Одиночество зверя - Пётр Самотарж

— Конечно, нет. Я могу только верить. И каждый волен выбирать себе веру.

— Послушай, но откуда в тебе всё это взялось? Ты ведь училась в советское время, в школе физику и химию изучала, а в институте — научный атеизм. Неужели в один момент просто щёлкнуло в голове — и готово?

— Нет. Положим, физика и химия к вере вообще никакого отношения не имеют. Креационизм я обсуждать не намерена, он меня мало интересует. Научный атеизм прошла и прошла — он моё мировоззрение никак не изменил. Потом стала просто жить, крестилась вместе со всеми в конце восьмидесятых и потом ещё лет десять в церковь не заходила.

— Так, Анечка, если не хочешь рассказывать — мы тебя не заставляем. Правда, ребята?

Конопляник и Саранцев механически кивнули, но Игорь Петрович мысленно взметнулся: нет, пусть рассказывает. Он смотрел на свою бывшую симпатию с некоторым страхом, словно её у него на глазах похитили инопланетяне, и теперь она вернулась от них с грузом знаний и неведомым опытом. Симпатичная девчонка из его памяти вдруг проступила в его жизни потусторонней женщиной. Он смотрел на неё, но не видел. Мысли заметались в голове, обрывали друг друга, перепутывались и создавали новую картину мира, похожую на полотно безвестного абстракциониста.

— Я вот тебя совсем не толкал, а ты на меня разозлилась, — уязвил христианку Саранцев. — И где же твои убеждения?

— Я себя святой не называла, — сухо ответствовала та. — Извини, если тебя задело.

Игорь Петрович отчётливо, как на горячем листке компьютерной распечатки, прочитал в глазах собеседницы все её страсти: негодование из-за него и из-за себя, разочарование от неспособности усмирить тягу к осуждению и безбрежное желание закончить разговор. Ему захотелось встать и уйти, лишь бы не смотреть далее в опостылевшее незнакомое лицо.

— Я всё отлично понимаю, — продолжила Корсунская. — Явилась из многолетнего небытия и сразу бросилась обличать, хотя сама с собой не разобралась и вряд ли когда-нибудь разберусь. Смешна, нелепа, претенциозна, невыносима и так далее.

— Ладно тебе! Преступлений ты не совершала, я надеюсь? — протянул руку друга Игорь Петрович в ожидании ответного жеста.

— Представления о преступности разнятся в разных культурах и в глазах разных людей.

— Я имею в виду преступления в глазах закона.

— Подлогом документов не занималась, но, возможно, в интересах доверителя кое-что замалчивала, кое-что преувеличивала или приуменьшала, но и не лжесвидетельствовала.

— Ладно, я от тебя отчёт в проделанных грехах не требовал.

— А ты никогда не пробовал сам для себя такой отчёт составить?

— Слишком много времени пришлось бы потратить, а мне всю жизнь некогда — всегда спешу и не оглядываюсь.

— Очень рекомендую — отрезвляет и заставляет думать о будущем. Хорошо, оставляю тебя наедине с самим собой. Вы, наверное, воображаете сейчас моё пробуждение к вере через страшный грех, но всё случилось немного иначе.

Рассказ Кораблёвой-Корсунской оказался странным, как и всё её поведение. После школы и юридического факультета она осталась в Москве со своим молодым мужем. Обаянию своего избранника она поддалась ещё на пятом курсе, последовательно отвергнув нескольких его предшественников. Он был старше, уже работал юрисконсультом в каком-то кооперативе и представлял свою будущую жизнь в мельчайших подробностях. Жена являлась существенной деталью мозаики, поскольку её отсутствие вызывало вопросы приятелей и недоверие клиентов. Неженатый мужчина с определённого возраста и вовсе становится подозрительным типом, и Корсунский, хотя столь критичного возраста ещё не достиг, не собирался тратить время попусту. Аня проходила у него практику, он её заметил, выделил и решил не упускать возможность.

Тогдашняя Кораблёва при появлении в её жизни молодого и внимательного к ней юриста сначала оторопела, потом стала к нему приглядываться. Ухажёр действовал шаблонно — приглашал её в рестораны, театры, в гости к приятелям, катал по Москве на своём «мерсе» и осыпал подарками. Она понимала его желание непременно жениться и удивлялась его выбору: чем она хуже других? Аню занимал иной вопрос: стоит ли остаться с ним? Она понятия не имела, за кого следует выходить замуж. Мама осталась далеко, в Новосибирске, мнения подруг разделились, и студентка покорно следовала за Корсунским, оставаясь в нерешительности и не желая от него отказываться.

