Тюрьма (СИ) - Литов Михаил

— Я же говорил! Говорил! Они трусы! Я же говорил, что они разбегутся, как только солдаты войдут в зону! И нечего было тянуть! Давно было пора ввести войска! А теперь некоторые вообразят, будто среди нас завелись малодушные. Ждите вопросов: почему тянули и медлили? Значит, среди вас завелись малодушные? С интересом послушаю, как вы будете отвечать на эти вопросы, господа офицеры!

— Тянули потому, — с досадой остановил разбушевавшегося майора подполковник Крыпаев, — что время такое и в согласии с его велениями отказались от насилия, питая надежду на мирное разрешение конфликта. Нам не нужны напрасные жертвы.

— Никаких жертв и не было! — запальчиво крикнул майор.

Подполковник холодным взглядом привел его в чувство.

— Привыкайте к переменам, майор, к иным горизонтам, к другой шкале измерений глубины нравственного начала, составляет ли оно просто некоторое чувство какого-нибудь человека или же угол падения отщепенца, морального урода, предателя подлинных интересов и нужд, — сказал он. — Осваивайте методы, которые диктуют и проводят в жизнь новые требования, нравятся они вам или нет. Постоянно нужен консенсус. Соблюдение прав человека, в том числе и заключенного, да-да, майор, обычного, столь хорошо вам известного заключенного, мы должны поставить во главу угла. Отныне это краеугольный камень нашей политики.

— Я понимаю… У каждого начальника есть семья, дети, была мать. Как же не понять? И я, как начальник, понимаю. Я, поверьте на слово, тоже человек.

— Гуманизм! — взял тоном выше подполковник. — Заострите на нем внимание. Пока вы тут дремали и блаженствовали в своем косном невежестве и дремучей отсталости, это звучащее как одно-единственное слово стало фактически фигурой речи, и вы должны запомнить, затвердить ее, как молитву.

— Но я молитвы, знаете ли…

— Фигура речи, говорю я, и она должна прочно войти в ваш лексикон.

— Гуманизм… — повторил майор, как бы заучивая, но поскольку интонация у него была весьма неопределенная, а выражение на лице проступило довольно кислое, можно было подумать, что внедренную залетным штабистом фигуру речи он, бывалый и заслуженный офицер, произносит с мучительным отвращением.

Столпившиеся нынче вокруг майора офицеры, руководители всевозможных лагерных служб, все затраченное на подавление бунта время провели в коридорах штаба и в кабинете главного начальника. Никто специальным распоряжением не отстранял их от участия в кампании, но по всему выходило, что теперь уже армия должна в приближенных к боевым условиях проделать работу, которую прозевали и запустили они. Унизительный урок, преподанный майору горделивым подполковником, не отозвался болью в их сердцах.

И вот они снова ступили на территорию, где с некоторых пор перестали сознавать себя полновластными хозяевами. Выстоявшие и победившие, они шли как на прогулке, оживленно обмениваясь впечатлениями. Их порадовало, что нет разрушений, нет развороченных или превращенных в пепелище строений, даже разбитых стекол — раз, два, и обчелся. Чистая работа!

Майор Небывальщиков поспешил в молельню. Она, как и обещал подполковник, не пострадала, гроза обошла ее стороной. Но и никто из осажденных, судя по всему, не искал в ней спасения, не прятался здесь от погрома. А почему о молельне забыли даже ее творцы, майору Небывальщикову было непонятно.

Глава двенадцатая

Подполковник не держал зла на Филиппова. В переводе на язык уголовно-процессуального кодекса это означало, что никакого серьезного дела на директора «Омеги» заводить он не собирался. А попробуй заведи — поднимется общественный шум и скандал, о потенциальных размерах которого провинциальные юристы, живущие практически по старинке, даже не подозревают. И «добро» на его арест он дал с условием, чтобы смирновская фемида только попугала незадачливого директора, показала зубы да отпустила беднягу восвояси, подмочив ему, по мере возможности, репутацию. После встряски директор, глядишь, остепенится, посбавит тон и действовать будет осторожнее, а о будто бы творящихся в Смирновске безобразиях вовсе не заикнется.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Таким образом, подполковник выступал охранителем интересов Смирновска, и майор Сидоров по достоинству оценил его намерения. К тому же майор теперь, когда в его вотчине воцарился порядок, пребывал в полном умиротворении и совершенно не желал, чтобы кто-нибудь еще, кроме разгромленных возмутителей спокойствия, продолжал нести наказание за прошлые ошибки и страдать, даже если речь шла о таком человеке, как Филиппов. Майор все простил директору и откровенно высказывался в том смысле, что чем скорее «этот самозванец» покинет Смирновск, тем более теплые воспоминания он, законный хозяин лагеря, сохранит о нем.

