Широкий Дол - Филиппа Грегори

Я же, напротив, разрумянилась от смеха и любви к этому очаровательному крошечному существу. Впрочем, стоило мне встретиться с глазами Селии, и улыбка умерла у меня на губах; мне сразу стало неловко, я почувствовала себя виноватой – как если бы она поймала меня на том, что я роюсь в ее комоде или читаю ее письма. Потом Селия в окне исчезла и через пару секунд выбежала на террасу.

Руки у нее дрожали, но лицо было спокойным, а движения – быстрыми и решительными. Она подошла ко мне и, не говоря ни слова, аккуратно отняла ребенка от моей теплой шеи с таким видом, словно снимала с меня шарф.

– Я вынесла сюда Джулию, чтобы она здесь спала, – ровным тоном сказала она и, повернувшись ко мне спиной, уложила девочку в колыбель. Та протестующе заплакала, но Селия и не подумала снова брать ее на руки. Она заботливо, как настоящая нянька, подоткнула одеяльце, выпрямилась и строго заметила: – Я бы не хотела, чтобы девочку беспокоили, когда ей полагается спать.

Я чувствовала себя как мальчишка, пойманный на краже чужих яблок.

– Да, конечно, – сказала я даже с некоторым подобострастием. – Она просто уронила игрушку и заплакала, вот я и вылезла в окно, чтобы поднять кролика и вернуть его ей.

– Это у нее такая игра. Она весь день этим развлекаться готова, – сказала Селия. – А у тебя, я полагаю, и без этого дел хватает.

Итак, меня окончательно отставили в сторону. Маленькая неприметная Селия вдруг почувствовала свою власть и благодаря своему поистине материнскому отношению к девочке сумела самым решительным образом «уволить» меня, точно ненадежную служанку.

– Да, дел у меня, разумеется, много, – сказала я, улыбаясь, как полная идиотка. – Очень много. – Я резко повернулась, подошла к открытому окну своего кабинета и снова перелезла через подоконник, возле которого меня ждал письменный стол, заваленный бумагами. И все это время я чувствовала спиной взгляд Селии. И в этом взгляде не было ни капли приязни.

Наверное, мне следовало извлечь из этого случая некий урок. Однако меня тянуло к Джулии. Не очень сильно, но тянуло. Хотя страстной материнской любви я не испытывала. Иной раз, услышав ночью плач девочки, я еще крепче засыпала, чувствуя глубокое удовлетворение при мысли, что мне не нужно вставать и проверять, в чем там дело. Когда малышка весь день вела себя беспокойно, а Селии приходилось пропускать и ужин, и чай, оставаясь в детской, у меня тоже не возникало инстинктивного желания побыть с ребенком. Но иногда, заслышав воркование Джулии – особенно в теплые дни, когда мне из окна было видно, как мелькают в воздухе ее крепенькие босые ножки, – я выскальзывала на террасу, точно любовник на тайном свидании, нежно ей улыбалась и щекотала ее пухлые маленькие ладошки и ступни.

Я научилась осторожности, и Селия больше ни разу не заставала меня врасплох. Но однажды, когда она и Гарри уехали в Чичестер покупать для детской новые занавески, а мама из-за жары плохо себя чувствовала и лежала в постели, я добрых полчаса с удовольствием играла с девочкой «в прятки», прячась за кружевным пологом и появляясь, словно по волшебству, то с одной стороны колыбели, то с другой, и она так развеселилась, что прямо-таки задыхалась от смеха.

Как я и предполагала, мне эта игра надоела гораздо раньше, чем Джулии. Кроме того, мне еще нужно было съездить в деревню и переговорить с кузнецом. Но, когда я наклонилась, чтобы поцеловать ее на прощанье, она буквально вцепилась мне в лицо и не хотела отпускать. А когда я все-таки отошла от нее, она устроила такой рев, что нянька пулей вылетела из дома, чтобы посмотреть, что случилось.

– Ну, теперь она ни за что не успокоится, – сказала она, с неодобрением поглядывая на меня. – Совсем разгулялась – хочет, чтоб с ней играли.

– Это я виновата, – призналась я. – А что может ее успокоить?

– Ну, я попробую ее на руках поносить, – проворчала нянька. – А может, она и в колыбели уснет, если ее все время качать.

– Мне сейчас нужно в деревню поехать, – сказала я. – Как вы думаете, девочка уснет в повозке, если мы ее с собой возьмем?

Лицо няньки мигом просветлело – ей, похоже, и самой хотелось проветриться и прокатиться в деревню на моей двуколке, и она мигом сбегала за своим чепцом и запасной шалью для Джулии.

Я оказалась права. Как только девочку вынули из колыбели, она одобрительно заулыбалась и снова принялась радостно ворковать. А когда мы неспешной рысцой двинулись по подъездной аллее, пересекая чередующиеся полосы света и тени, Джулия и вовсе восторженно замахала ручонками, словно приветствуя и этот теплый ветер, и стук копыт, и яркое солнце, и шелест листвы – всю красоту окружавшего ее мира.

Я притормозила на мосту через Фенни.

– Это наша речка Фенни, – торжественно сообщила я дочке. – Когда ты вырастешь и станешь большой девочкой, я научу тебя, как вспугивать форель, нащупывая ее пальцами на каменистом дне. Твой папа научит тебя ловить рыбу на удочку, как это делают настоящие леди, а я научу тебя ловить рыбу так, как это делают настоящие деревенские дети.

Джулия так сияла, словно понимала каждое мое слово, и я тоже одобрительно улыбалась ей в ответ. Щелкнув языком, я направила Соррела дальше, и мы проехали мимо ворот, и Сара на пороге привратницкой приветственно помахала нам рукой, а мы свернули и двинулись дальше по залитой солнцем дороге в деревню.

– Вот это нижние поля, они в этом году отдыхают, – рассказывала я Джулии, указывая направо и налево хлыстом. – По-моему, хорошо, когда плодородное поле каждые три года отдыхает и там в это время растет только трава. Хотя твой папа считает, что таким полям достаточно отдыхать каждые пять лет. Надеюсь, ты потом нас рассудишь – мы ведь некоторые оставили отдыхать три года, а некоторые пять. Когда ты станешь взрослой хозяйкой поместья, то сама решишь, какая из этих двух систем лучше сохраняет плодородие почвы.

Джулия в своем маленьком чепчике с самым серьезным видом кивала мне, словно понимая каждое мое слово. Наверное, ей просто нравились спокойные интонации моего голоса, а может, она слышала в нем и любовь к этой земле, и все возрастающую нежность к ней самой.

Когда мы подъехали к кузнице, там стояли с полдюжины людей – крестьяне и один наш арендатор, – ожидавшие, когда подкуют их рабочих лошадок. Но деревенские женщины в одну секунду окружили нашу повозку и принялись восхищаться прелестной малышкой и ее изысканным кружевным платьицем. Я бросила поводья кузнецу – он сам вышел мне навстречу, вытирая черные руки о кожаный фартук, – и осторожно передала девочку женщинам.

Они тут же заквохтали над ней, как клуши, исходя материнскими чувствами; они осторожно касались ее кружевного платьица и пушистой шерстяной шали; они даже выстроились в очередь, поскольку каждая хотела подержать ее на руках, и все восхищались нежностью ее кожи, голубизной глаз и безупречной белизной одежды.