Пляска в степи - Виктория Богачева

Тебя мог побить! За такое-то поношение и осмеяние. Меня вместо тебя как корову на торгу отдали, ему в откуп! Даже ни о чем не спросив! И я повиновалась. Молча и беспрекословно сделала так, как велел старший в роду! И я благодарю всех богов, что Ярослав был со мной добр. А мог бы и зло, на тебя затаенное, на мне вымещать… Уязвленная, Рогнеда резко крутанулась на месте, но Звенислава повелительно вскинула руку: молчи! — Сама с Ладимиром спуталась, меня во все это втянула. Я тоже, дура, хороша! Потакала тебе, подсобляла! И убил его не Ярослав, а наш воевода Храбр по приказу дядьки Некраса. А что еще с ним сделать им следовало? Наградить всячески за срам и бесчестье, вами учиненное? В отцовском тереме, в шаге от родительской горницы, в скрепленных женихом обручьях! Звенислава и сама не заметила, как зазвенел ее голос, и теперь уже ее черед был стискивать кулаки до побелевших костяшек. Она говорила, и вся затаенная боль, свернувшаяся внутри в тугой комок, выплескивалась через слова. Впервые посмела она обвинить в чем-то Рогнеду. Впервые роптала о своей судьбе. Но злость поднималась в ней всякий раз, как смотрела она на сестру. Строгий батюшка не отрезал бесчестной девке косы, не заставил повязать на голову позорный платок! Простил единственную дочку дядька Некрас. А коли был жив, еще и бы и замуж выдал с прибытком! Рогнеда выслушала ее и — диво-дивное! — промолчала. Лишь сверкнула взглядом да искривила в кровь искусанные губы. Звенислава тоже замолчала. Видно, говорить им больше было не о чем. Княгиня бесшумно открыла дверь и вышла из горницы прочь. Оказавшись по ту сторону, она прислонилась лопатками к теплому, деревянному срубу и поднесла ладони к горящим щекам. Обидные, злые слова сестры так и стояли в ушах. Перед глазами застыло ее искаженное гневом и злобой лицо. Казалось, несправедливые обвинения все еще звучали в воздухе и медленно оседали на землю, тысячей осколков вонзаясь в сердце Звениславы. И хоть выговорилась она в ответ, душа все равно болела. Она обессиленно покачала головой, мечтая сползти прямо на дощатый пол, и закрыла ладонью рот, чтобы заглушить всхлип. Что ей теперь делать?.. Взгляд Рогнеды прожигал даже через стену, и княгиня с усилием оторвала себя от стены, и медленно побрела подальше от горницы. Коли расскажет она обо всем мужу, еще пуще разгневается Ярослав. Он и так был мрачнее тучи последнюю седмицу. Прознает про Рогнеду — во стократ сильнее осерчает. А как смолчать-то? Однажды она уже не доверилась ему, и какое зло с ними приключилось! Неприкрытая, неистовая злоба сестры испужала Звениславу. Многое можно было простить. Сказать, что, мол, Рогнеда разумом помутилась после смерти родителей и брата да разорения терема хазарами. Не она те злые слова произнесла; говорило в ней горе. Но ведь не токмо на горькую судьбу и жестокую долю жаловалась гордая княжна. Кричала она о ненависти к Ярославу. Затаила она на него лютую злобу и считала повинным во всех своих горестях. Смолчит Звенислава — вновь предаст мужа. А расскажет — повесит на него еще одну тяжелую ношу. А ему и нынешних с избытком хватает. Придется ведь решать, как быть с Рогнедой. Не у кого ей даже совета испросить! Ни одной живой душе не могла больше довериться Звенислава. Раньше хоть со знахаркой могла поговорить о том, что на сердце лежало. Теперь же нет и знахарки. Так ничего и не решив, с сумятицей на сердце, Звенислава вошла в горницу, где рукодельничали. По левую руку на длинной лавке вдоль стены теремные девушки пряли на веретенах, крепя кудель к расписных, узорчатым прялкам. В ногах у каждой стояла мисочка с кислой ягодой, чтобы смачивать рот. Напротив них под присмотром тетки Бережаны маленькие княжны вышивали простенькие узоры — пока еще не умело, кладя кривые стежки. Увидев княгиню, обе подскочили с лавок: при старших в тереме не сидели. — Не пошла княжна? — тетка Бережана окинула Звениславу цепким, колючим взглядом. Вроде бы и говорили, что не болтливы у Ярослава дружинники, однако ж о рогнедином бесчестии в ладожском тереме ведали все от мала до велика. Как, откуда, кто проболтался? — Занемогла, — коротко пояснила Звенислава, усаживаясь на лавку, и Любава с Яромирой тотчас устроились по обе стороны от нее. — Княгинюшка, погляди, погляди, — девочки наперебой принялись показывать ей свои вышивки, и она нашла, за что похвалить каждую. Звенислава взяла в руки рубаху, которую не могла докончить уж седмицу, но и нынче работа валилась у нее из рук. Ох, в былые времена Доброгнева Желановна за такое по головке не погладила бы. Она закусила изнутри щеки. Вспоминать было больно. «Может, слишком круто я обошлась с Рогнедой? — невидящими глазами она посмотрела на вышитый узор. — Напрасно я осерчала. Она разом потеряла и родню, и терем, и вольготную прежнюю жизнь. Знамо дело, печалится и сердится. Лучше бы я промолчала и ушла. Верно, еще пуще загрустит». Она вздохнула, и чуткая Яромира, уловив ее тревогу, подлезла под локоть, ласкаясь. Любава же, высунув от усердия кончик языка, увлеченно сражалась со стежками. Как бы она ни ерепенилась, а с вышивкой возиться любила, и получалось у нее лучше, чем у младшей сестры, коли она не спешила да делала все вдумчиво. «Но Рогнеда не просто печалилась, — заговорил в голове у Звениславы другой голос. — Она на Ярослава наговаривала. Грозила ему. Проклятиями сыпала, к Богам взывала! Коли кто другой такие речи услыхал, сидела бы уже княжна взаперти в самой темной, холодной клети, коли не в порубе». «А не тебе Рогнеду судить, — вновь одернула Звенислава себя. — Сама-то хороша! Все о муже радеешь, а такое сотворила, что до сих пор Ярослав расхлёбывает. О послушании каком-то говоришь, но князя не слушаешь. Одна морока ему с тобой». Как же она себя винила! А уж со дня, как явился рано утром на княжье подворье боярин Гостивит да потребовал с князя ответа, куда пропала старая княгиня, и вовсе поедом съела. Накануне ночью Ярослав и пары часов в горнице не провел, допоздна засиделся с воеводой Крутом, толкуя, как теперь быть. — … мне мамка сказывала, его мальцом она в тереме всяко шпыняла. Ну, из-за того, что он… — Да что говоришь ты, дура! Тише! Звенислава отвлеклась от своих невеселых дум, услыхав, как сидевшие за пряхами девушки зашикали на одну из них, заставляя замолчать. Она подняла голову от вышивки, и провинившаяся девка, покраснев до корней волос, видневшихся из-под очелья, бросилась