Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

«Дорогой Черчилль,

Уэнделл Уилки доставит вам это письмо. Он [Уилки] не вмешивает политику в общее дело. Думаю, эти стихи адресованы народам наших стран:

Плыви вперед, корабль державный!

Плыви, союз могучий, славный!

Связав навек с твоей судьбой

И страх и веру, род людской

Следит с надеждой за тобой!

Всегда Ваш

Франклин Д. Рузвельт»

Строки Генри Вордсворта Лонгфелло – личные, символичные, очень много значившие для Черчилля. Он поместил письмо в рамку и показывал гостям как вещественное доказательство настоящей дружбы[740].

В начале февраля приехал Джон Гил Уайнант, которого Рузвельт направил в Лондон в качестве посла вместо Джо Кеннеди. Бывший губернатор Нью-Хэмпшира, Уайнант, хоть и родился в Нью-Йорке, был человеком угрюмым и молчаливым – качества характера, которые часто связывают с уроженцами Гранитного штата (неофициальное название Нью-Хемпшира). Гарольд Николсон считал, что Уайнант «очень застенчив», но имеет «превосходный характер», «нескладный, но обаятельный» и обладает «реальным авторитетом». К его образованию было не придраться: школа Святого Павла и Принстонский университет. Один из первых сторонников программы Нового курса, в награду за это он возглавил Совет по социальной защите. Рузвельт сказал Джеймсу Конанту, президенту Гарвардского университета, что Уайнант установит хорошие отношения с Лейбористской партией Великобритании, которая почти наверняка «будет у власти по окончании войны»[741].

Уайнант, высокий, долговязый, считал, что только темные костюмы являются единственной подходящей одеждой для джентльмена. На фотографиях он похож на сильно уставшего Эйба Линкольна. Уайнант был безумно счастлив, когда отмечалось его сходство с Линкольном. Но сходству с Линкольном он был в значительной степени обязан глубокой печали в глазах, которая объяснялась, скорее всего, тем, что он был очень несчастлив в браке. Спустя несколько недель после прибытия в Лондон он влюбился в Сару Черчилль, «невинный» роман, по словам Колвилла, но он был обречен с самого начала, невинный или нет. Не так-то просто было женатому американскому послу встречаться с замужней женщиной, которая к тому же была дочерью премьер-министра. Сара была замужем за Виком Оливером, который был намного старше ее – привычка, сопровождавшая ее всю жизнь. «Возможно, я искала замену отцу», – написала Сара, выйдя замуж за Оливера. Уайнант был на пятнадцать лет моложе Черчилля, но из-за угрюмого выражения лица он казался на десять лет старше Старика. Через несколько дней после прибытия в Лондон он вернул все службы американского посольства на площадь Гросвенор, 1 из загородного поместья, куда год назад после первой бомбежки удрал Кеннеди[742].

Черчилль доверял Уайнанту до такой степени, что позволял править те места в текстах своих речей, которые могли показаться американцам вмешательством в их дела. Черчилль приглашал Уайнанта на выходные в гости, как и других американцев, находившихся той зимой в Лондоне, – Уильяма Аверелла Гарримана, Уильяма Дикого быка Донована, Гопкинса и Уилки. В 1941 году практически все выходные Черчилль принимал у себя американцев. Ему действительно нравилось проводить время в их компании, и он отдавал должное их откровенности. К тому же он понимал, что должен позволить им видеть, как он руководит военными действиями. Р.О. Батлер написал, что Уайнант и другие американцы «хорошо реагируют на демонстрацию решимости». Именно этого Черчилль и добивался, а потому, вероятно, усиленно приглашал американцев в гости на выходные. В их присутствии он часто рассуждал о решимости и отмщении, о войне и мире[743].

