Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

сильный приступ к столице. В войске Сапеги после его кончины хотя и началось шатание дисциплины, но, узнав об этом, несколько рот всё же ушли в Кремль на помощь гарнизону Гонсевского. Одновременно с этим остальные роты ударили по казацким таборам. Но казаки без труда отбили приступ, погнали гусар, подошли к стенам Китай-города. Брать же стены было нечем.

– А ну, давай сюда наши пушки! – приказал Заруцкий Бурбе.

Бурба убежал с казаками выполнять поручение атамана. Вскоре они подтащили конной тягой пушки. С трудом передвигая тяжёлые стволы на неуклюжих деревянных салазках, пушкари стали разворачивать их.

В сторонке же, наблюдая за ними, стояли и посмеивались казаки.

Заруцкий обозлился на них.

– Помогать! – крикнул он им.

– Не-е, атаман! – прогундосил казак с плоским носом, похоже, сломанным в драке. – То их дело, пушкарское! А мы казаки-и!..

Казаки засмеялись теперь и над ним, над Заруцким.

– Ты у меня поговори, поговори ещё! – крикнул Заруцкий гундосому.

Он соскочил с коня, подошёл к казаку и несильно, но резко ударил его кулаком в челюсть. Что-то противно хрустнуло, и гундосый без звука свалился мешком у его ног. Он же брезгливо отпихнул его ногой в сторону и подошёл к его дружкам.

– Кто ещё не хочет быть пушкарём?!

Казаки, не ожидая такой жёсткой расправы со своим заводилой, трусливо пялились на него.

– Что – языки проглотили!.. А ну, живо туда! Бегом! – скомандовал он и повелительным жестом махнул рукой в сторону пушек и возившихся там пушкарей.

И казаки побежали, втянув голову в плечи, боясь оглянуться на верховного атамана.

Пушки установили. Около них засновали пушкари. И за стены крепости полетели зажигательные снаряды. И заухало, заухало раз за разом эхо выстрелов, отскакивая от каменных стен Китай-города. Пушкари упарились, скинули кафтаны, засучили рукава. Огонь им был привычен, а к жару была страсть…

Но вот в награду за их труды наконец-то из-за стен повалил дым. Сначала робко высунулся он, попробовал свою он густоту. Затем он чёрным стал. А вот прикинулся белёсым, вот-вот он изнеможет, совсем исчезнет…

А пушкари кричат ему: «Давай, давай!»

И он как будто слушается их, пошёл вовсю клубами. И с треском что-то заметалось за стенами китайгородскими… Ещё гуще, темнее. Он силу набирает. Завыло что-то там, как на пожаре мировом. Там занялось сено, запасённое на зиму для лошадей и коров. А от него пошли трещать домишки деревянные.

– Горит, горит! – завопили пушкари.

Вверх полетели малахаи…

– Вот теперь ладушки! – удовлетворённо заключил Заруцкий. – Пускай поголодают!

В этот же день лазутчики донесли, что за стенами сгорели большие запасы продовольствия.

* * *

Но эта радость вскоре омрачилась известием, что к Москве идёт гетман Ходкевич.

Действительно, на День Ерофея[97], в начале октября, Ходкевич подошёл с полками к Москве. Укреплённый лагерь он устроил около Девичьего монастыря, на другой стороне Москвы-реки.

Затем он стал прощупывать силы таборов Заруцкого и Трубецкого. В тот же день дошло и до серьёзного столкновения. Ходкевич хотел было поставить дело круто: вывел всех своих конников в поле. К нему присоединились гусары из войска покойного усвятского старосты Яна Сапеги.

И на Хорошёвских лугах они столкнулись с казаками Трубецкого. Те не выдержали удара закованных в броню гусар, дали тыл. Затем побежали и полки Заруцкого… И быстро, быстро побежали они к таборам. И скрылись там, за укреплениями. И сразу же оттуда пошла пальба из мушкетов и пищалей. И пушечки там тоже начали кидаться картечью из-за нагромождения телег.

Больше казаки не выходили в поле.

Прошёл день, два, три. Всё было тихо. Никаких драк, угроз и столкновений. Одна угроза, однако, подступая медленно, но неминуемо, подошла к польским полкам: голод…

Первыми не выдержали полки Сапеги. Прошёл всего месяц, после того как их гетман, Ян Пётр Сапега, скончался. И дисциплина в войске упала. Гусары уже не воевали, думали только о себе, о конфедерации[98]. Эта зараза перекинулась и за стены Кремля. Там жолнеры и гусары отказались служить дальше. Полки же Сапеги, стоявшие лагерем под Москвой, покинули свою позицию и двинулись на север, к Волге, и там разбрелись по хлебным деревням.

В войске Ходкевича тоже стала ощущаться нехватка продовольствия. В Кремле же, во многих ротах, уже съели половину коней. Оставшихся лошадей кормить было нечем. И роты, деморализованные, перестали подчиняться.

Гонсевский, сначала строго каравший мародеров и бесчинствующих солдат, в конце концов махнул на них рукой.

Вот тут-то и появился Ходкевич. Они встретились в Кремле. Ходкевич явился туда с Альбрехтом Радзивиллом.

– Пан Карол, у тебя полная свобода действий по наведению порядка в войске, – начал Гонсевский излагать положение в Кремле, после того как они поздоровались. – Но смотри! Их не так-то просто теперь заставить что-либо делать!.. Каждая шваль дерёт вовсю горло, ищет свою наживу! Хватаются за сабли!.. Грабят всех! Ну, добро бы только москалей! А то уже и своих!..

– Ладно, пан Александр, не хнычь! – грубо отозвался о его высказываниях Ходкевич. – Наведём порядок!

– Ну-ну! – саркастически промычал Гонсевский.

– Давай наливай! Выпьем! – бесцеремонно заставил Ходкевич его.

Гонсевский налил всем по чарке русской водки. Они выпили, крякнули от крепости напитка, огнём прошедшего по телу.

– Ну, слава богу, ещё что-то есть! – рассмеялся Ходкевич над Гонсевским, который, скупо отломив маленький кусочек от краюхи хлеба, пододвинул её ему и молодому Радзивиллу.

Они тоже отломили по небольшому кусочку. Этим и закусили.

Гонсевский развёл руками.

– Добывай хлеб, Карол! Добывай теперь сам!

Ходкевич, утомлённый от сражения, расслабился.

– Либо Польша Москву, либо Москва Польшу покорить должна! – стал он размышлять вслух над тем, что давно уже занимало его, не давало покоя оттого, что творилось между Польшей и Московией, их туманного будущего…

– Дело ясное – мы же в Москве!

– Не скажи!..

Не придав особого значения его словам, Гонсевский перешёл к делам насущным. Он, не так давно ходивший писарем у канцлера, у Льва Сапеги, не интересовался отвлечёнными идеями. Да и не в силах был вникнуть в них. Он сообщил Ходкевичу, что гусары отказываются идти на стенную службу: говорят, они нанимались на полевую.

– Надо привлечь их на это! – сказал Ходкевич. – Платить, надо платить! Жолнеры – те пойдут за деньги на что угодно!

На этом они расстались.

Но, несмотря на то что стали хорошо платить, безобразия начались даже в полках лифляндцев. Беспредел, никакого подчинения. Отказались выполнять приказания.

Ходкевич как-то поймал одного гусара за воровством. Другой же отказался идти на стену.

– Пан гетман, то не по старинному порядку! Я нанимался не для стенной службы!.. И гусары уже думают о конфедерации!

– Куда прикажу – туда и пойдёшь! – обозлился Ходкевич. – И не пугай конфедерацией!

Гусар