Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

порядок, расстановку геополитических сил в мире или финансово — экономический рынок, он даже в деревне, в которой жил ни на что особенно не влиял, а в городе, куда перебрался в поисках заработка, скрываясь от районного военкома, и вовсе растворился. Потерялся. Работы в городе для Василия не было. Он и не умел ничего. В деревне со своим стариком он разводил домашнюю живность, свиней и птицу, но та постоянно дохла, потому что не любил Вася скотину. Со временем старик стал совсем слаб, а Вася к семейному делу равнодушен, оттого скотина вся передохла. Ну почти, оттого. Особое удовольствие доставляло Василию рубить курам головы, злясь на свою жизнь и на всех вокруг. А в остальном — не по душе ему было это дело.

К тридцати годам Вася так и не нашёл занятия. Работал то там, то здесь — грузчиком, разнорабочим, слесарем в ЖКХ и подсобником. Время от времени, с собутыльниками, по мелочи подворовывая. А этим летом в город пришла война и Василий вступил в один из отрядов самообороны Донецка. Ему выдали форму, ботинки, обещали платить денежное довольствие и выдать оружие, но пока не дали. Зато, наделили подобием власти, узаконенной в ряде положений о военном времени. Тут — то Василий и проникся особой идеологией, подпитанной соответствующей обстановкой, которая расцвела, как в известной песне, буйным цветом малина. Всё это Василию было по душе: одевают, обувают, денег обещают, при этом ни черта не делаешь. А ещё дадут оружие и, того гляди, денег станет побольше, еда побогаче.

«Диво — дивное, а не работа», — подумал Шлыков и поднялся с постели.

На поиски Суслова он отправился в соседнюю квартиру, где тот обитал, но Суслова в ней не оказалось. Разгуливая по соседям, нашёл того на чужом диване полуголого и в стельку пьяного.

— Ас, вставай, — сказал он, — надо идти.

— Куда? — простонал Суслов.

— Человека из тебя будем делать.

— Какого?

— Какого — какого? Богатого.

— Зачем?

— Затем, чтобы ты на деле почувствовал ветер перемен и наконец понял, ради чего мы здесь.

— И ради чего? — подобрав слюни с сырой подушки, спросил Суслов.

— «Кто был ничем, тот станет всем», слыхал? Это наш девиз. Ради этого вся эта война замышлялась. Ты разве ещё не понял? Мы здесь за этим.

— Откуда это?

— Что?

— Ну, эти слова: «кто был ничем, тот станет всем»… Что — то знакомое? Гимн, что ли?

— Баран, ты, безмозглый, Ас. Это «Интернационал»!

— А? Тот, который Ленин в ссылке сочинил?

— Ну, а кто ещё? Конечно, он.

Суслов пьяно улыбнулся своему поразительно тонкому уму и принялся мычать мотив без слов. Затем изменился в лице, будто съел какую горечь и тихо заскулил.

— Штык, Штычок, что мы натворили? Что наделали? Что натворили, а?

— Заткнись дурак! — перешёл Штык на шёпот. — Залепи дуло.

— Мы же ни за что человека убили.

— Я тебя сейчас сам убью!

— Но это же правда?

— Заткнись! Подбери сопли. Собирайся. Бери протезы и на выход.

— Я их спрятал подальше отсюда…

— Где спрятал, дубина?

— В частном секторе, в заброшенном доме… Я место пометил. Только давай не сегодня, а? Давай, завтра? Сегодня мне совсем херово, — Суслов говорил о чувствах, но Вася понял — речь о попойке.

— Ладно, давай завтра. Никто им ноги не приделает пока они там?

— Кто ногам может ноги приделать, разве что калека какой? — сказал Ас.

— Это юмор такой? Смешно… Да, это да, — едко заметил Штык. — А ты оказывается с чувством юмора, — хлопнул он его по плечу.

— Я не смеюсь, Штык.

В девятистах пятидесяти восьми километрах от Донецка и в тысяче семидесяти пяти километрах от Ростова в руке генерала Рябинина зазвонил телефон. Звонила Катя. Рябинин не хотел отвечать, но поступить так не мог. Владимир Лукич с сожалением признался, что никакой информации у него не появилось. Весь вечер Владимир Лукич ждал от Егора звонка, волновался, боялся пропустить, не смог уснуть, провёл бессонную ночь и теперь чувствовал себя разбитым. Он молча выслушал Катю и пообещал ей дозвониться до нужного человека, как только закончит разговор, и набрал Костю Ховрина.

Через три протяжных гудка в тысяче семидесяти пяти километрах от Москвы ему ответили. Звонок для Ховрина не был неожиданностью. Без лишних слов, поняв проблему, он предложил номер телефона комбата. Рябинин согласился. Ховрин продиктовал и повесил трубку. А спустя минуту на экране телефона Ходарёнка высветился неизвестный номер: Россия, Московская область. Комбат без раздумий ответил. В ходе разговора он припомнил о чём вчера его просил фээсбэшник Ховрин, и соврал, посетовав на нерадивых своих подчинённых, клятвенно пообещав разобраться в ситуации и в том, что выполнит просьбу генерала в тот же миг, как положит трубку, но вместо этого предложил генералу номер телефона Медведчука, командира роты, в которой служил Бис.

Егора разбудила муха, ползающая по лицу снаружи. Она перелетала с места на место, садилась на распухший глаз и, жадно потирая лапками, лакомилась слюной и кровью, пропитавшие материю. Правый глаз адски чесался. Собственно, не только глаз, но и всё лицо чудовищно распухло и чесалось, и, казалось, уже с трудом умещалось в мешке, крепко перетянутом клейкой лентой.

С трудом разлепив глаз, залитый кровью и жидкостью из мелких повреждённых кровеносных сосудов и межклеточных тканей, Бис беспорядочно заметался, сопротивляясь забытым в беспамятстве обстоятельствам своего заточения. Хватило трёх-четырёх секунд проморгать пелену и исправить расфокусировку. И около пяти на то, чтобы оглядеться — их оказалось достаточно, потому что осматривать было особенно нечего, повсюду был бетон и только далеко за головой — сколоченный деревянный щиток. Всё, что Егор увидел, его мозг моментально подверг сомнению, ведь у него уже сложилось представление происходящего — торпедный отсек японской подлодки императорского военно — морского флота, а до этого — закопчённый дымоход, а чуть раньше — подвал на ВАЗовской развилке в Ворошиловском районе, и всё это по причине того, что человек так устроен и очень часто видит то, что ожидает увидеть. Бис не был исключением. И мало чем отличался от других, разве что количеством рук и ног.

Ужасно хотелось всё растереть и расчесать, но рука непостижимым образом застряла за спиной и одеревенела. Как и прежде она была крепко связана и всё это время Бис пролежал на ней. Казалось, в пальцах не осталось ни капли крови и теперь они скрючились как мёртвые корни растения без воды. Но, это были не последние муки. О своём бедственном положении очень скоро напомнила голова, отметившись внезапным приступом острой боли, будто через