Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

тяжелых наказаний, ни оскорблений, а условия заточения были во много раз лучше условий заточения в немецких тюрьмах. Ни допросов, ни столь обычных и мучительных сыскных выведываний о фактах и лицах; только всего – исповедь как на духу. Николай Павлович оказался много тоньше. Бакунин на пути в Алексеевский равелин мысленно пересматривал свои отношения к русскому царю и русскому правительству и, по совести, не мог формулировать их иначе чем явный бунт. «Он был в явном бунте против государя и против его правительства, дерзал противустать государю где и сколько мог» – так немного позднее он рассматривал свои отношения к верховной власти в России. При таком самоопределении Бакунин не мог не сознавать, что между ним и русским царем разверзлась пропасть, которую не перейти. Смешно даже думать о переходе. Для него не могло быть сомнений, что для Николая он, преступник, лишенный чина и дворянского звания и подлежащий обращению в каторжную работу, был лишь объект всяческих кар и расправ. Бакунин в своем сознании давно разбил ту привычную и живую в традициях его семьи и истовой дворянской жизни его времени связь верноподданного и государя, но разрыв трафаретной ассоциации официально был тяжким преступлением, низводившим громы и молнии на главу преступника. Признание разрыва связи верноподданного с государем сулило усугубление физических внешних кар, но в известной мере облегчало нравственное состояние, придавало ему устойчивость и спокойствие. Но когда пришел прямо от государя его наперсник и предложил как на духу исповедоваться государю, через непроходимую пропасть потянулась тоненькая ниточка. Ароматом соблазна повеяло в каземате равелина, и начал воскресать трехдневный Лазарь. Тот, кто сидел высоко, на российском престоле, как будто и забыл, что заключенный давно уже чужд верноподданническому долгу; для новозаветного отца и блудный сын остался сыном, так и для монарха преступник, повинный работе, остался верноподданным. Бакунин думал, что он уже свободен от верноподданнической присяги, что его преступление развязало его от обязанностей, а монарха от прав на него. Началось воскрешение Лазаря. После объявления графа Орлова на один миг почувствовал себя Бакунин не отверженным преступником, а возвратившимся в лоно отче блудным сыном, и этого было достаточно. Было брошено семя надежды на восстановление разорванных отношений, был намечен путь, которым должно было бы пойти восстановление, задана нота, в тон которой должен был вторить Бакунин. «Государь прислал меня к вам и приказал вам сказать: скажи ему, чтобы он написал мне, как духовный сын пишет духовному отцу, – хотите вы писать?» – сказал граф Орлов Бакунину. Бакунин подумал и ухватился за ниточку, теперь один конец ее был в Алексеевском равелине, другой – в Зимнем дворце. Бакунин вышел из состояния тюремного равновесия. «Внутренние, никогда не удовлетворенные потребности жизни и действия пробудились с новой силой и соткали ту идеологию, которая должна была вывести заключенного за стены равелина. В мертвящей тишине одиночного заключения создаются зыбкие психологические фантомы. Чувство действительности становится неверным; мечты сливаются с действительностью, между тем и другим теряются различия. В душе Бакунина смена или, вернее, подмен идеологии мог осуществиться с тем большей легкостью, что новая тюремная идеология была в конце концов не новой, а старой, привычной, патриархальной, в которой он воспитывался и рос. Проваливался в темную бездну период страстных исканий, борьба за миросозерцание, как будто бы этого периода не было, и, очнувшись после беседы с графом Орловым, Бакунин оказался в старой, изношенной, но привычной и удобной одежде, которая была на нем до отъезда его за границу. Одежда патриархального шовинизма. Олицетворение России – русский царь-самодержец, отец своих подданных. Бакунин в годы молодости не только осознавал эти отношения, но и перечувствовал их в сердце своем; как и все дворяне – современники его, Бакунин пережил и свой роман с царем. Нельзя не отнестись с полным доверием к признанию Бакунина: «Когда он был юнкером в Артиллерийском училище, он так же, как и все товарищи, страстно любил Николая Павловича. Бывало, когда он приедет в лагерь, одно слово: «Государь едет» – приводило всех в невыразимый восторг, и все стремились к нему навстречу…»

В таком представлении царь – существо всемогущее, сверхъестественное, почти мифическое. Веру в царя Бакунин считал и в 1862 году характерной для русского народа и объяснял ее тем, что «народ почитает в царе символическое представление единства, величия и славы русской земли». И сам Бакунин еще в 1862 г. был преисполнен такой веры в русского царя, так что мог ставить вопрос, за кем идти народу – за Романовым, Пестелем или Пугачевым, и готов был дать следующий ответ: «Скажем правду, мы охотнее всего пошли бы за Романовым, если б Романов мог и хотел превратиться из петербургского императора в царя земского. Мы потому охотно стали бы под его знаменем, что сам народ русский еще его признает и что сила его создана, готова на дело, и могла бы сделаться непобедимою силою, если б он дал ей только крещение народное. Мы еще потому пошли бы за ним, что он один мог совершить и окончить великую мирную революцию, не пролив ни одной капли русской или славянской крови».

* * *

Свою исповедь Бакунин заключил двумя просьбами. Он просил заменить пожизненное одиночное заключение каторжными работами и позволить ему «один и в последний раз увидеться и проститься с семейством; если не со всеми, то по крайней мере с старым отцом, с матерью и с одной любимой сестрою, про которую он даже не знал, жива ли она». Первая просьба была оставлена без внимания, а вторая была милостиво удовлетворена. Николай написал на полях исповеди: «На свидание с отцом и сестрой согласен, в присутствии г. Набокова». 5 октября 1851 года граф Орлов сообщил коменданту крепости И.А. Набокову о последовавшем высочайшем соизволении на разрешение свидания в присутствии его, коменданта, и предложил ему истребовать от Бакунина сведения, «кто именно та сестра, с которою он желает видеться». 7 октября комендант донес графу Орлову «объявление» Бакунина о том, что «сестра его, с которою он желает видеться, девица Татьяна, оставшаяся в 1839 г. 23 лет при отце, который имел жительство Новоторжского уезда в селе Прямухине, с того же времени он об них никакого сведения не имеет».

Татьяна Александровна Бакунина, годом моложе Бакунина (родилась в 1815 г.), занимала выдающееся положение в семье Бакуниных и пользовалась необычайной любовью брата. По словам биографа, чувство Мишеля к Татьяне было гораздо более горячим и исключительным чувством, нежели бывает обыкновенно чувство самого любящего брата к сестре [А.А. Корнилов. Молодые годы М. Бакунина. Из истории русского романтизма. М., 1915, с. 209]. О романической