Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Черчилль, предупреждая о вторжении, высказывал часто повторяемые предположения: «Он [Гитлер] может произвести ужасные разрушения в странах Балканского полуострова; он может прорваться на просторы России, дойти до Каспийского моря; он может подойти к воротам Индии. Это все ему не поможет. Он может распространить свое зло по Европе и Азии, но это не предотвратит его гибель».

Это было и очередное предупреждение Сталину, и сигнал Гитлеру, что британские разведывательные службы знают о его намерениях. У Черчилля были слова и для болгар; он посоветовал им не повторять ошибок Первой мировой войны, когда они «присоединились в проигрывающей стороне». На этот раз, сказал Черчилль, «я думаю, болгары не собираются повторить ту же ошибку». Затем он поделился мечтой относительно Балкан: «Конечно, если бы все балканские народы объединились и действовали сообща, с помощью Великобритании и Турции, то германской армии и военно-воздушным силам понадобилось бы много месяцев, чтобы собрать достаточно сил для победы над ними». Однако на тот момент, согласно «Ультра», немцы уже собрали необходимые силы для разгрома Греции[745].

Обойдя молчанием неспособность предпринять реальные действия против Германии, Черчилль обрушил на слушателей поток хороших новостей, связанных с итальянцами. В тот день на рассвете три линейных крейсера адмирала Джеймса Соммервилла подошли к Генуе и подвергли «жесточайшему обстрелу» морскую базу. Казалось, что Соммервилл так же легко расправился с итальянцами, как Дрейк с Картахеной. «Все правильно, – заявил Черчилль, – итальянцев следовало заставить почувствовать, в какое тяжелое положение поставил их диктатор Муссолини; и если бы канонада в Генуе разнеслась по побережью, отозвалась эхом в горах, достигла ушей наших французских товарищей, охваченных горем и страдающих, то это могло бы подбодрить их и дать им почувствовать, что друзья – решительные друзья – рядом и что Британия правит морями». Правит морями?! Британия в Средиземноморье и Атлантике и, что самое мучительное, на подходах к Родному острову отнюдь не правила морями. У Британии на самом деле впервые в ее истории были серьезные основания бояться моря[746].

Черчилль ничего не сказал о Японии. Хотя три дня назад Алек Кадоган сообщил Идену, что министерство иностранных дел прослушало «несколько очень неприятных телефонных разговоров, из которых следует, что японцы, похоже, собираются напасть на нас». В течение года ходило много слухов о нависшей японской угрозе, но Черчилль столкнулся с более чем достаточными проблемами в Европе, чтобы заниматься тем, что происходило в далеком Тихоокеанском регионе, и у него для этого не было ни сил, ни средств[747].

Черчилль закончил выступление чтением строк из Лонгфелло, которые Рузвельт прислал ему с Уилки, после чего непосредственно перешел к изъявлению благодарности «великому человеку» Рузвельту. Адресуясь к страхам американцев, что ленд-лиз в один далеко не прекрасный день приведет к отправке их мальчиков за океан, Черчилль заявил, что «мы не нуждаемся в доблестных войсках, которые формируются по всему Американскому Союзу. Мы не нуждаемся в них ни в этом году, ни в следующем году, ни в любом другом году». Он нуждался в оружии, самолетах и, особенно, в кораблях, но не нуждался в армиях. Эта война, заявил он, отличается от Первой мировой войны, когда «Америка отправила 2 миллиона солдат через Атлантику. Это не война огромных армий, обстреливающих друг друга огромным количеством снарядов… Судьба этой войны, – сказал Черчилль, – будет решаться на океанах, в воздухе и, прежде всего, на этом острове. – И далее: – Мы не будем проявлять слабость и нерешительность, мы не устанем и не будем отчаиваться. Ни внезапное нападение, ни продолжительные испытания не смогут ослабить нас». Последняя фраза стала одним из самых известных высказываний Черчилля: «Дайте нам пушки, и мы закончим работу»[748].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

