Одиночество зверя - Пётр Самотарж

«Только он меня и спасёт, — подумал Игорь Петрович. — А совесть меня неизбежно погубит».

— Анечка, — вмешалась Елена Николаевна. — Но как же твой муж? Вы по-прежнему вместе?

— У нас теперь два сына.

— Но когда вы всё же помирились?

— Что значит «помирились»? Мы не выясняли отношений и не искали виноватых. Я не знаю, куда пришёл он, но я его больше не ревную. Даже когда на вечеринках его начинают клеить декольтированные дуры с искусственным бюстом.

— А если однажды он уйдёт с одной из этих дур? — вновь продемонстрировал пристрастие к точным формулировкам Игорь Петрович.

— Не уйдёт.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Он имел много возможностей. Он знает многое обо мне, но уверен, что не всё. И хочет узнать больше.

Глава 26

— Руководство прибыло, — констатировал Ладнов. — Пора и нам, Наташенька, выдвигаться.

Худокормов махал им издали рукой, и Наташа подумала — какой счастливый. Его жизнь наполнена большим делом, а она всё мечется со своими мелочными проблемками между занятыми людьми и пытается привлечь к себе внимание. Смешная и непосредственная, как ребёнок. До сих пор задаёт вопросы о смысле жизни, выслушивает чужие ответы на них и сама себе не признаётся в слабости. Юный Лёшка и престарелый Ладнов видят недостижимые цели и хотят свершений, а она стоит между ними, растерянная и неуверенная, ждёт разрешения сказать собственное слово и боится его произнести — вдруг на смех поднимут.

— Давайте в зал, скоро начнём, — оповестил их Худокормов, хотя слова не требовались.

Наташа потихоньку продвигалась со всеми, вскоре попала в зал и села на одно из откидных кресел, выделенных их компании. Леонид оказался рядом, смиренный Лёшка и буйный Ладнов — где-то сзади, и началось.

Центральной темой выступлений оказались предстоящие через три месяца выборы в Думу, а после них — и президентские. Предлагаемые действия — компенсирование засилья Единой России и Покровского на телевидении креативными и потому более эффективными способами наглядной агитации, но самое главное — противодействие массовой фальсификации результатов при подсчёте голосов.

— Нельзя оставить не одного избирательного участка без наших представителей среди наблюдателей! — настаивал очередной оратор. — Вас будут запугивать, подкупать, давить другими способами, и только от вас зависит, насколько эффективны окажутся эти методы политической, так сказать, борьбы. Поддаваясь и уступая, мы сведём на нет возможность выхода страны из политического и социально-экономического тупика, в который её завёл Покровский за двенадцать лет своего правления.

— Драться, что ли? — выкрикнул кто-то с места.

— Начнёте драться, и вас выведут с полицией, а потом ещё поведают в телевизионных новостях о вашей попытке сорвать подведение итогов выборов и даже объяснят её невозможностью политической победы над нашим лучшим, так сказать, премьером всех времён и народов. Существуют законные методы противодействия, к ним и следует прибегать. Апеллируйте к другим наблюдателям, фиксируйте происходящее в протоколе и так далее.

К трибуне вышел, почти выбежал, Ладнов, прочно опёрся на неё обеими руками и заговорил о насущных проблемах.

— Думаю, если не все, то подавляющее большинство присутствующих в этом зале согласятся, что главный вопрос, требующий решения, — угроза ротации Саранцева и Покровского. Готовиться нужно уже сейчас — потом будет поздно. Денно и нощно государственное телевидение заливает страну потоком пропаганды в стремлении доказать богоизбранность Покровского и его исключительность как единственного спасителя России от либеральной заразы, то есть от нас с вами. Мы объявлены предателями, поскольку хотим России внешнеполитического спокойствия, а народу — свободы и материального благополучия. Стремление к добрососедству объявлено капитуляцией в борьбе с мировое господство, а стремление к человеческому счастью — подрывом обороноспособности, поскольку требует затрат во благо каждому отдельному человеку, а не на увеличение производства танков и ракет. Казалось бы, подобную пропаганду очень легко разоблачить, так почему же мы не можем добиться успеха в своей политической работе?

— Потому что нас никто не видит и не слышит! — крикнули из зала.

— Ельцина в девяносто первом тоже, казалось бы, никто не видел и не слышал. Если кто забыл, а молодёжь, возможно, и не знает, я напомню: в девяносто первом году всё — я повторяю — всё телевидение находилось под тотальным контролем Коммунистической партии. Не администрации президента или правительства, а именно компартии. Из общественно-политической печатной прессы на весь Советский Союз можно было читать только «Аргументы и факты», «Московские новости» и «Огонёк», и они расходились миллионными тиражами. Воспоминания Ельцина тогда опубликовала «Комсомолка» — тоже миллионным тиражом. До сих пор горбачёвские выборы называют свободными, но о какой свободе выборов можно говорить, если в них по-прежнему участвовала только одна партия, пусть даже уже лишённая конституционного титула руководящей и направляющей силы общества. И в этой атмосфере Ельцин победил на всех своих выборах, стал президентом, как бы к нему теперь ни относиться — я говорю не о его программе и деятельности, а о причинах его феноменальной победы. Так в чём же они?