В её жизни прежде случались увлечения, но большое и чистое чувство она к тому времени сочла атрибутом романов девятнадцатого века. Она вроде бы и видела его вокруг себя: знакомые девчонки порой начинали светиться и мечтать, но потом сочетались законным браком, принимались вести хозяйство и стирать грязные пелёнки. Они восхищались своими карапузами и обсуждали общие проблемы мамаш конца восьмидесятых с их бесконечными очередями и карточками на продукты, Аня их слушала и терзалась сомнениями. Она хотела ребёнка, но в своём доме с садиком, а не в съёмной квартире или под крылом у мужниных родителей с туманными перспективами на получение собственного жилья. В те времена женихов, способных предложить такого рода условия было ещё меньше, чем сейчас, и упускать прекрасного кандидата Аня категорически не хотела. Он ведь не только с домом и машиной, он также не толстый и не лысый! Она рассуждала здраво и солидно, совсем как взрослая, проявляла заботу о будущем ребёнке, а не только о собственном благополучии, и в конце концов сочла выбор верным.

Они поженились осенью, когда Аня стала уже заправским адвокатом с дипломом, и слепые дожди время от времени кропили с небес Москву, утопавшую в золотой осени. По желанию невесты фотограф сделал серию снимков молодожёнов в увядающем парке, при этом долго выстраивал мизансцены, предлагал положить одну руку туда, другую — сюда, голову наклонить чуть вперёд и влево, или ещё как-нибудь, чем довёл жениха до белого каления, но он упорно терпел — невеста устраивала его во всех отношениях. Медовый месяц провели в Болонье — гуляли по узким улочкам с бесконечными портиками над тротуарами и непрерывно болтали. Поселились в центре, в средневековой башне, одни на несколько десятков метров её высоты. С макушки обозревали город, покрытый сплошной корой черепичных крыш, и спускались вниз по узким винтовым лестницам, минуя по пути к спальне ярусы бывшей тюрьмы и порохового склада.

Аня действительно была счастлива тогда. Она не хотела ничего иного — разве бывает лучше? Жизнь текла в единственно желанном направлении, отклонения не предвиделись и не ожидались, карьера развивалась успешно, но через год обнаружилась первая беременность. Она никому ничего не сказала, сосредоточилась на себе, несколько дней ни с кем не разговаривала и вынудила мужа задавать наводящие вопросы. При мысли о морщинистом крикливом комочке жизни на душе становилось тепло, но потом на память приходили грандиозные планы будущего, которым пополнение семейства ничем не помогало и даже наоборот, препятствовало их осуществлению. Если она сейчас выпадет из процесса, самостоятельные дела и собственное имя в адвокатской среде отойдут в неясное будущее, а она их тоже хотела. Ей нравилась работа — не защищать преступников от возмездия, а состязаться с государством. Приходили живые люди со своими судьбами, чаще несчастливыми, она смотрела им в лица, выслушивала их жалобы, а они ждали от неё помощи. Не агнцы небесные, самые настоящие воры и хулиганы — она навещала их в СИЗО, передавала посылки от родных и снова слушала жалобы на милиционеров, следователей и прокуроров, которые незаконно шили им дела. Аня задавала вопросы и понимала из ответов, что её подзащитный опять виновен — да они и редко отрицали её подозрения, просто тщательно вели учёт допущенных следствием нарушений и требовали справедливости — мол, раз нас привлекают к ответственности за нарушение закона, почему же другие нарушают его без всяких для себя последствий?

Родители со своей высоконаучной колокольни её не понимали и уговаривали по телефону заняться более приличным делом, но Аня раз за разом терпеливо объясняла им открытую ей простую истину: никто не имеет право на всё. Если вдруг попадётся насильник или маньяк, съевший двадцать человек, я буду и его защищать, как запутавшегося в постпубертатных проблемах и натворившего дел мальчишку. Я не хочу избавить его от наказания, я стремлюсь обеспечить торжество закона. Иначе общество превратится в стадо, где сильные будут карать слабых за их бессилие. Другого пути нет. Либо один закон для всех, либо беззаконие — без всякого промежутка. Её в ответ спрашивали: ты хочешь мир перевернуть? А она не понимала: я хочу поставить его на ноги. Ты одна? Нет, нас много. Ничего подобного, нас больше. Она могла обойтись без собственных денег, но очень не хотела остаться без главного занятия своего жизни.