Сталин и заговор генералов - Минаков Сергей Тимофеевич

Давать объективную оценку и характеристику Михаилу Васильевичу Фрунзе (1885—1925) весьма трудно. Эта фигура сразу же после своей скоропостижной и загадочной, обросшей криминальными слухами смерти, усилиями партийной пропаганды была превращена в официальную «икону». Эта «икона» была «табуирована» от какой-либо критики. Такое отношение к Фрунзе со временем стало социокультурной и ментальной привычкой.

В силу этого все воспоминания и отзывы людей, знавших М.Фрунзе, жестко редактировались и подвергались цензуре, в подавляющем большинстве своем они появились вскоре после смерти Фрунзе и, как правило, несли на себе отпечаток официального некролога: de mortuis aut bene, aut nihil. Поэтому ныне воссоздать адекватное представление об этой личности крайне сложно. Объективная информация для таких оценок крайне скудна. Часто приходится обращаться к фрагментам воспоминаний, к беглым, мимолетным штрихам, косвенным данным. Отсюда особую ценность представляют те воспоминания и тех лиц, которые, по разным причинам, оказались свободны от вышеозначенных недостатков, хотя и они были несвободны от субъективизма оценок.

Он еще не был популярен в Красной Армии, как Тухачевский, Буденный или Каменев, однако люди, служившие с ним, весьма высоко оценивали его природные дарования и боевые заслуги.

Троцкий, не без ревности и достаточно скупо характеризуя своего преемника на посту Председателя РВС СССР и наркома по военным и морским делам, считал, что «Фрунзе был серьезной фигурой. Его партийный авторитет благодаря каторжным работам в прошлом был выше, чем молодой еще авторитет Склянского. Фрунзе обнаружил, кроме того, во время войны несомненные способности полководца. Как военный администратор он был несравненно слабее Склянского. Его увлекали абстрактные схемы, он плохо разбирался в людях и легко подпадал под влияние специалистов, преимущественно второстепенных»1. В своих мемуарно-публицистических работах Троцкий неоднократно возвращался к фигуре Фрунзе. «Моим преемником, — писал он свыше десятилетия спустя, — стал Фрунзе, старый революционер, проведший годы на каторге. Он не был политически крупной фигурой, но обнаружил в Гражданской войне несомненные качества полководца и твердый характер»896 897.

Тухачевский достаточно рано и весьма высоко оценил Фрунзе. «Командюжгруппы Востфронта тов. Фрунзе необычайно талантливый человек», — писал он в своем докладе летом 1919 г.898. Тем не менее отношения между Тухачевским и Фрунзе не были столь просты и однозначны. Далеко не всегда мнения этих военачальников совпадали, а отношения были лишены каких-либо трений, о чем выше уже говорилось.

Имевший возможность близко и достаточно долго наблюдать М.Фрунзе Э.Волленберг охарактеризовал его как «не блестящего, но интеллигентного и независимого по характеру» человека899.

Опираясь на впечатления близко знавших Фрунзе людей, биограф отмечает, что «его соратников поражали необычайная для тех жестоких лет мягкость в общении, скромность, напоминающая порой застенчивость, врожденная корректность и сдержанность по отношению к подчиненным. Эстонского военного атташе покорили его простота и искренг яя любезность. Юная Г.И.Серебрякова навсегда запомнила его деновторимую приветливость, благодушие и доброту, но ощутила какое-то противоречие между ореолом этого немногословного и серьезного человека и его способностью оставаться «необыкновенно нежным семьянином, веселым и по-мальчишески шаловливым». Друзей пленяли в нем внутренняя правдивость и гармоничность, прямодушие и отрытость, естественность, доходившая почти до детской непосредственности, и легкость, с которой он шел навстречу опасности. И практически все, не сговариваясь, определяли основную особенность его личности одним понятием: обаяние1.