— Время другое было! — вновь ответил голос из зала.

— Время было другим в одном — тогда было труднее. Но невозможное стало возможным, когда власть в целом и компартия в частности полностью утратили авторитет. Возник запрос на перемены, который начисто отсутствует сейчас. За Ельцина на депутатских выборах проголосовали девяносто процентов москвичей, но чего они ждали? Сейчас уже сложно провести социологический анализ, но я уверен: среди них изрядная доля приходилась на людей, недовольных поведением партийной элиты, а именно её привычкой нарушать принципы равномерного распределения материальных и духовных благ в свою пользу. Уж точно большинство не хотело резкого снижения покупательной способности своих зарплат, а в свободных выборах люди видели в основном лёгкий и быстрый способ чудесного преображения страны, не требующий лично от них существенных лишений. Пройденный с тех пор путь привёл нас в совершенно иное состояние: люди боятся перемен и смены власти — не из любви к нынешнему начальству, а из опасения, что новое будет ещё хуже. На этом убеждении строит свою политику Единая Россия, поставившая во главу угла тезис о поддержании стабильности. Так как же в создавшихся обстоятельствах следует действовать нам?

В зале поднялся шум и смех, ироничные выкрики и предложения перегнать в Москву-реку крейсер «Аврора». Ладнов молча оглядывал аудиторию исподлобья, пока не дождался восстановления тишины.

— Главное — не бояться. Если вы спросите аудиторию, почему половина экспорта нефти идёт через компании, контролируемые близкими знакомцами Покровского, вам ответят: ну и что? Где написано, что друзья Покровского не имеют права заниматься экспортом нефти? Разве семейство Бушей не имело тесных связей в кругах американских нефтепромышленников? Вы докажите наличие у Покровского незаконных доходов! И, разумеется, поднимется крик о девяностых годах, когда либералы ограбили весь народ. Мы можем противопоставить государственному агитпропу только кропотливую, тщательную и неторопливую разъяснительную работу, без всякого расчёта на скорый успех. Когда ситуация в стране в очередной раз дойдёт до кипения, мы должны быть готовы предложить альтернативу.

Основные моменты во внутренней политике, которые используют против нас: так называемая «грабительская» приватизация и кризис девяносто восьмого года, которые произошли якобы в период, когда у власти находились либералы. Думаю, ответ следует строить на следующих контраргументах. Ни сам Ельцин, ни парламентское большинство к либералам никогда не относились, сфера их ответственности ограничивалась экономическим блоком правительства, и то вовсе не безраздельно. В частности, политику Черномырдина ни в коем случае нельзя назвать либеральной, с чем никто и не спорит. Страна входила в рынок, оставаясь на советской правовой базе — старый Гражданский кодекс сохранялся в латаном-перелатаном виде все девяностые годы, не было ни частной собственности на землю, ни закона о банкротстве, без которых вообще непонятно, каким образом могла функционировать конкурентная экономика, пускай даже квазирыночная.

Что касается приватизации. Основное обвинение против нас, как известно, состоит в том, что предприятия раздавались своим людям почти задаром. При этом обычно приводят цифры советских затрат на их строительство и оборудование, на объёмы затраченного железобетона и металлоконструкций. Во-первых, советские капитальные затраты в несколько раз превышали аналогичные вложения в современной им рыночной экономике, во-вторых, для сохранения предприятий на плаву требовалось обновить оборудование и всю инфраструктуру, в-третьих, из стоимости следует также вычесть долги этих предприятий, ложившиеся на покупателя. Спросите аудиторию: если вы, несмотря ни на что, всё же считаете, что предприятия продавались дёшево, кто, по-вашему, в начале девяностых мог их скупить за те миллиарды, которые вы хотели бы за них получить? Иностранные корпорации. Лично я, как и вы все, я полагаю, не вижу в этом обстоятельстве ничего ужасающего, но в обществе идея продажи наших активов иностранным корпорациям весьма непопулярна. В Восточной Европе, кстати, именно такая приватизация и произошла — вся банковская система Венгрии, скажем, попала в руки нерезидентов. Опекунский совет ФРГ, осуществлявший приватизацию ГДР, завершил свою деятельность с убытком, то есть не окупил даже своей собственной деятельности, поскольку предприятия зачастую продавались за символические суммы в несколько марок, но под инвестиционные программы. Отказ же от приватизации означал дополнительные статьи расходов в государственном бюджете, который в те времена и так не отличался, мягко говоря, щедростью. Вот и встаёт ребром вопрос: какой из перечисленных вариантов хуже? Наверное, вслух вам ответят: крупную промышленность следовало оставить у государства. Тогда спросите: из каких источников тогда поступило бы финансирование, если коммерческие кредиты уже прекратились ввиду проблемы платёжеспособности, а государственные предоставлялись под политические условия?