Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

- О, святая наивность! - патетически воскликнул Марат, подняв кверху руки. - Какая ж тут ложь? Это просто житейская бытовая дипломатия. - Он притворно вздохнул и произнес с сожалением: - Эх, бедняга Андрей! Трудно будет тебе жить с твоей прямолинейностью в век, когда от человека требуется максимум гибкости.

Его философия "житейской дипломатии" меня смешила, и только. Я был уверен, что Марат говорит чужие слова, случайно услышанные им от "гибких" людей, которым живется легко и сладко. Я не думал тогда, что сам Марат к этой философии относился положительно и всерьез.

Над Невой, над великим и вечным городом буйствовала голуболицая, широкоулыбающаяся свежей зеленью бульваров, звонкоголосая и золотисто-ослепительная весна. И конь под Медным всадником, взметнувшийся испуганно над рекой, хотел вырваться из окружения праздничной толпы, в которой я без особого труда разыскал Ирину Пряхину.

Она была одета в светлый из тонкой шерсти костюм и светло-розовую блузку, такого нежного цвета, который бывает на акварелях старых мастеров. Мое появление здесь она, должно быть, приняла за чистую случайность, но встретила меня очень приветливо и даже как будто обрадовалась. Лицо ее в венке золотисто-мягких волос, спадающих игривой волной на круглые красивые плечи, сияло как солнце, как купол Исаакия, в тон воскресному весеннему Ленинграду.

Мое сообщение ее не очень огорчило.

- Что ж, служба есть служба, - -сказала она как-то совсем просто, без сожаления. - Мне это хорошо знакомо и понятно. Отец тоже часто вот так подводил нас. Бывало, ждем его в воскресенье, билеты возьмем с мамой в кино, а он позвонит: не могу - служба. - И потом без всякого перехода. - А вы что собираетесь сегодня делать? Какие у вас планы?

Я пожал плечами:

- Да, собственно, никаких планов нет. Просто так вышел в город.

- Вот и отлично, - весело и обрадованно подхватила Ирина. - Мы с вами погуляем. День какой чудный!

Мы направились к набережной, постояли у еще не нагретого солнцем гранита, а потом пошли вдоль берега, в сторону Зимнего дворца. В руках у меня была книга Соболева "Зеленый луч". Она взяла ее у меня из рук, ни слова не говоря, взглянула мельком и поинтересовалась:

- Вы, наверно, много читаете? Даже в увольнении.

- Эту я раньше читал. А сейчас увидел в киоске новое издание и вот купил. Пусть будет своя.

Это ей понравилось. Она сообщила, что тоже любит покупать книги и что, между прочим, своей настольной считает "Очарованную душу" Роллана.

- У вас есть… девушка? Знакомая? - неожиданно спросила Ирина.

- Нет, - ответил я сразу, застигнутый врасплох ее вопросом.

А она продолжала даже как будто с настойчивостью:

- И никогда не было?

- Нет, почему же, в школе были. Но только так, просто знакомые.

- Почему? Вы нелюдим?

- Не знаю. Я, наверно, еще не нашел ту, которая ищет меня.

- Не встречали девушку, которая вам нравится?

Ее искренний дружеский тон, естественность и простота располагали к откровенности, внушали доверие, с ней было легко говорить, и я ответил напрямую:

- Встречал. Только я ей не нравился.

- Почему вы думаете? А может, нравились, - заметила она, и, как мне показалось, с хитринкой.

Ну и пусть. Я и в самом деле имел в виду Ирину и даже хотел, чтобы она догадалась. Потому и ответил:

- У нее есть жених.

И, наверно, лицо мое и смущенные глаза выдали меня. Она решила вовремя прекратить этот скользкий разговор, закончила его ничего не значащей фразой:

- Ах, вот оно что. - И тут же предложила: - Хотите, я вас познакомлю со своей подругой?

- Попробуйте, - ответил я без особого энтузиазма, недовольный тем, что разговор ушел в другую сторону.

У Зимнего дворца Ирина спросила меня, люблю ли я Эрмитаж.

- Конечно. Только Русский музей мне больше нравится, - ответил я, думая о другом.

А она весело и даже с радостью поддержала меня:

- Представьте, и мне тоже. А Марат, наоборот, Эрмитаж больше любит.

Мне это было известно со слов самого Марата. Но Ирина сообщила улыбаясь:

- В Эрмитаже ему нравится скульптура второго этажа, потом канделябры, люстры, вазы и другая дворцовая утварь. Странный вкус, правда? - В словах ее не было осуждения.

- Просто у нас разные вкусы, - резюмировал я. - Марату нравится оперетка, балет. А мне больше - драма.

- Вы не любите музыки? - Ирина подняла на меня своп большие небесно-синие глаза.

- Нет, почему, музыку я люблю, только не всякую.