На первый взгляд это заявление кажется наглой ложью, учитывая, что Германия правила на суше, что только армии могли ее победить. Однако на Черчилля – и многих его генералов – оказал влияние опыт, полученный в Первой мировой войне, когда многочисленные армии мерились силами в течение четырех лет вдоль пятисотмильных траншей. Затяжная позиционная война привела к застойному характеру Первой мировой войны. Сражения между армиями – такие, как битва на Сомме и при Пашендейле, – заканчивались немыслимым кровопролитием. Войны с тех пор изменились, и хотя Черчилль умом это понимал, но нутром не прочувствовал. Даже после того, как весной прошлого года немцы, используя новую тактику и новое оружие, за шесть недель пронеслись к победе по Франции, как сейчас британские танки пронеслись по Ливии, Черчилль по-прежнему был убежден, что, если в Европе сойдутся огромные армии, положение на фронтах стабилизируется и начнется кровопролитие. В течение трех последующих лет это убеждение лежало в основе его взглядов. Он считал, что если немцы вторгнутся в Англию, они будут уничтожены в морях, на побережье и на полях сражений. Он считал, что, если британцы, численно слабые, слишком скоро вернутся в Европу, то они тоже будут уничтожены. Поэтому он искал другие способы поставить Германию на колени. Летом прошлого года он сказал своим военачальникам, что военно-воздушные силы единственный верный путь к победе, но это осталось непроверенным предположением, поскольку Великобритания испытывала нехватку самолетов. Ни Королевский флот, ни Королевские воздушные силы, ни порознь, ни вместе, не могли сокрушить немецкую армию, а единственным путем к победе Британии было уничтожение немецкой армии. Для этого Черчиллю требовались солдаты, во много раз больше, чем могли собрать Великобритания и доминионы. В этом ему могли помочь только две страны: Соединенные Штаты и Советский Союз, но ни одна из них не была готова сражаться с вермахтом. Черчилль был прав, когда предположил, что западная цивилизация или исчезнет, или спасется в приближающемся мировом пожаре. Но у него не было подходящей стратегии, чтобы принять вызов.

Ян Смэтс, слушавший его выступление в Южной Африке, телеграфировал: «Каждое выступление по радио – битва». Необычно все, что имеет отношение к речам Черчилля, и не в последнюю очередь скорость, с какой они обычно писались или диктовались машинисткам, когда удавалось выбрать время между неотложными делами. На протяжении всей его жизни критики говорили о напыщенности его речей и склонности к преувеличению. После Дюнкерка положение Англии было настолько тяжелым, что ни о каком преувеличении не могло идти речи; после сорока лет в парламенте у него, наконец, был достаточный по размерам холст, чтобы наносить на него яркие краски. Он опроверг высказывание Теодора Драйзера в романе «Сестра Керри»: «Как это верно, что слова – лишь бледные тени того множества мыслей и ощущений, что стоит за ними». Его слова отбрасывали собственные тени, и они были длинными и глубокими. Он показывал, что яркая речь может изменить ход истории. Но мощное оружие, в котором тогда нуждались Черчилль и Гитлер, могло намного быстрее изменить ход истории[749].

На предупреждение Черчилля о вторжении сразу отреагировали министры доминионов, которые в телеграммах на Уайтхолл выразили беспокойство по поводу судьбы Родного острова. Министр доминионов, виконт Кранборн, послал Черчиллю копию телеграммы, подготовленной им для правительств доминионов, в которой он обрисовал все за и против немецкого вторжения. Черчилль ответил ему, не скрывая недовольства: «Зачем понапрасну волновать доминионы, если нет уверенности в немецком вторжении?» И потом, даже если они появятся, добавил Черчилль, то в течение недели будут отрезаны от снабжения и лишены связи. Королевские бомбардировщики уничтожат места высадки и десантные средства. Кроме того, в резерве «у нас есть 30 дивизий и тысяча танков», чтобы «отбросить» захватчиков. Миллион членов Родной гвардии готовы «бороться с парашютистами». Эта информация предназначалась только для Кранборна; Черчилль не видел смысла с ообщать ее в доминионы, где, скорее всего, произойдет ее утечка. В ответе Черчилля наиболее впечатляюще прозвучала информация о количестве дивизий: тридцать. Когда в марте военный министр Дэвид Маргессон предложил ограничить подкрепление в Египет двумя дивизиями, Черчилль резко ответил: «Я не разделяю мнение, что можно выделить только две дивизии из той огромной силы, собранной теперь в метрополии. Мы не должны придавать слишком большое значение обороне». Десять месяцев назад регулярная армия Черчилля в Англии состояла из промокших и невооруженных уцелевших после Дюнкерка солдат. Теперь у него была армия, конечно уступавшая в численном отношении гитлеровской, но самая настоящая армия[750].