Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

пахолик и сообщил ему, что стол пока ещё не накрыли.

Прошло какое-то время. Он снова позвал пахолика, спросил, готов ли обед…

Тот ответил, что ещё нет.

Ходкевич начал недоумевать, затем злиться… И он догадался, что это неспроста. Позже об этом, почему его долго не звали к столу, ему рассказал его каморник Павел Кречевский. Оказывается, литовцы стали сильно подозревать, что он предался королю… Сапега собрал у себя в комнате узкий круг своих, литовцев: вице-канцлера Андрея Боболу, других. Совещались тайком от короля, его придворных, поляков. Решали, что бы с ним, Ходкевичем, сделать… Бобола предложил напоить его допьяна там же, за столом, в надежде, что он проговорится, о чём шёл разговор с королём в карете.

«Плохая затея!» – мелькнуло у Ходкевича, когда ему рассказывал это Павел Кречевский, как там было дело…

Наконец, когда уже совсем стало, видимо, неприлично томить гостей, его позвали к столу. В просторной гостиной был накрыт стол, стояли слуги, готовые услужить по первому же знаку хозяина.

И там Ходкевич увидел короля, его придворных и всю компанию, с которой добирался сюда, самого хозяина – Льва Сапегу… Странно, посадили здесь же за столом даже пахоликов Ходкевича… Их поили, расспрашивали всё о том же, о примирении его, гетмана, с подчашим Янушем Радзивиллом, будто радуясь и желая, чтобы так было. И делали это, чтобы выведать всё о подчашем если не у него, Ходкевича, то хотя бы у его пахоликов…

Напоили и его, Ходкевича. Его здравицу пил и король.

Затем началось веселье. Велели играть на трубах, ударили в барабаны.

Сигизмунд приказал, чтобы все придворные пили за здоровье Ходкевича. И сам он пил здравицу за его солдат и пахоликов… Разгулялись вовсю: пили, стоя возле короля…

Ходкевич, пьяный уже не в меру, стал раздеваться, затем в одной рубашке подошёл к королю… В присутствии короля это было слишком…

– Ваше величество, почему вы меня подозреваете? Разве не испытали вы уже мою честность? Даже если бы я помирился с подчашим!.. Чего я не сделал, откровенно говоря!.. То разве я перешагнул бы тогда пределы моего достоинства?!

– Я никогда не сомневался в тебе, – ответил король. – Но опасался, ибо знал, что тебя сильно возбуждали против меня с тем, чтобы поссорить нас! И тем вернее вредить мне, пользуясь тобою для своих целей!

– Ваше величество! – вскричал Ходкевич. – Не усматривайте злого умысла там, где всё идёт от глупости!

– Хорошо!.. Но сегодня не будем говорить о том. Только завтра скажу тебе нечто. А теперь пей за меня! – подал король ему стакан с вином.

Ходкевич, взяв стакан, полный вина, поднял его.

– Светлейший милостивый государь! – обратился он к королю. – Пивали доверенные из руки твоей! Почему бы и мне, гетману, не выпить!

Сигизмунд подал ему руку.

Ходкевич, поцеловав у него руку, продолжил с жаром: «Я не хотел этого делать, так как ты государь мой, а я слуга! Я нисколько не нарушаю своего достоинства в отношении к тебе, государю моему! А если тот был глупцом, то я не пойду по его следам!»

Сигизмунд, подумав, сказал: «Тебе одно, а ему другое! Я тебе многим обязан!.. На – пей!»

Взяв обратно стакан вина, что дал Ходкевичу, он держал его, пока Ходкевич пил.

Выпив вино, Ходкевич разбил стакан о свою голову.

Сигизмунд засмеялся: «Милый пан гетман! Не бейте этой головы! От неё у нас многое зависит!»

Ходкевич посмотрел на него затуманенными глазами от мальчишеского восторга вот к нему, к своему королю.

– И голова, и руки целы, и сердце верно! Но пусть ваше величество не ослабляет их немилостью!

– Я ничему не буду верить, что будут говорить против тебя! – заверил его Сигизмунд.

Ходкевич, в пылу опьянения, поклялся, что он тоже никому не будет верить, если ему скажут что-либо дурное о короле.

– Ваше величество, обрати внимание на старую шляхту! – стал предостерегать он короля. – Доказательством служит рокош!.. Тебя покинул не один, а многие! И те, у которого благодеяние лилось из уст!..

Он говорил ещё что-то, уже совершенно пьяный. Затем он обнял короля, уже не низко, не в пояс… И вдруг он залился слезами…

Сигизмунд искренно вздохнул, слёзы навернулись на глазах и у него. Он обнял верного ему гетмана.

Ходкевич всего этого уже не помнил. Он был позорно пьян.

Утром его каморник Павел Кречевский рассказал ему, как всё было.

– Иди ты! – вскинул он вверх брови. – Напился – с королём!..

– Ваша милость, вы были как никогда пьяны! – улыбаясь, подтвердил каморник.

Но нет, он всё же кое-что помнил. Помнил, как ещё ездил верхом под окном у короля.

Сигизмунд, заметив его под своим окном, собрался было ещё пить с ним, но, видя его окончательно пьяным, оставил его в покое. В тот день он убедился, что гетман не был лукавым слугой. И этим открытием он был доволен.

Но это, что Ходкевич сблизился с королём, возмутило канцлера Льва Сапегу. Он стал сговариваться со своими сторонниками, литовцами, и чем-нибудь напакостить Ходкевичу…

Сигизмунд, узнав об этом, велел королевским гайдукам [94]охранять Ходкевича. И солдаты были постоянно при нём… Напряжение между поляками и литовцами дошло до того, что один из придворных короля чуть было не хватил канцлера саблей по лбу. Они стали уже крепко разговаривать друг с другом… Все придворные стояли за Ходкевича. Если бы канцлер подал малейший повод, было бы очень худо… Сам же Ходкевич не помышлял ни о какой ссоре. Он был пьян и весел… Тогда придворные, уже сами, чтобы защитить его, предупредили пана канцлера, чтобы он вёл себя сдержанно, иначе ему дома не усидеть…

Здесь, в Толочине, Ходкевич простился с королём и уехал под сильным впечатлением от того, что произошло.

Помня обещание королю, он стал собираться в поход к Москве. Первым к нему, как и три года назад в Ливонию, пришёл Альбрехт Радзивилл. И сейчас он, молодой ротмистр двадцати трёх лет, привёл к нему роту гусар и роту пехотинцев.

– Как отец, пан Миколай? – вежливо спросил он Альбрехта.

Альбрехт ответил коротко: что дал Бог, здоров…

Альбрехт был третьим, по старшинству, сыном Сиротки. Того Сиротки, с которым у него, у Ходкевича, всегда были непростые отношения. И это накладывало отпечаток на отношения между ними, гетманом и вот этим ротмистром, которого юношей уже никак не назовёшь, хотя он и был молод. Бритоголовый, чубатый, как запорожский казак, упитанный здоровяк, с закрученными вверх длинными усами… Ну, казак, самый настоящий!..

Таким его впервые увидел Ходкевич три года назад в Ливонии. Конечно же, из-за Сиротки, его отца, у