Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия - Юрий Николаевич Александров

Москву-реку, Яузу или брали из близлежащих прудов, а иногда из бассейнов. Среди москвичей — любителей пожарных зрелищ — находились такие, которые, как только узнавали о большом пожаре, нанимали извозчиков и ехали туда или шли пешком в довольно отдаленный район от своего местожительства.

Пожары всегда были окружены большой толпой народа. Чтобы работать ручными насосами, полиция привлекала к этому зрителей, которые часами выстаивали и следили, как загораются одна за другой постройки, как работают пожарные, руководимые брандмейстерами.

На пожарищах сквозь треск обрушивающихся зданий, грохот железа и шипение воды то и дело слышались выкрики: «Рогожская, качай!», «Пятницкая, качай!».

*

В то время и помину не было об автомобилях и трамваях. Конки начали ходить по Москве только вскоре после Политехнической выставки в 1873―1874 годах. Многие москвичи помнят эти двухэтажные вагоны с нижними верхними сиденьями, запряженные парой лошадей, но когда при подъемах в гору силы этих лошадей не хватало, тогда на помощь им припрягались еще одна или две пары управляемых верховыми форейторами. Стоянки форейторов — обыкновенно мальчиков-подростков — были у подъема на горы: на Трубной площади, на Швивой горке,* у Дорогомиловского моста и в прочих местах. Вагон, подъехав к подъему на гору, останавливался, форейторы припрягали своих лошадей и со свистом, с выкриками гнали их в гору. На ровном месте вагон останавливался, форейторы отпрягали своих лошадей и снова отправлялись к своим стоянкам дожидаться следующих вагонов. В ненастье и морозы эти мальчуганы-форейторы представляли жалкое зрелище: им негде было укрыться от дождя и холода. Плата за проезд одной станции взималась по пяти копеек внизу и три копейки наверху, на империале, но наверх допускались только мужчины, хотя одно время и было разрешено и женщинам ездить на империале, и в этом москвичи видели шаг вперед в вопросе о равноправии женщин.

Первая линия трамвая была проложена по Малой Дмитровке* в 1900 году, а в 1902 году трамвай перешел к «городу», и сеть его стала расширяться.

До этих успехов цивилизации способ передвижения по Москве ограничивался лошадиной силой: для перевозки тяжестей существовали ломовые извозчики, для перевозки мебели и громоздких вещей — фуры, а для легкой езды — извозчики, экипажи которых в 1860―1870 годах были «калибры», в виде дрожек, на которые можно было садиться или боком, или верхом. К восьмидесятым годам «калибры» исчезли, их заменили пролетки без верхов, а потом уже пошли пролетки с верхами.

На далекие расстояния, к заставам, по Москве ходили линейки: длинный экипаж с двусторонними сиденьями — по пять человек с каждой стороны. Зимой линейки заменялись общественными санями, запряженными двумя-тремя лошадьми. Плата за перевозку в этих экипажах была не очень высока: от центра города до застав брали всего по 10 копеек с человека. У Земляного вала стояли контрольные и проверяли число едущих пассажиров.

Всеми этими способами передвижения пользовались только заурядные обыватели — рабочий, мастеровой, служащий люд, из купцов же редкий мало-мальски состоятельный не имел своего выезда. Это считалось и хорошим тоном и придавало солидность.

Стоило наблюдать, как замоскворецкие купцы каждое утро выезжали на своих лошадях в «город». Купцы в Замоскворечье жили большей частью в собственных домах; было в обычае над воротами домов прибивать медный крест-распятие или какую-нибудь иконку. Купец выезжал из своих ворот, обнажал голову и начинал креститься; приехавши к свой лавке, он вылезал из экипажа и опять крестился на икону, а иконы, как я уже говорил, висели в каждом ряду.

Вечером, прекращая торговлю и запирая лавку, купец, окруженный своими приказчиками-молодцами, снова крестился на икону, после чего кланялся на три стороны как бы временно прощаясь с тем местом, где он проводил большую часть своей жизни.

Старые москвичи вообще, проходя или проезжая мимо церквей, имели обыкновение останавливаться и покреститься. Летом купцы ездили в просторных четырехместных пролетках, а зимой — в санях с медвежью полостью. Закутанные в енотовые, с огромными воротниками шубы, они неслись на своих рысаках на Ильинку, Варварку, в торговые ряды к своим лавкам, амбарам для торговых занятий.

Толстые кучера, подстриженные «в кружок», с бритыми затылками, в архалуках,* отороченных по краям лисьим мехом, под стать хозяину, важно сидели на козлах, натянув, словно струны, вожжи, сдерживающие несущихся рысаков.

Купцы щеголяли друг перед другом упряжью и экипажами. Недаром в это время шорными товарами был полон Балчуг, а экипажными заведениями — Каретный ряд. Но в каретах купцы ездили редко — они им были нужны только для свадебных и похоронных процессий. Кареты считались принадлежностями бар, господ.

Коляски употреблялись только в особых парадных случаях и главным образом на гуляньях, которые происходили в Вербное воскресенье, на «Вербе», на рождестве, пасхе и масленице.

Масленичная неделя — самое веселое время у москвичей, недаром они ее называют «широкой» масленицей. На этой неделе происходили самые широкие гулянья. Под Девичьим, в Манеже, в цирках и театрах, перегащивание друг у друга на блинах, поездки в загородные рестораны…

Масленичные гулянья существовали издавна и назывались «масленичными потехами», которые в старину происходили у Красных ворот, на Разгуляе и на Москве-реке.

С середины XIX столетия масленичные гулянья были переведены «под Новинское», а потом на Девичье поле.

На этих гуляньях устраивались самые разнообразные увеселенья, но применительные ко вкусам русского народа — борьба, кулачные бои, медвежьи представления, катание с ледяных гор, разъезды, фокусы разных «кунстмахеров».

Один из способов борьбы назывался «московским» — это когда один из борцов, если ему удавалось наклонить противника в сторону, подбивал ему носком правой ноги левую ногу и сбивал его на землю.

От этой исключительно московской ухватки в борьбе и пошла поговорка «Москва бьет с носка».

С медведями в то время и позднее — на моей памяти — ходили двое: вожак — здоровый, коренастый мужик-ярославец и его помощник — мальчик лет 12―13, который изображал «козу», — надевал на себя мешок, сквозь который сверху протыкалась палка с козьей головой, к голове был приделан деревянный язык, приводимый в движение привязанной к нему веревкой.

Когда начиналось представление, вожак бил в барабан, «коза» хлопала языком, а медведь начинал кружиться — это называлось «медвежьим танцем».

Медведей в то время водили крупных, у них были подпилены зубы и когти, а у некоторых выколоты глаза.

После представления медведь обходил публику с шапкой и собирал подаяние. Иногда медведя и вожака угощали водкой, до которой они оба были большие охотники.

В последнее время (1920―1921 годы) опять на московских улицах появились вожаки с медведями, но водили молодых медведей —