мериме на "Журбиных" Кочетова.

- Не меняет, - весело сказал Дунев, возвратясь из библиотеки. - Говорит, пусть сам придет.

Мне ничего другого не оставалось, как пойти и… поругаться. В пути я готовил для нее резкие и не весьма приятные слова. Но произнести их не пришлось: библиотекарша была не одна. У деревянного барьера стояла та длиннокосая юная незнакомка, о которой я уже начал забывать. Они о чем-то разговаривали. Я поздоровался сухо и не очень приветливо.

- Вы опоздали, - сказала библиотекарша с подчеркнутой любезностью и кивнула на девушку, в руках у которой я теперь увидел "Журбиных".

- Жаль, - сказал я, не очень решительно взглянув в глаза девушки, и прибавил: - Но есть надежда…

- Попросите Мариночку, может, она вам уступит, - не очень деликатно подсказала библиотекарша.

- Пожалуйста, я могу потом, после вас, - учтиво предложила девушка.

- Нет уж, сначала вы читайте, - запротестовал я и, набравшись решительности, прибавил: - Только обещайте передать книгу прямо в мои руки.

Девушка заулыбалась и сказала равнодушно и даже удивленно:

- Обещаю.

Оставалось договориться о времени и месте "передачи" книги.

Мы вышли вместе с ней и, задержавшись у афиши, начали договариваться о встрече.

- Приходите завтра в кино на второй сеанс, - вдруг предложила Марина. - Я принесу вам книгу.

- Так быстро? Вы же не успеете.

- Успею. Подумаешь - триста страниц.

Так состоялось наше знакомство.

Поздним вечером, вернувшись в свою каюту, я взглянул на фотографию Ирины и первый раз увидел в ней жену своего товарища, даже проще - замужнюю женщину. Чего я ждал от нее? На что надеялся? Ждал, что однажды мне на пути встретится девушка, удивительно похожая на Иру, и я буду приятно поражен таким сходством?

Марина не была похожа на Иру решительно ничем, но я радовался, ожидая свидания с ней. Я замечал, как в душе начинал разгораться много лет спокойно и ровно теплившийся огонек. Он вспыхивал, тревожил, отвлекал мысли, стараясь завладеть мной целиком. Я немножко побаивался его, но гасить не собирался.

На другой день я купил два билета в кино на самый последний ряд. Какой фильм шел, не помню: должно быть, не соответствующий моему настроению. Я не следил за экраном, хотя и глядел на полотно, а больше, правда украдкой, наблюдал за своей соседкой.

Когда мы вышли из клуба офицеров, я осторожно спросил ее, кто она и почему ее давно не было видно на улицах нашей Завирухи.

- Я полгода отсутствовала, на курсах была, теперь работаю механиком на маяке, - охотно сообщила она и, улыбнувшись, добавила: - Вам свечу. В летнее время мы безработные, книги читаем. Зато зимой…

Да, зимой маяк светил круглые сутки. Я взглянул на часы: без четверти одиннадцать, в Москве куранты скоро пробьют полночь, а здесь солнце висело низко над морем, должно быть над самым Северным полюсом, и не собиралось уходить за горизонт. Небо играло причудливыми переливами, точно северное сияние, море искрилось и сверкало ослепляюще, чайки сновали в золотистых лучах между морем и небом в каком-то неистовом восторге и, казалось, размахивали то белыми, то сизыми, то огненно-рыжими крыльями.

Простились у ее дома. На всякий случай я спросил:

- Надеюсь, теперь вы никуда не исчезнете?

- А вы как хотите? - спросила она, с мальчишеским задором глядя на меня и подчеркивая слово "как".. Право, в ее взгляде и в манерах было нечто мальчишеское, но милое и трогательное.

- Я хочу, чтобы вы не исчезали: иначе с кем же мне в кино ходить.

- Будет по-вашему, - бросила она и неожиданно быстро ушла домой.

В этот вечер я уже не разговаривал с Ириной, вернее с ее фотографией. Я читал "Журбиных", останавливаясь на пометках, сделанных ногтем, и был уверен, что это метки Марины.

С Мариной мне было приятно и легко, и я искал с ней встречи. Но чрезвычайная занятость - должно быть, вечный бич моряков - не позволяла выкроить свободное время. Прошло, наверное, дней пять, как мы не виделись.

И вот наступило долгожданное воскресенье. С самого утра погода обещала быть более чем снисходительной: светило солнце, ему не мешал тонкий слой разорванных облаков, уснувших над самой головой. Весь горизонт был чист и светел. Термометр показывал семнадцать градусов - для наших краев это предел, - и я решил выйти без плаща, в тужурке. По совести говоря, немножко волновался.

Завируха наша разбросала свои домишки, большей частью деревянные, по каменистому косогору без всякого строя и порядка. Созданию улиц мешают огромные валуны, а то и целые скалистые холмы, которые, прежде чем строиться, следовало взорвать. Улиц в поселке всего лишь три. Центральная, асфальтированная и застроенная двух- и трехэтажными зданиями, тянется всего на каких-нибудь двести метров. Две другие улицы напоминают неблагоустроенные горные дороги, по сторонам которых кто-то понаставил несколько десятков сборных деревянных домиков. Зелени, разумеется, никакой, если не считать чахлых карликовых березок, посаженных лет пять тому назад на опытном скверике, да нескольких кустов и ярко-зеленой травки у штаба базы.

Но сегодня Завируха мне показалась особенно привлекательной, даже нарядной и бесконечно родной. Все кругом было ярко, бодро, весело.

На крышах, заборах, на серых валунах, на телефонных и электрических столбах лежала роса. Я прошел мимо домика, в котором жила Марина, затем направился к клубу офицеров, заглянул в прохладный вестибюль, где уже толпилась детвора, поторопившаяся прийти на утренник; поднялся на гору к магазинам. Марины нигде не было.

Не теряя надежды на встречу - впереди еще был целый день и вечер, - я решил подняться на невысокие холмы, подступавшие к поселку с южной стороны, и осмотреть окрестности, о которых старожилы обычно говорят: там тундра, и кивают на юг, на эти приземистые высоты с округленными вершинами. Решил пойти по целине. Ступая с камня на камень, я поднимался в гору. Мне казалось, что стоит только взобраться вот на тот гребень, как там, дальше, передо мной откроется необозримая серо-зеленая ширь тундры. Но едва я достигал этого рубежа, как за ним поднимался новый каменистый гребень, чуть повыше. И так, наверное, на многие десятки километров уходила от моря тундра по отлогим гранитным ступенькам.

Говорят, трудно пробираться сквозь заросли джунглей, нелегко идти сыпучими песками пустыни. Но идти по камням, на которые, точно камуфляж, наброшено тонкое зеленое покрывало из ползучего кустарника, мха и жестких ягодников, думаю, ничуть не легче.

Впереди и по сторонам то и дело попадались небольшие каменные чаши-озерца, заполненные пресной водой, Тихие и неподвижные, как осколки горного хрусталя. Вокруг них зелень была немного повыше, в изобилии попадался дикий лук, цветущие ягоды.

Чем дальше я поднимался, тем просторнее открывалась изумрудная ширь Ледовитого океана, дымки далеких и близких кораблей, и суровый, вытянувшийся по горизонту остров Палтус снисходительно открывал свои резкие очертания и еще больше походил на корабль несколько необычной формы. С этой высоты наш поселок напоминал двор рыбоконсервного завода, дома казались ящиками и бочками, в беспорядке разбросанными вокруг.