Одиночество зверя - Пётр Самотарж

Тем не менее, она поведала мужу о беременности, он немедленно прекратил все её порывы к работе, перевёз к ним домой свою мать, и они зажили в ожидании все втроём. Свекровь говорила мало, готовила завтраки, обеды и ужины, исподволь выясняла очередной каприз беременной и неторопливо его исполняла, но часто делала замечания или давала советы опытной женщины — скорее, хотела дождаться здорового внука, чем переживала за невестку.

Сын родился крепенький и голосистый, Аня никак не могла на него наглядеться, зато муж ей изменил. Стал смотреть мимо и говорить невпопад, погружался в свои далёкие от неё и семьи мысли. Она стала высчитывать время его отсутствия дома и предполагать худшее, он под воздействием её усилий ещё более отдалялся и время от времени даже не приходил ночевать под благовидными предлогами. Сын подрос, начал ходить, а потом и задавать вопросы, Аня снова работала и смотрела в шальные глаза уголовников, пока те с упоением рассказывали ей о своих преступлениях, а по вечерам — в глаза своего Корсунского. Он тоже говорил, но ему она не верила. Для уголовников она была почти свой человек, для мужа — чужой, и он от неё таился. В ответ на прямые вопросы возмущался и устраивал скандалы, а она не хотела пугать сына и злилась ещё сильнее, уже не за предполагаемые его похождения, а за реальную бесцеремонность.

Жизнь превратилась в пытку. Ненавистный мужчина с запахом чужих женских духов упрямо оставался рядом, и Аня не умела от него избавиться. Она хотела на свободу, и могла её купить — зарабатывала достаточно и от мужа не зависела, но свобода не хотела её. Временами она представляла себя в пустой квартире и пугалась, но вообразить рядом с собой другого мужчину всё же не могла. То ли боялась повторения пройденного, то ли не верила в свою привлекательность как матери-одиночки, но со временем всё более и более ощущала себя внутри мышеловки. Нелепый сын бежал от неё к пришедшему с работы отцу и верещал в его руках, суча ножками и заливаясь смехом. Казалось, он тоже её предаёт, ещё не успев вырасти и узнать простые истины.

Аня не хотела следить за Корсунским, никогда не звонила ему в офис с целью выяснить у секретарши его распорядок дня, планы на будущее или вчерашнюю программу. Вовлекать посторонних людей в свои переживания она не планировала, и от свекрови тоже таилась, а та и не навязывалась. Бессилие, ревность и неспособность отомстить наполнили жизнь преданной жены холодной ненавистью, и в ходе очередного скандала она взялась оскорблять мужа словарём своих доверителей, а тот тоже двинулся по их стопам и ударил её. Она оторопела, потом рассвирепела, забыла себя, схватила оказавшуюся под рукой вазу и разбила её о голову неверного. Тот попал в больницу и через некоторое время вернулся домой с множеством швов на обритой и перевязанной голове, на жену не смотрел и всё время молчал.

Аня первые часы злобно торжествовала, потом из глубины души поднялось новое чувство. Оно мешало спать ощущением страшной неправоты и заставляло неукротимую супругу думать. В памяти неизменно всплывало зрелище первой минуты после побоища: Корсунский сидит на полу и закрывает рукой лоб, между пальцами льются чёрные струйки крови, а на полу отдельные капли постепенно собираются в лужицу. Он оставался тем же мерзавцем, но Ане стало его жалко, и она сокрушилась своей несдержанностью — ведь он не ударил её так же сильно. Она стала вспоминать многое виденное, читанное и слышанное в своей жизни, и рассказы своих тюремных подопечных тоже. Они и за решёткой сохраняли уверенность в собственной правоте. По их мнению, тот, кого они били, сам виноват в своих неприятностях. Корсунский определённо заслужил свои швы, но почему тогда воспоминание о чёрных струйках саднило и лишало покоя? Вспомнилась жена писателя — она пошла доброволкой за ним во фронтовой госпиталь, с фронта вместе с ним на место земского врача, где он подсел на морфий и гонялся за ней с топором, если ей не удавалось вовремя достать дозу, но она его спасла и от морфия, и от тифа, кормила его, одевала и отапливала квартиру в непритязательные двадцатые, пока он писал свой первый роман, а потом он этот роман опубликовал, развёлся с ней и подарил экземпляр с посвящением не ей, а новой жене. Писатель просто заслуживал смерти, но его все любят, а некоторые — боготворят, и о ней читатели и ценители вспоминают лишь с благосклонным примечанием: она помогла писателю в тяжёлое время. Она-то ему помогла, но почему непременно следовало её покарать за жертвы и милостиво разрешить ей постоять где-то рядом в памяти благодарного человечества?

