На солнце и в тени - Марк Хелприн

Гарри пришло в голову, что она может умереть от непрерывного стресса. Она казалась слишком невинной, чтобы умереть, но он не мог придумать, чем ей помочь, кроме как остановить или как можно скорее завершить войну.

– Это же собака, – сказал Байер. – Она неплохо пожила. Если умрет, значит, умрет – как и мы.

Ривз сказал:

– В горах летом когда мы пасли стада, то забивали овцу каждые четыре или пять дней. Так мы питались. Обычное дело.

– А как насчет затычек для ушей? – спросил Джонсон, который обожал прения, представляя одновременно обе дискутирующие стороны. И сам себе ответил: – Нет, низкочастотный сигнал идет прямо через череп: затычки для ушей здесь бесполезны.

– Я не очень-то хорошо разбираюсь в собаках, – сказал Сассингэм Гарри, – у меня их никогда не было.

– Ее жалко, – сказала Райс, – но, пожалуй, она сможет это выдержать. Мы все от этого страдаем, хоть мы и не собаки. Ее дрожь равносильна нашему беспокойству.

– Спеленать ее, – сказал Хемфилл, как будто обращаясь к идиотам.

– Что?

– Спеленать ее надо. Завернуть во что-нибудь. Так всегда делают с собакой, которая боится грома, или, может быть, там, в стране янки, вы отправляете их к собачьему психиатру или начинаете пичкать наркотиками?

– Ага, именно так мы и делаем, – ответил Гарри. – Приучаем своих собак к наркотикам и водим их к психиатрам. Как знать? Может, это и было причиной Гражданской войны. Линкольн хотел сделать всех псов Алабамы наркоманами. Разве большинство войн не из-за этого начинаются?

Хемфилл презрительно фыркнул.

– Во что завернуть? – спросил Гарри.

– А это уже не моя проблема, капитан.

Это действительно было проблемой. В окопах и под навесами пеленать было не во что, каждый кусок ткани, имевшийся в наличии, был сшит таким образом, чтобы его можно было надеть и утеплить тело. По мере того как они медленно продвигались на восток, в основном пешком – бои и отдых чередовались, – нервное состояние собаки усугублялось, как будто она не хотела идти в Германию. Одного винтовочного выстрела было достаточно, чтобы она дрожала полночи. Казалось неправильным брать ее с собой, но без них она бы замерзла, умерла бы от голода или была бы съедена. Зима уходила медленно, и они сражались и продвигались вперед в таком же замедленном темпе. Прогулки на сотни метров по колено в снегу опасно подрывали их силы. Многие солдаты, отставшие от своих частей, умирали от холода, потому что ни навыки бойскаутов, ни деревенские приметы по поиску сторон света не помогали рядовому, когда его взвод уходил вперед, а он блуждал в лесу, где затем медленно синел, засыпал и умирал.

Отделение Гарри направили помочь удерживать участок фронта в тридцати милях к востоку от прорванной линии Зигфрида. Они присоединились к роте, закрепившейся на опушке леса с видом на открытую местность, усеянную деревушками и небольшими сосновыми рощами. Освободившись от того, чем они занимались где-то в другом месте, сюда должны были явиться более многочисленные и лучше вооруженные силы, чтобы выдвинуться на мирные с виду, но на самом деле смертоносные поля за деревьями на холме. Пока эти части не подошли, задача состояла в отражении атак противника. В лесу люди Гарри окопались на южной стороне заснеженной грунтовой дороги, которая шла через поля к первой деревне. Было видно, что на востоке собираются немецкие бронетанковые войска, а у американцев, чтобы их остановить, имелись только базуки и пиаты. Сильно промерзшая земля поддавалась лопатам только вблизи корней деревьев, где глинистая почва была относительно мягкой. Так что они вырыли землянку у основания сосен, растущих вдоль дороги, и жили среди корней. Ветки вечнозеленых деревьев хорошо горели, когда опускался густой туман и можно было разводить небольшие костры, оставаясь незамеченными. Но холод все равно выматывал, кроме того, опасно было находиться среди деревьев, в ветви которых могли попасть вражеские снаряды и взорваться вверху, что было гораздо опаснее, чем когда их разрушительная сила частично поглощалась землей.

На второй день из тыла пришел грузовик с боеприпасами для противотанкового орудия.

– Где пушка? – спросил мастер-сержант у Гарри, опустив стекло, а затем, когда заметил знаки отличия, плохо видимые из-под одеяла, которое Гарри сжимал у основания шеи, добавил: – Сэр.

– Какая пушка?

– Восемьдесят восьмая. По данным воздушной разведки, на пересечении этой дороги и линии фронта должна быть трофейная пушка, – сообщил сержант, перекрикивая рокот двигателя.

– С чего они это взяли?

– Или сказал кто-то, или просто с потолка, – ответил сержант.