Ф.Шаляпин, как бы мимоходом столкнувшийся с М. Фрунзе, вспоминал: «Я знал, что у Буденного я встречу еще одного военачальника, Фрунзе, про которого мне рассказывали, что при царском режиме он во время одной рабочей забастовки где-то в Харькове с колена расстреливал полицейских. Этим Фрунзе был в партии знаменит. Полемизируя с ним однажды по какому-то военному вопросу, Троцкий на партийном съезде иронически заметал, что «военный опыт тов. Фрунзе исчерпывается тем, что он застрелил одного полицейского пристава»... Я думал, что встречу человека с низким лбом, взъерошенными волосами, сросшимися бровями и с узко поставленными глазами. Так рисовался мне человек, с колена стреляющий в городовых. А встретал я в лице Фрунзе человека с мягкой русой бородкой и весьма романтическим лицом, горячо вступающего в спор, но в корне очень добродушного»900 901.

«Ни самолюбования Троцкого, ни его артистических способностей, ни его убежденности в собственной правоте, не ограниченной нравственными критериями, у Фрунзе не было, — суммируя наблюдения окружающих современников, констатирует один из биографов советского военачальника. — Несмотря на свой жизненный путь экстремиста, каторжника и полководца в братоубийственной войне, он сохранил какие-то аллюзии юности, ценал дружбу и вызывал симпатии окружающих. В немалой степени способствовало этому обостренное чувство ответственности за порученное ему дело и доверившихся людей — качество, сделавшее его блестящим исполнителем, но мешавшее продвижению в категорию вождей. В отличие от бескомпромиссных пламенных революционеров, он мог иной раз и усомниться в средствах, предлагаемых для достижения заветной цели, но после окрика сверху практически безропотно выполнял команду. Его честолюбие удовлетворяла точная и аккуратная реализация отданных ему распоряжений; от этого люди, мало с ним знакомые, видели в нем «ничтожество», не обладавшее ни характером, ни силой»1.

Полковник А.Зайцов в русском военном зарубежье, ссылаясь на «отзывы всех соприкасавшихся с ним лиц», считал, что «Фрунзе обладал большим здравым смыслом и способностью уловить существо дела в военных вопросах, несмотря на полное отсутствие военно-теоретической подготовки. По-видимому, он прислушивался к советам всегда окружавших его военных специалистов из бывших специалистов Генерального штаба старой Русской армии»11. Бывший генштабист-белогвардеец, резюмируя свой отзыв о Фрунзе, считал: «Во всяком случае, ни до, ни после него Красная Армия не имела столь выдающегося руководителя»'1.

В партийных, «околосталинских» кругах отношение к Фрунзе внешне было благодушно-снисходительное. По свидетельству Б.Бажанова, Сталин «с Фрунзе... держал себя очень дружелюбно, никогда не критиковал его предложений»902 903 904 905 906 907. «И у них со Сталиным были очень хорошие отношения», — отмечал

В.Молотов'. «Между тем, — вспоминал Б.Бажанов, — Сталин вел себя по отношению к Фрунзе скорее загадочно. Я был свидетелем недовольства, которое он выражал в откровенных разговорах внутри тройки по поводу его назначения»11. Сталин считал

Фрунзе «зиновьевским ставленником»1. Последнее из суждений Бажанова подтверждается вполне достоверным свидетельством. В своем письме к Л.Каменеву 30 июля 1923 г. Г.Зиновьев возмущался стремлением Сталина к «единодержавию». «Прикрывать все эти свинства, — заявлял Зиновьев своему конфиденту, — я по крайней мере не намерен. Во всех платформах говорят о «тройке», считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав». Иными словами, Зиновьев считал, что следовало прислушаться к совету Ленина, выраженному в известном «Письме к съезду», о смещении Сталина с должности Генерального секретаря ЦК. «Но что меня удивило, — продолжал свои признания-размышления Зиновьев, — так это то, что Ворошилов, Фрунзе и Серго думают почти так же»908 909 910. Таким образом, судя по суждениям Зиновьева, позиция Фрунзе в отношении Сталина, его «единодержавия и диктатуры», отставки с поста Генерального секретаря ЦК была сходной с зиновьев-ской. Это давало основания Сталину считать Фрунзе «зиновьевским ставленником», хотя на деле все было не столь однозначно. Позиция Фрунзе была сходной с зиновьевской, но не потому, что этот «революционный генерал» являлся «зиновьевским ставленником».