Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

Никто из студентов не носил оружия, но, если Эгерт до сих пор чувствовал себя почти что голым без отягощённого сталью пояса, то ни один из учёных юношей ничуть не тосковал по смертоносному железу. Преисполненные куража, жители флигеля едва не каждый вечер отправлялись в город, и шумное их возвращение прерывало чуткий Эгертов сон иногда в полночь, а порой и под утро. Под сводами университета распевались известные всем студентам, но незнакомые Эгерту песни, бурлила своя, особенная жизнь, но он — он чужд был этому до последнего белокурого волоска, чужой, чужак, пришелец.

…Лис взгромоздился тощим задом на стол. Тот, видавший на своём веку не одно поколение Лисов, закряхтел, будто вычитывая мораль. Эгерт бледно улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд шкодливых, цвета мёда глаз.

— Мечтаешь? — деловито поинтересовался Лис. — Мечты хороши к завтраку, на обед чего бы пожирнее… А?

Солль снова вымучено улыбнулся. Лиса он тоже побаивался — рыжий сын аптекаря был насмешлив и безжалостен, как оса; своё прозвище он заслужил вполне, и даже до отстранённо живущего Солля не раз долетали слухи о его выходках. Впрочем, что слухи — одна из проделок не так давно развернулась прямо на Эгертовых глазах.

Среди студентов был некий Гонза — вечно желчный и всем недовольный парень, сын обедневшего аристократа из глухой провинции. Эгерт не знал, почему на этот раз Лис избрал мишенью именно его — однако, явившись однажды в зал, Солль застал там некое возбуждённое, но тщательно скрываемое веселье. Студенты перемигивались и то и дело зажимали рты, чтобы не прыснуть; Эгерт по обыкновению забился в свой угол и уже оттуда разглядел, что центром своим всеобщее возбуждение имеет, конечно же, Лиса.

Вошёл Гонза — в зале воцарилась обычная деловитая возня. Сосед по скамье поприветствовал вошедшего — и тут же удивлённо отпрянул. Что-то негромко спросил; Гонза изумлённо на него уставился.

Суть Лисовой задумки открылась Эгерту несколько позже, а пока он недоумённо наблюдал, как всякий, обративший свой взор на Гонзу, расширял глаза и принимался громко шептаться с соседом. Гонза ёрзал, вздрагивал и отчего-то хватался рукой за нос.

Затея была проста: все как один сотоварищи — кто с сочувствием, кто со злорадством, кто заботливо, кто изумлённо — вопрошали обомлевшего Гонзу, что такое случилось сегодня с его носом и по какой такой причине он вырос почти на четверть?

Гонза отшучивался и огрызался — но мрачнел на глазах. На другой день повторилось всё то же самое — встретив Гонзу в коридоре, студенты хмурились и отводили глаза. Злой и растерянный, бедняга наконец обратился к Соллю:

— Слушай, парень… Ты-то хоть скажи мне… Что там мой нос?

Эгерт переминался с ноги на ногу, глядя в его вопросительные глаза, выдавил, наконец:

— Да вроде… длинноват…

Гонза плюнул в сердцах, а вечером — смеющийся Лис поведал об этом Соллю, который стал таким образом будто бы соучастником затеи — вечером отчаявшийся провинциал раздобыл обрывок шнурка и тщательно, до самого кончика, измерил свой несчастный нос. На горе, ему случилось оставить свою мерку тут же, в комнате, под периной; конечно же, Лис нанёс визит в отсутствие хозяина и чуть-чуть укоротил злосчастную мерку.

Небо, что случилось с Гонзой, когда он вздумал произвести повторный замер! Чуть не весь университет, притаившийся под окном его комнаты, слышал горестный, полный ужаса вопль: мерка оказалась коротка, несчастный нос удлинился на целую половину ногтя…

Эгерт вздрогнул и перестал вспоминать. С площади донёсся длинный, протяжный звук — будто голос древнего, закованного в каменную броню чудовища, чудовища тоскующего и одинокого. Всякий раз при звуке этого голоса у Солля мороз продирал по коже, хотя Лис давно объяснил ему, что это всего лишь очередной обряд в Башне Лаш: серые капюшоны любят таинственность, и шут его знает, что там у них за обряды… Башня разражалась этим стоном иногда раз в день, иногда два, а порой замолкала на целую неделю — горожане привыкли к странным звукам и не обращали на них внимания, и только Эгерту всякий раз хотелось зажать уши. Вот и сейчас, невольно дёрнувшись, он вызвал усмешку Лиса:

— У моего бати сучонка была… Так та свистульку не любила. Услышит — и давай подвывать, с ума прямо сходит… Вроде тебя, только ты выть робеешь…

Звук оборвался; Эгерт перевёл дыхание:

— Ты… Не знаешь, что всё-таки они… делают в этой своей Башне?

Служителей Лаш на улицах узнавали издалека — облачённые в серые плащи с падающими на лицо капюшонами, они внушали горожанам трепет и почтение, которые Эгерт вполне разделял.

Лис наморщил нос. Проговорил задумчиво:

— Ну, дел-то у них много… Одной стирки сколько — плащи-то длинные, мостовую подметают, всякое дерьмо к полам липнет… Пачкаются, поди, страшное дело…

Солль подавил приступ раздражения. Поинтересовался глухо:

— А… звук? Ну, вой этот…

Лис встрепенулся:

— А это прачка ихняя, как дырку в плаще найдёт, так сразу орать начинает… Ругается, значит.

— Откуда ты знаешь? — сквозь зубы спросил Эгерт.

— На лекции ходить надо, — усмехнулся Лис.

Эгерт вздохнул. Вот уже несколько дней он не ходил на лекции. Устал, сдался, надоело; объяснять это Лису не было ни сил, ни возможности.

Гаэтан тем временем извлёк откуда-то из кармана куртки немыслимых размеров зелёный огурец. Критически оглядев овощ, покосился на Солля — заинтригован ли? Эгерт поглядывал на огурец с плохо скрываемой опаской.

Лис усмехнулся во весь зубастый рот, глаза его полыхали предвкушением сногсшибательной шкоды. Быстрым движением распустив пояс, Лис засунул огурец себе в штаны, пыхтя, приспособил овощ наиболее естественным образом:

— Во… Сегодня танцевать будем, с красавицей моей, Фарри…

Обняв воображаемую партнёршу, он с романтическим лицом проделал несколько па; спрятанный огурец подрагивал в такт его шагам, как, очевидно, это и было задумано.

— Получается, — заметил Лис озабоченно. — Ещё обниму покрепче… Только б не выпал… Всё, я пошёл.

Спрятав огурец в карман, он на ходу стянул с крюка свой залатанный плащ; бросил уже в дверях:

— Кстати… Господин декан о тебе спрашивал. Будь здоров…

Солль сидел и слушал, как гулко отдаляются по сводчатому коридору Лисовы шаги. Из мыслей его разом вылетели и Гаэтан с его огурцом, и Башня Лаш с её странным звуком.

«Господин декан о тебе спрашивал».

Декан относился к Соллю внешне ровно, совершенно так же, как и к прочим — будто не он привёл его тогда на рассвете в университет, будто и не было тягостного разговора у колодца. Эгерт был просто вольным слушателем — но жил во флигеле, как студент, и никто не заводил с ним разговора об оплате, пока он сам не заговорил об этом со старичком-интендантом. Благодетель-декан приветливо кивал Соллю при встрече — а Тория между тем была его дочерью, а убитый Динар, значит, собирался стать зятем…