Ни в Эрмитаж, ни в Русский музей мы не пошли. Было бы непростительно в этот весенний день находиться в помещении. Мы направились к Летнему саду. И всё говорили, говорили, прямо и откровенно, как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Между нами не было ни тени равнодушия или натянутости. Ее глаза то искрились, то становились задумчивыми, то выражали удивление. И о чем бы мы ни говорили, разговор непременно касался Марата. Она что-то взвешивала, анализировала, запоминала. Я догадывался: Ирина хочет лучше знать Марата, и я боялся быть причиной каких-либо недоразумений между ними. Мне даже казалось, что она читает мои мысли. Я было только подумал: "Не сказать бы чего-нибудь лишнего, Марат ведь мой друг", а она уже рассуждает вслух:

- Вы с Маратом друзья. Даже странно - вы такие разные. И вы никогда не ссорились?

- Никогда.

- И даже не спорили?

- Спорили. Только каждый при своем оставался.

Мы ходили по Летнему саду, рассматривали скульптуры, сидели на скамейке. И всё говорили. Она просила меня рассказать о детстве, а я не знал, что говорить.

- Ничего интересного в моем детстве не было.

- А все-таки, что сильнее всего запомнилось из детства? - допрашивала Ирина.

- Лучше всего помнится весна и лето, - начал я не очень охотно. - Ледоход на Десне, скворец на черемухе заливисто свистит. Это весна. А потом золотые, как брызги солнца, одуванчики на лугу и первая ласточка в синем небе - значит, начинается лето. И еще запомнились окопы за селом и партизанские землянки в лесу. Мы там находили патроны, пулеметные ленты и каски. И еще - подбитый фашистский танк у дороги.

Я не в силах был больше говорить: что-то тяжкое вдруг нахлынуло на меня, перехватило дыхание. Я вспомнил своего отца - партизана, казненного фашистами.

Ирина интуитивно почувствовала мое состояние, поспешила увести разговор в сторону, сказала о себе задумчиво и с сожалением:

- Вы сильный, Андрюша. А вот я не смогла бы, как Зоя Космодемьянская, если б пришлось. Впрочем, не знаю… Я иногда пробовала представить себя на ее месте и посмотреть, как бы я вела себя. Это важно - нашлись бы во мне силы или нет?

- Думаю, что нашлись бы, - утвердительно заметил я, будучи убежденным в ее большой духовной силе.

- Не знаю. Мне кажется, что я слабая. А вы… вы добрый и прямой. Вы со всеми так откровенны?

- С теми, кто откровенен со мной.

Без всякой видимой связи она снова повторила уже однажды ею высказанное:

- Какие вы с Маратом разные.

Должно быть, она в этом все больше убеждалась. Потом сообщила:

- Я долго не могла привыкнуть к его имени. Ма-рат! Уж лучше Март - смысла больше.

- Что вы, Ирина, какой же в имени смысл? Просто условный знак.

- Вы так думаете? Серьезно? - искренне удивилась Ирина. - А вы разве не знаете, что каждое имя что-то обозначает. Мне бабушка рассказывала. Например, Алексей - значит блаженный, Модест - скромный, Георгий - землепашец.

- А я, по-вашему, что такое?

- Андрей - значит храбрый, - пояснила Ирина.

Признаюсь, я, деревенский житель, не знал этого. Было очень любопытно. Оказывается, я ношу имя, которое к чему-то обязывает.

- Ну, а Ирина что значит? - поинтересовался я.

- Ирина - значит мирная, смирная, вроде меня. - И она весело рассмеялась.

Хорошо нам было. Мы провели с ней вместе целый день, и оба остались довольны. Недоволен был Марат: с месяц он дулся на меня и всё старался выпытать, о чем мы говорили.

Я отшучивался:

- О "Зеленом луче", о скворцах и прочее и прочее.

- Сколько ж их было, этих скворцов, что целый день на них ушел? - язвил Марат.

- Много. Да мы не считали.

Такой ответ бесил его: было ясно, что он ревнует.

- Кроме скворцов, вот это самое "прочее" что означает? - приставал Марат.

- Всякую чепуху, - беспечно отвечал я. - Например, расшифровывали человеческие имена. Оказалось: Алексей - блаженный, Модест - скромный, а Ирина - мирная.

- Ну и что из этого? Какой же вывод?

- Я жалею, что ты не Модест. Между прочим, Андрей - значит храбрый. На всякий случай имей в виду.

- А мне наплевать как на храбрых, так и на блаженных. Мне мое имя нравится! - в сердцах крикнул Марат.

А я рассмеялся и сказал совсем дружески, примирительно:

- Алексей из тебя не получится, знаю. Будь Маратом!.. Это тоже что-нибудь да значит.

Однажды я спросил себя: могла ли она избрать меня, а его? Лицо у меня действительно грубое, шершавое, с детства опаленное солнцем и обветренное, брови выцветшие, волосы жесткие, упрямые, неопределенного, какого-то земляного цвета. А глаза, по словам матери моей, сизые и честные.