Париж - Эдвард Резерфорд

Мари слушала Хэдли до тех пор, пока ей не стало казаться, будто она знает о нем все.

Однажды вечером после долгой прогулки через лес до Барбизона, где писал в свое время Коро, Хэдли, сидя с ними на веранде, запрокинул голову и закрыл глаза.

– Знаете, у меня такое чувство, словно я попал в прекрасный, неизменный мир, – признался он. – Здесь такой мягкий свет… В ландшафтах слышится какое-то тихое эхо… Не могу точно выразить это словами.

– Французская деревня всех покоряет, – сказал Марк. – Но также следует понимать, что мы, французы, так глубоко осознаем свою историю – она же повсюду, она окружает нас, – что нам кажется, будто мы прожили уже много жизней. – Он улыбнулся. – Может, это иллюзия, но зато красивая и дает нам утешение.

– А еще мы находим утешение в Церкви, – добавила его мать.

– А еще в сыре и в вине, – подал голос Жюль из-за газетного листа. – Раз француз – навсегда француз.

– Жизнь во Франции так приятна, – вздохнул Хэдли. – Я мог бы остаться здесь навсегда.

Вот если бы Хэдли и вправду поселился во Франции, тут же подумалось Мари. Она попыталась представить себе, как он живет с ними в Фонтенбло: в коридоре на стенах висели бы его наброски; картина с вокзалом Сен-Лазар, которую она ему подарит, – в салоне, а на столике в гардеробной отца лежат его деревянные гребни.

А если он все-таки будет жить в Америке и путешествовать, как его родители? Тогда он мог бы купить во Франции дом и приезжать сюда на лето. Почему нет? А его дети говорили бы на двух языках.

Однажды после обеда Хэдли и Марк рисовали в саду, и она пошла посмотреть, как у них дела. Хэдли писал клумбу с цветущими пионами. Пока его полотно выглядело как пылающее, почти бесформенное море красок.

– Я вижу, что это, но сама никогда бы не представила ничего такого, – сказала она.

– Трудность не в том, чтобы нанести краску на холст, – задумчиво произнес Хэдли. – Главное – увидеть, что ты пишешь. То есть надо посмотреть на объект без каких бы то ни было предубеждений или мнения о том, как он должен выглядеть. Если ты считаешь, что знаешь, как выглядит пион, то никогда не сможешь написать его. Нужно смотреть на все свежим взглядом, а это трудно.

– Кажется, я могу понять это в живописи и в рисовании. Но вряд ли такое же правило применимо для других искусств?

– Сейчас появились писатели, которые пробуют делать нечто в этом духе. Особенно во Франции. Это символисты во главе с Малларме. И есть еще политики-революционеры, они говорят, что мы должны начать все сначала и заново решить, какими должны быть правила в обществе. Так и делали в дни революции, когда была разрушена монархия и отвергнута религия. Смею предположить, что люди то и дело меняли правила – еще с тех пор, как греки придумали демократию. Или с тех пор, как человек изобрел колесо.

– Значит, вы хотите изменить мир?

– Нет. Потому что для меня мир устроен совсем неплохо. Но я бы хотел узнать, как на самом деле он работает.

Мари оставила его, а сама вернулась в тень веранды. Там она достала свой альбом и начала зарисовывать щенка. Ничего хорошего у нее не вышло, но если кто-нибудь спросит, чем она занимается, то ей хотя бы будет что показать. Потом, взглянув на отца, с головой погрузившегося в газету, Мари перевернула лист и стала рисовать Хэдли.

Она пыталась делать так, как он только что ей объяснял: думать лишь о том, что видят ее глаза. С непривычки ей казалось, что получается совсем неправильно, но потом она увидела, что, сосредоточивая зрение, она точно воспроизвела линию его челюсти, и крепкую шею, и то, как падали на нее волосы непокорной волной. И Мари улыбнулась, осознав, как хорошо она его изучила.

Позднее она отправилась с матерью на кухню и помогла приготовить ужин. И настояла на том, чтобы клубничный пирог, столь любимый Хэдли, был сделан исключительно ее руками.

Буквально в последний день августа к ним, возвращаясь из Бургундии, опять заглянул Джеймс Фокс. Сразу было понятно, что там он много времени проводил на открытом воздухе: англичанин был подтянут и бодр.

Поскольку на следующее утро вся семья намеревалась вернуться в Париж, его уговорили переночевать и ехать вместе со всеми.

В честь отъезда состоялся большой обед, который длился до трех часов пополудни. Потом, вместо того чтобы дремать на веранде, все семейство с гостями отправилось на прогулку к старому шато – двое старших Бланшаров, Марк и Мари, Фокс, Хэдли и, конечно же, щенок. Они побродили немного по парку. Было жарко.