Гарри Гопкинс уехал из Англии 8 февраля, убежденный в решимости Черчилля и неизбежности вторжения. Черчилль в мрачных красках описал Гопкинсу сцену высадки немцев на побережье. Гопкинс изложил свои соображения Рузвельту: «Самое главное замечание, какое я должен сделать, заключается в том, что большинство членов кабинета и все руководители Англии считают – вторжение неизбежно. Они днем и ночью напрягают все усилия, чтобы подготовиться к его отражению. Они верят, что вторжение может произойти в любой момент, но не позже 1 мая». Действительно, так считали многие военные и члены кабинета, но не Черчилль. По его мнению, самый верный способ для Гитлера проиграть войну – вторгнуться в Англию, которая даст отпор, и он потеряет и корабли, и людей, высадившихся на побережье. Но это было предположение, которое Черчилль не хотел проверять. Но если немцы все-таки вторгнуться на остров, то британцы готовы дать отпор. Спустя две недели после первой встречи с Черчиллем Гопкинс телеграфировал Рузвельту: «Дух народа и его решимость сопротивляться вторжению выше всяких похвал. Как бы свирепо ни было вторжение, Вы можете быть уверены, что они будут сопротивляться, и сопротивляться эффективно. Немцам придется сделать больше, чем убить здесь несколько сотен тысяч человек, прежде чем они смогут победить Великобританию». На самом деле, под влиянием разговоров с Черчиллем, Гопкинс считал, что Гитлеру придется убить их всех[744].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

8 февраля 1941 года палата представителей американского конгресса одобрила законопроект о ленд-лизе 260 голосами против 165, в какой-то мере благодаря молодому конгрессмену из Техаса и восходящей звезде Демократической партии Линдону Бэйнсу Джонсону. Теперь требовалось, чтобы закон одобрил сенат, а результат был непредсказуем. На следующий день Черчилль, учитывая победы в Африке и успешные переговоры с Гопкинсом и Уилки, обратился к Великобритании и Америке. Это было его первое выступление по радио за пять месяцев и первое с сентября 1939 года, когда британский лидер мог говорить о военных победах, пусть даже незначительных. Зная, что его слушают в Америке, он начал с хороших новостей: «Серия побед в Ливии безвозвратно уничтожила власть итальянцев на Африканском континенте… Мы все питали надежду, и я верил, что удастся… унизить следующего пришедшего за тем, про которого Байрон сказал, что «Он был как все земные боги: / Из бронзы – лоб, из глины – ноги».

Что касается Гитлера, сказал Черчилль, то встает вопрос: «Что этот коварный человек… готовит в течение зимних месяцев? Какое новое коварство замышляет?» Будет ли это «фаза еще более яростных нападений» на Англию? Какой будет новая форма атаки, которой он подвергнет наш островной дом и крепость; такой, которая не вызовет сомнений, что это все, что стоит между ним и мировым господством?» Затем Черчилль сделал удивительное заявление, учитывая, что благодаря «Ультра» он думал совсем иначе: «Нацистское вторжение в Великобританию осенью прошлого года было бы более или менее импровизацией. Гитлер не ставил под сомнение, что, когда Франция сдалась, мы тоже должны сдаться; но мы не сдались. И он вынужден снова думать. Теперь вторжение будет поддержано намного более тщательно подготовленным снаряжением и оборудованием для десантных судов и всего того, что планировалось и изготавливалось в течение зимних месяцев. Мы должны быть готовы встретить газовые атаки, атаки с использованием планеров и парашютистов, решительно и умело».

Начиная с июня он объяснял военачальникам, что страх вторжения способствует повышению бдительности у британцев. Где бы он ни выступал, он всегда тщательно подбирал слова. Он никогда не говорил британцам, что Гитлер приближается, а только, чтобы они были готовы к его появлению. Британцам было почти ничего не известно из газет и радиопередач о передвижениях немецких войск на Европейском континенте и развертывании британских войск на Родном острове. Все было покрыто мраком неизвестности. Поэтому, когда они услышали, что их премьер-министр говорит о газовых атаках и необходимости сражаться на побережье, они, понятное дело, весьма обеспокоились, чего и добивался Черчилль.