Но прокурор взялся за дело рьяно и настроился засадить Филиппова надолго и всерьез, что бы по этому поводу ни думали подполковник с майором. Прокурор не собирался играть в бирюльки, подтявкивать всем этим Филипповым, как это делал — приходится с огорчением констатировать — сам подполковник Крыпаев. Он полагал, что время игр кончилось. И как человек честный, неподкупный и радеющий о судьбе отечества, он обязан начать наступление по всему фронту против тех, кто болтовней и некомпетентной деятельностью разваливает государство.

Прокурор задействовал послушного его воле следователя, который прекратил выражать всякие сомнения в перспективах дела, как только внял пространному прокуророву рассуждению, что оно ведется в интересах безопасности страны. На это следователю возразить было нечего.

Припоминания о собственном лагерном прошлом помогли Филиппову за часы, проведенные в тюремной камере, обрести должную форму, и перед следователем он предстал во всеоружии блестящих аргументов в пользу своей невиновности. Изобличив абсолютную надуманность и алогичность всех выдвинутых против него обвинений, директор «Омеги» перешел в контрнаступление, если действительно считать наступлением то, чем занимались прокурор и следователь. Кто из здравомыслящих и чувствующих дух времени людей поверит, будто он, Филиппов, и впрямь пытался содействовать побегу опасного преступника? Абсурд! Следователь играет с огнем; он собственными руками роет себе могилу.

О могиле говорилось в переносном смысле, следователь это понимал. Конечно, отдуваться, если они сядут в лужу, прокурору, заварившему кашу, но и он все же почувствовал себя неуютно. В виновности Филиппова он с самого начала питал сильное сомнение. Допустим, на любого человека можно навесить какие угодно обвинения, факт известный, но как это сделать в данном случае, если даже прокурор не скрывает, что дело может получить широкий и опасный общественный резонанс? Все-то тут как-то белыми нитками шито, умозаключал следователь в часы долгих раздумий. Он боялся вместо Филиппова очутиться в капкане, на всякий случай заготовленном предприимчивым и загадочным, произросшим, не исключено, среди темных демонов прокурором.

Легко читая в голове простодушного коллеги эти дурацкие мысли, прокурор нимало не удручался и твердо верил в успех, — как ни крути, а дело правое! А что касается капканов, каким глупцом надо быть, чтобы думать, будто он заготовляет их впрок, без ясной цели, а не обдуманно действует в интересах государства и с упором на генеральную стратегию, четко прорисованную перед его мысленным взором. Ко всем своим бедам следователь лишен понимания простой истины: раз уж попала птичка в силки, не отпускать же, а взять были основания, ведь снюхался, как пить дать снюхался с небезызвестным душегубом Васей. К тому же птичка аппетитная. Знатный улов, умозаключал прокурор, долгим и практически бесплодным часам следовательских размышлений противопоставляя быстроту решений, моментальность умственных вспышек и озарений. Без проблем побеждал он следователя в состязании умов. Так же, стратегически и в интересах государства, стало быть, с проблесками гениальности, он рассчитывал добыть неопровержимые доказательства вины Филиппова, хорошенько допросив Якушкина, выбив из него нужные показания. Работа грязная, и заняться ею предстоит следователю. Про запас прокурор держал Ореста Митрофановича, который уж точно замарался, сыграв свою роль в хитроумно и лихо закрученном подполковником сюжете. Что помешает им вить веревки из этого подлеца? Он-то скажет и подпишет все, что они от него потребуют! Но трогать его прокурор не спешил, как бы остерегался, ибо это означало затронуть самого Дугина-старшего, а час наступления на Виталия Павловича, полагал крючкотвор, еще не пробил.