Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

болел он за государство, за тот строй, порядок, который он принял бы за свой. Он отвечал бы его мыслям.

Вперёд вышел атаман Заварзин.

– Прокопий Петрович, – начал он вежливо, как обращались все к Ляпунову. – Вот это письмо принесли в стан казаки. Здесь есть твоя подпись. Сейчас дьяк зачитает его всем! – громко крикнул он, обращаясь к кругу. – И вам, казаки, судить: есть ли правда здесь!

По кругу снова прошёл гул. Затем стало тихо, когда атаман поднял руку, призывая к порядку.

Подьячий из войсковых, из круга, которого вызвал к себе атаман, зачитал письмо. В этом письме разрешалось земцам хватать и убивать без суда всех казаков, которых застанут за грабежом.

Дьяк закончил читать. Атаман взял у него письмо, подошёл к Ляпунову, протянул его ему.

– Ты писал? – спросил он его.

Ляпунов, взяв письмо и заглянув в него, растерялся. Оно было написано его рукой. Но он не писал его. Да ему и в мыслях не пришло бы никогда писать такое. Уж он-то прекрасно понимал, что последует за тем, какой самосуд захлестнёт все волости, если бы он издал на самом деле такой указ.

– Нет, я не писал такой указ! – категорически заявил он. – Хотя это моя рука…

Казацкая масса, толпа, круг, услышали лишь последнее его признание. Они услышали только то, что хотели услышать.

– Изменник!.. Вор!.. Предатель!..

И это окончательно вывело Ляпунова из себя. Он, обозлённый вот этим явным подлогом, стал честить казаков… Но вот уже выхвачены из ножен первые клинки… Мгновения решали всё… Сверкнули сабли. И отшатнулись от Ляпунова его советники и верные товарищи. Он на мгновение остался один… И тут перед ним блеснул клинок…

В эту же минуту к Ляпунову кинулся кто-то из кучки дворян.

– Казаки, одумайтесь! – вскричал он, видя, что вот-вот прольётся кровь.

Но нет ни милости и ни прозрения в минуты вот такие.

– Ржевский, куда ты?! – раздался чей-то вопль, чтобы остановить того дворянина.

Но было уже поздно. Чей-то клинок полоснул по Ржевскому… А другой довершил начатое с Ляпуновым…

Бурба, вскочивший с места, метнулся туда, чтобы не дать разразиться самосуду, но не успел… Он снова опоздал со своей правдой, хотя и не любил Прокопия.

И как-то странно стало быстро стихать всё на майдане, как перед бурей, ненастьем непредвиденным.

Бурба оглянулся в сторону круга, верхушки его, удивлённый тишиной, и заметил как круг стал быстро распадаться… Вот ещё минута, и от него ничего не осталось…

Он опять посмотрел туда, на два трупа, валяющиеся посреди майдана, и, вяло переставляя ноги, тоже ушёл оттуда.

Трупы Ляпунова и Ржевского вывезли за пределы таборов и там бросили посреди полыни. Никто не осмелился ничего делать с ними дальше.

Ночью прошёл дождь.

Утром Бурба пошёл туда. Он решил хотя бы похоронить их по-христиански. Он пришёл туда, подошёл к трупам.

Ляпунов лежал на боку, выбросив вперёд руку так, как обычно делал, когда выступал перед собранием или войском, призывая к действию. И эта поза запечатлелась с ним навсегда. По лицу, уже воскового цвета, ползали мухи… В волосы непокрытой головы набилась земля. Летняя шапка, которую он обычно носил в жару, защищаясь от солнца, валялась тут же, неподалёку, кем-то затоптанная в грязь. На ней не то плясал кто-то, не то специально вдавливал каблуками в землю. А ночной дождь доделал лишь начатое людьми…

Его защитник, Ржевский, случайный спутник по кончине, валялся тоже здесь. Но взор его лица, с закрытыми глазами, смотрел в другую сторону. Всей своей позой он как будто говорил: «Я здесь ни при чём!.. Почему же со мной так поступили?»

Жалости у Бурбы не было. Ничто не дрогнуло у него в груди. На Ляпунова он смотрел равнодушно. Как на давно уже отболевшее. Кузя, убогий, уже не беспокоил его. Но не беспокоил и вот этот человек, лежавший сейчас перед ним, затоптанный в грязь толпой.

– Я был там, – сказал он вечером Заруцкому.

– Ну и как? – спросил Заруцкий.

– Лежит… Ты бы сходил туда.

– Зачем?

– Да так.

– Ну раз так – тогда не надо.

Его, Ляпунова, ненавидели не только казаки и атаманы, но и многие дети боярские, дворяне и княжата. Он, Прошка, так осточертел всем, так унижал всех и всякого вокруг себя, что сейчас Заруцкий даже затруднился бы сказать: с кем Прошка-то был мил и дружен… На что Трубецкой терпимым был и выдерживал всякое от того же Ляпунова. Но и он чуть не на стенку лез в последнее время от одного только имени его.

– Надо их похоронить, – сказал Бурба.

– Сделай это, – согласился с ним Заруцкий.

Бурба взял с собой казаков. Они выехали за стены табора, погрузили трупы на телегу и отвезли в церковь на Воронцово поле. Там их отпели. После этого он велел казакам отвезти их в Троице-Сергиев монастырь. Так, похоронив по-христиански Ляпунова, Бурба похоронил вместе с ним свою старую неприязнь к нему.

Глава 24

Битва под Москвой с гетманом Ходкевичем

В это же время под Москвой произошли важные события.

От ранения в одной из стычек с донскими казаками Ян-Пётр Сапега так и не оправился. Стал прямо на глазах чахнуть, худеть. И в начале сентября его, больного, гусары его роты перевезли из лагеря под Девичьим монастырём в Москву.

Гонсевский, встретив в Кремле повозку с гетманом, справился о его самочувствии.

– Какое здоровье, пан Александр, – прошелестели едва слышно губы гетмана.

За несколько дней в приличных условиях, в теремных палатах роскошного царского дворца, Сапега немного оправился. Он стал даже вставать с постели, что ему запрещал делать лекарь. Но он не мог всё время лежать, так как чувствовал, что от этого слабеет и слабеет, и понимал, что это конец. С трудом передвигаясь, он ходил и ходил каждый день по палате царского терема, борясь с недугом, каким-то непонятным, который отнимал у него силы. А он старался собрать их, бросив на это всю свою волю… Как-то остановившись у окна, задёрнутого мелкими слюдяными вставками, он стал рассматривать колокольню Ивана Великого, хорошо видимую из терема.

Задумался… И он вспомнил того старца Иринарха, из Борисо-Глебского монастыря. Вспомнил и то, что тот говорил ему.

«Неужели он оказался прав! – уже равнодушно подумал он. – Вот ты и в царском дворце!.. И говорил ведь он мне!.. Не царь… Ну что же: хотя бы умереть по-царски!»

И с такой участью он согласился.

Через десять дней его не стало. Он так и умер во дворце царя, но не царём…

А на День Сергия, по русскому календарю, казаки Трубецкого и Заруцкого сделали