Щенок восторженно бегал вокруг людей, но скоро устал и тоже отдался летаргии августовского дня.

Когда они шли назад, то пыльные улицы Фонтенбло будто вымерли. Дорога горела в солнечном сиянии, а дома – одни из серого камня, другие кирпичные – прятались от жары за ставнями и ловили прохладу резких теней, которую давали свесы крыш. На дороге, ведущей к дому, тоже было безлюдно, лишь извозчик дремал в двуколке, очевидно в ожидании пассажира.

– Щенок едва перебирает лапами, – заметила Мари Фоксу. – Я бы взяла его на руки, но мы уже совсем близко от дома.

Маленький спаниель и правда совсем выбился из сил. Однако любопытство придало ему энергии и побудило исследовать какой-то сверток, валяющийся на проезжей части. Марк оглянулся и пожал плечами. На дороге по-прежнему было пусто.

Секундой позже они услышали громкий стук – кто-то резко распахнул ставни. Должно быть, открыли и окно, потому что ярко блеснуло стекло, отразившее солнце.

Этой мелочи хватило, чтобы напугать лошадь, запряженную в двуколку на обочине. Вскинув морду, она рванулась вперед, и, пока возница спросонок собирался с мыслями и нащупывал поводья, повозка понеслась по улице.

Щенок не видел, что происходит у него за спиной, а если что-то слышал, то не придал значения. Его интересовал сверток и исходящие от него запахи. Мари вскрикнула. Все обернулись.

Она бы никогда не поверила, что Фокс, довольно высокий мужчина, мог двигаться с такой скоростью. Он с разбега нырнул вперед, подхватил одной рукой щенка, сделал кувырок и, разминувшись с двуколкой буквально на десять сантиметров, упал на противоположной стороне дороги, держа собаку над головой.

– О боже! – выдохнул Марк.

Ошибись англичанин всего на долю секунды – и серьезные травмы были бы неминуемы.

– Отличный прыжок! – восхитился Хэдли.

Фокс поднялся. Он был весь в пыли и порвал рукав.

– Крикет, – сказал он. – Обычный прием.

– Ах, месье Фокс, – едва дыша, проговорила переполняемая благодарностью мадам Бланшар.

Но Мари опередила ее. Она подбежала к Фоксу и поцеловала его в щеку. На какой-то миг Жюль нахмурился. Не то чтобы поступок дочери разгневал его, но ей не следовало так делать.

Фокс видел это.

– Ого, – сказал он, обращаясь ко всем с добродушным удивлением. – Если бы я знал, что заработаю поцелуй… – Он сделал несколько шагов, отделяющих его от Жюля, и вручил ему спасенного щенка. – Не будете ли так любезны, месье, положить его обратно на дорогу, чтобы я смог повторить это.

Жюль рассмеялся и расслабился. Но его жена уставилась на руку англичанина.

– У вас кровь, мой дорогой Фокс, – сказала она.

– Пустяки. Я промою рану, когда мы окажемся в доме.

По возвращении в Париж Марка ждало в его студии письмо. На следующий день он показал его Хэдли, зашедшему к нему обменяться парой слов.

С возвращением, дорогой мой. Я тоскую по тебе. Каждый раз, когда мы занимаемся любовью, я только еще сильнее хочу тебя и уверена, что ты испытываешь те же чувства.

Но теперь настало время принять решение. Будет ли нам – тебе, мне – лучше с кем-то другим? Не думаю.

Я хочу родить от тебя детей. Еще есть время. Тебе известно, что я обеспечена. Почему бы не облегчить себе жизнь? Почему бы тебе не завести детей от жены, которая любит тебя, вместо того чтобы прятать детей любовниц?

Но если ты решишь, что не этого хочешь от жизни, если ты не желаешь жениться на мне, тогда я, несмотря на всю мою любовь к тебе, оставлю тебя, чтобы найти того, кто даст мне то, чего я хочу и чего заслуживаю.

Подумай об этом.

Люблю тебя,

О.

– Она хочет выйти за меня замуж. – Передавая письмо Хэдли, Марк неопределенно пожал плечами.

– Это видно.

– Что ты думаешь?

– Это не худший вариант. Как ты к ней относишься?

– Она никогда не надоедает мне. В ней всегда есть что-то новое. Она обладает каким-то… – Марк искал нужное слово, – бесстрастным разумом.

– Холодным?

– Он зачаровывает меня. И еще я почему-то много работаю, когда она рядом.

– Женись на ней.

– Она старше меня.

– Это же не главное. И ее внешность не выдает возраста.