– Вон линия фронта, – заявил Гарри, указывая на поле, которое начиналось в ста футах от того места, где они стояли. – Здесь нет пушки. Здесь только рота пехоты, окопавшаяся с севера и с юга от дороги. Ни танков, ни артиллерии.

Сержант выглядел усталым.

– Тогда мы поехали обратно.

Шофер сказал ему, что надо расчистить площадку, чтобы развернуться.

– Займись этим, – сказал сержант, а затем закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.

Гарри подошел к задней части грузовика. В кузове дрожали два солдата, сидя на ящиках с трофейными снарядами для трофейной немецкой противотанковой пушки 88-го калибра. У них также была литровая бутыль с оружейным маслом и четыреххлористым углеродом, шомпола и десятки упаковок новой оружейной ветоши. Это были маленькие рулоны фланели высотой в фут и толщиной в телеграфный столб. Примерно через каждые шесть дюймов синяя линия от края до края полотна отмечала место, где артиллеристам надлежало отрезать куски, чтобы затем вставлять их в щель головки шомпола и проталкивать в стволы орудий.

– Не могли бы вы отмотать пять-десять футов от одного из рулонов? – спросил Гарри.

– Нет, а то прямиком на гауптвахту, – сказал один из рядовых с голубыми глазами и угреватым, восковым от холода лицом.

Гарри полез в карманы шинели.

– Как насчет сигарет?

Он частенько использовал сигареты из своего офицерского пайка в качестве валюты.

– Сколько?

– Какая ваша цена?

Прыщавый рядовой не стал долго думать.

– Сигарета за секцию.

– За три, – сказал Гарри.

– За две.

– Договорились.

– Сколько вам надо?

– Двадцать. – Он решил, что этого будет более чем достаточно, чтобы завернуть собаку. Он начал вытаскивать половину сигарет из полной пачки, а солдат развернул фланель, пересчитал секции и обнажил штык, чтобы отрезать оговоренную длину.

– Отставить! – скомандовал сержант, наблюдавший за ними, стоя в снегу.

Смущенный, Гарри сунул сигареты обратно в пачку. Он ненавидел запах табака на пальцах, но умел проделывать это очень быстро, напрактиковавшись заряжать магазин карабина. Еще более смущенный рядовой скатал обратно фланель, словно это была штора, которая пришла в ярость и вращалась со свистом, какой обычно издает падающая бомба.

– Вылезайте из грузовика, – сказал сержант обоим рядовым, хотя провинился только один, – и убирайте снег. Водитель не обязан этим заниматься.

Они спрыгнули и принялись отбрасывать снег руками. Сержант стоял позади, охраняя содержимое грузовика. Участвовавшего в преступном сговоре Гарри он теперь, как только предоставлялась возможность, именовал сэр с явным презрением: Гарри, капитан, стал для него просто попрошайкой. Но Гарри это не волновало. Экипаж грузовика вернулся в кабину, хлопнув дверцами, и грузовик развернулся. Когда он отъезжал, заднее полотнище на мгновение откинулось и прыщавый солдат выглянул и посмотрел направо и налево, как будто сержант мог бежать рядом.

А потом целый рулон фланели вылетел из кузова, как торпеда, выпущенная эсминцем. Гарри смотрел, как он описывает дугу. Многое теперь, как ему казалось, происходило в замедленном темпе, а это – особенно. Фланель была белой, как снег, с синими полосами, и, поймав рулон, он молча, одними губами сказал: «Спасибо» – и поднял левую руку, подтверждая получение подарка. Прыщавый солдатик казался довольным и исчез за брезентовой полой, только когда грузовик скрылся из вида.

Когда Гарри обернул фланель вокруг спины и живота собаки, затем крест-накрест вокруг передних лап и шеи, закончив опять под животом, Дебра, которая были напугана шквалом минометного огня в нескольких милях к северу, вдруг перестала дрожать. Счастливый, словно получил Нобелевскую премию, стал отцом или поставил на лошадь четыреста к одному, Гарри ходил от позиции к позиции и раздавал куски фланели. Солдаты повязывали их вокруг головы, как бурнусы, или использовали более прозаично: в качестве шарфов или как замену носкам: с портянками обувь сидела туже, но зато они были чистыми, теплыми и плотными.

– Это лучше, чем переспать, – сказал Байер.

После того как все взяли, сколько кому нужно, осталось еще много. Сначала Гарри сделал себе пару портянок для сапог, которые у него так сильно растянулись, что ногам в них не было тесно даже с фланелью. Он закутал фланелью голову и шею, как делали другие, снял шинель, свитер и рубашку и, стоя полуголым на снегу, обмотал торс фланелью, чтобы она служила как нижнее белье. Рисковать накопленным под одеждой теплом стоило, потому что, вернув все слои одежды на место, он впервые за много недель почувствовал себя чистым и согревшимся. Это породило грустную эйфорию.