Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

Спрятав огурец в карман, он на ходу стянул с крюка свой залатанный плащ; бросил уже в дверях:

— Кстати… Господин декан о тебе спрашивал. Будь здоров…

Солль сидел и слушал, как гулко отдаляются по сводчатому коридору Лисовы шаги. Из мыслей его разом вылетели и Гаэтан с его огурцом, и Башня Лаш с её странным звуком.

«Господин декан о тебе спрашивал».

Декан относился к Соллю внешне ровно, совершенно так же, как и к прочим — будто не он привёл его тогда на рассвете в университет, будто и не было тягостного разговора у колодца. Эгерт был просто вольным слушателем — но жил во флигеле, как студент, и никто не заводил с ним разговора об оплате, пока он сам не заговорил об этом со старичком-интендантом. Благодетель-декан приветливо кивал Соллю при встрече — а Тория между тем была его дочерью, а убитый Динар, значит, собирался стать зятем…

Со времени появления Солля в университете декан никак не проявлял к нему интереса — и вот… Заметил, что его нет на лекциях? Или дело в той встрече, памятной встрече в коридоре?

…Это случилось четыре дня назад.

Эгерт пришёл на лекцию позже обычного. Из-за прикрытой двери доносился скрипучий голос господина ректора, Солль понял, что опоздал, но не испытал от этого ни досады, ни раскаяния — только усталое облегчение. Повернулся, чтобы идти прочь — и услышал, как по каменному полу катятся деревянные колёса.

Негромкий звук этот оглушил его. Из-за угла показалась тележка — маленький столик на колёсиках. Столик прогибался под грузом книг; как приворожённый, Эгерт не мог оторвать глаз от мерцавших золотом переплётов. На самом верху лежал небольшой томик, запертый серебряной скобой с маленьким тусклым замочком — некоторое время Солль удивлённо его разглядывал, потом вздрогнул, как от толчка, и поднял глаза.

Тория стояла прямо перед ним — он отчётливо видел каждую чёрточку по-прежнему прекрасного лица. Высокий воротник чёрного платья закрывал шею, волосы подобраны были в простую, даже небрежную причёску, и только одна своенравно выбившаяся прядь падала на чистый, матовый лоб.

Эгерту захотелось, чтобы каменные плиты пола разверзлись и скрыли его от этого надменного, чуть напряжённого взгляда. Тогда, в первую их каварренскую встречу, она смотрела спокойно и немного насмешливо; вторая встреча, повлёкшая за собой дуэль со студентом, обернулась для неё смятением и отчаянием, горем, потерей… Солль передёрнулся, вспомнив о третьей встрече — тогда в обращённых к нему глазах он прочёл только омерзение, холодную, лишённую злобы гадливость.

Светлое небо! Воплощённый трус, больше всего на свете он боялся снова столкнуться с ней лицом к лицу.

Тория не опускала глаз — а он и не мог отвернуться, как бы ни хотел этого. Он увидел, как напряжённая надменность в её глазах сменилась холодным удивлением и на лоб легли две тонкие вертикальные складки; потом Тория чуть тронула тележку и взглянула на Эгерта уже вопросительно. Он стоял столбом, не в силах сдвинуться с места; тогда она вздохнула, и уголок её рта шевельнулся точь-в-точь как у декана — она будто досадовала на Эгертову недогадливость. Тут только он сообразил, что загораживает дорогу тележке; отскочил, ударившись о стену затылком, вжался в холодный камень всей своей мокрой, дрожащей спиной. Тория проследовала мимо — он ощутил её запах, терпкий запах влажной травы…

Шум тележки давно замер в глубине коридора — а он всё стоял, прижавшись к стене, и смотрел вслед.

…Дочка вошла в кабинет отца, неслышно притворив за собой дверь.

Декан сидел за массивным письменным столом; три свечи в высоком подсвечнике горестно роняли капли воска на тёмную, изъеденную временем столешницу. Негромко скрипело гусиное перо, и цветными кистями свешивались из множества книг пёстрые, любовно изготовленные Торией закладки.

Не говоря ни слова, она остановилась у Луаяна за спиной.

С самого детства у Тории сохранилась не вполне пристойная привычка — подкрадываться к увлечённому работой отцу и, заглянув через его плечо, заворожённо наблюдать, как танцует по чистому листу бумаги чёрное жало пера. Мать ругала Торию на чём свет стоит: подглядывать некрасиво, а главное — она ведь мешает отцу работать! Отец, впрочем, только посмеивался; так Тория и выучилась читать — заглядывая ему через плечо…

Сейчас декан занят был любимым делом — примечаниями к очередной главе из истории магов. То, что это примечания, Тория поняла, увидев в начале страницы два косых крестика; смысл же написанного дошёл до неё не сразу. Какое-то время она отрешённо любовалась пляской пера, пока, наконец, чёрные узелки букв не сложились для неё в слова: «…досужие домыслы. Представляется, однако, что чем меньшим могуществом наделён маг, тем ретивее он стремится восполнить этот недостаток внешними эффектами… Автор этих строк знаком был со старой ведьмой, обложившей данью целую деревушку, причём подать собиралась исключительно крысиными сердцами. Трудно предположить, откуда, собственно, у старушки возникла столь странная потребность; автору представляется, однако, что убиенные крысы служили одной только цели — заставить собственные крестьянские сердца трепетать при одном имени воцарившейся над ними колдуньи… История полна примеров и посерьёзнее — разного рода дешёвые штучки порой вводили в заблуждение не одних только неграмотных крестьян… Вспомним, что писал тот же Бальтазарр Эст в своих „Скудных нотациях“, которые, к слову сказать, далеко не так скудны: „Если над жилищем мага день и ночь стоят зловещего вида чёрные тучи, если окна гостиной за версту горят кроваво-красным светом, если в прихожей вместо слуги вас встретит цепной дракон, неухоженный и потому особенно зловонный, если, наконец, навстречу вам выйдет некто со сверкающим взором и увесистым посохом в руках — тогда вы можете быть совершенно уверены, что перед вами ничтожный колдунишка, сам стыдящийся собственной слабости. Самый никчёмный из известных мне магов не вылезал из плаща, расшитого рунами — по-моему, даже спал в нём; самый сильный и страшный из моих собратьев, чьего даже имени поминать неохота, предпочитал просторные заштопанные рубахи…“».

Декан помедлил и уронил перо.

— Ты цитируешь по памяти? — удивилась Тория. Декан усмехнулся с некоторой долей самодовольства.

— Я видела… его, — тихо сказала Тория.

Декан, безусловно, понял, что речь идёт вовсе не о великом маге Бальтазарре Эсте.

Затрещала свечка; Тория выпрямилась, взяла со стола маленькие щипцы и аккуратно подрезала фитиль. Спросила негромко:

— Кстати, кто этот сильный и страшный маг, который, по словам господина Эста, так любил старые обноски?