Приходили на память самоотверженные жёны знаменитых физиков, способные застелить семейное ложе для любовницы своего благоверного и тихо удалиться, а в конечном счёте сама собой родилась простая мысль: она не самая несчастная женщина и жена на белом свете. Ей некому мстить — чувства мужа к ней не изменятся в лучшую сторону, если она начнёт с ним войну и примется делить имущество и сына. Второй раз в ту же реку не войдёшь, он никогда уже не станет прежним — либо им сейчас разойтись навсегда, либо вычеркнуть прошлое и всё начать сначала.

После возвращения мужа из больницы они никогда не вспоминали об уголовном происшествии в их доме. Он не извинился перед ней, она — перед ним. Несколько месяцев они молчали и не смотрели друг на друга, Аня болезненно читала разные книги в бесплодных попытках найти несуществующие ответы на незаданные вопросы. Потом оказалась в тихом сообществе чужих людей — они собирались по очереди на квартирах друг у друга и читали вслух тексты, считая их религиозными и вдохновляющими к новой жизни. Тексты в основном учили идти за учителем, никогда не оглядываться и не задумываться — Аня быстро испугалась и отстала. Зашла в ближайшую православную церковь — на неё накричала женщина с тряпкой и помойным ведром. Через год или больше поисков и метаний она встретила весёлую женщину, готовую к смерти. Так и сказала при первой встрече — я не боюсь умереть, и Аня оторопела от неожиданности, поскольку никогда прежде не видела героев. Женщина раскрыла ей простую истину: бессмысленно бояться неизбежного. Всех ждёт одна судьба. Легко верить в чёрное посмертное небытие при жизни, но если ошибёшься, то лёгкость обернётся тяжёлым похмельем. Люди придумали разные гадалки о потустороннем мире, и каждый волен выбрать свою. Кому поверить: тем, кто утверждает свою исключительную непогрешимость и признаёт за прочими только греховное заблуждение и путь к вечным мукам, или тем, кто говорит: можешь нам не верить, дело твоё. Можешь не соблюдать наши обряды и не ходить в наши церкви, но, если будешь относиться к другим людям так, как ты бы хотел, чтобы другие относились к тебе, и не мечтать при этом о награде ни в этой жизни, ни в последующей, для тебя не всё потеряно — можешь спастись и без нас.

— И почему же вы не боитесь умереть? — спросила Аня весёлую женщину.

— Потому что я узнаю ответ, — сказала та.

— А вдруг он окажется неутешительным?

— Любой ответ лучше безвестности.

Аня с ней не согласилась и продолжила свои безутешные поиски, пока не встретила новое откровение: ответа нет. Никто никогда не пообещает будущего с твёрдой гарантией — так стоит ли тратить время на доказательства? Если бешеная горная река несёт тебя к водопаду с непреодолимой силой, не пытайся выговорить себе благоприятные условия — собеседника всё равно нет. Падение неизбежно — так смотри вперёд без страха, ибо он не имеет смысла, когда нет надежды на обращение потока вспять. Она вспомнила сына — он хотел знать всё обо всём и задавал вопросы ей, а не Богу. Она вспомнила мужа — он сидел на полу, чёрные струйки просачивались между его пальцами, и других женщин не было рядом, чтобы помочь. Она вспомнила весёлую женщину и тоже обрадовалась. Спасение лежало в отсутствии ответа. Несовершенство бытия ведёт к осознанию вечности. Вселенная колыхалась у неё над головой волшебным занавесом вечного света и делала бессмысленным вопрос об основах мироздания.

Туманные прежде книги вдруг сразу стали понятными и удивили неземной простотой. Аня пошла в одну церковь, потом в другую, слушала проповеди, отстаивала службы, искала созвучия и нашла их в сельской церквушке под Москвой. Полсотни лет она пробыла колхозным клубом и зерноскладом, и её не успели восстановить полностью — крыша протекала, стенные росписи было сложно рассмотреть, но иконостас был новый, а молодой попик говорил без надрыва и риторических красот о неизбежности грядущего торжества истины через признание человеком своего несовершенства.

— То есть, проломив череп неверному мужу, ты пришла к Богу? — уточнил Саранцев в своей манере общения со странной женщиной.

— Твоё ехидство здесь совсем неуместно, — спокойно ответила та. — Цинизм тебя не спасёт.

«Только он меня и спасёт, — подумал Игорь Петрович. — А совесть меня неизбежно погубит».