Молодость - Савелий Леонов

— Господа офицеры, стреляйте!.. Стреляйте, черт возьми!

Степану показались знакомыми и вытянутое ужасом лицо, и пропитый голос кричавшего. Он рванул повод, вздыбил Кобчика и, хотя марковец успел выстрелить из пистолета, полоснул клинком по белой фуражке…

«Взвод… под командой капитана Парамонова», — вспомнил Степан слова раненого кадета.

Однако встреча с бывшим хозяином-шахтовладельцем, знаменитым прожигателем жизни, заняла у Степана не больше минуты. Комиссар швырнул гранату в разбегавшихся врагов и поскакал между избами на большак.

Разведчики догоняли и рубили чернопогонников. Особой лихостью отличался Чайко, работавший клинком сильно и метко, будто шахтерским обушком. Раненный штыком в правую руку, он не выпустил оружия, а только бросил поводья и, схватив эфес шашки левой рукой, продолжал еще яростнее сражаться.

— Обоз, рысью! — скомандовал Степан, вылетев на большак, и тотчас определил по заскрипевшим подводам, что имеет дело с обыкновенными беженцами. — … Живее, мужики, иначе вам не выбраться! Чьи будете?

— Чернавские, сынок… из Чернавы, — отозвался испуганный пальбой дед, семеня за телегой в распахнутом зипуне. — А есть которые из Жерновца… Здоровецкие то ж, муравские…

— Да ну? Эх, родные… Степан заволновался при упоминании знакомых деревень, таких неизъяснимо близких, кровно связанных с его молодостью. Он вдруг понял, что с первой минуты осуществления своего плана надеялся увидеть здесь именно этих людей — соседей Жердевки.

— Рысью, рысью! — кричал Степан, то пуская коня в темноту, то осаживая, чтобы хлестнуть плетью какую-нибудь упиравшуюся клячу.

— Степушка… дитенок мой!.. — неожиданно донесся откуда-то из надсадного скрежетанья обоза старушечий голос.

— Мама!

В темноте наступившей ночи сливались все предметы, мешались звуки, но сын и мать безошибочно узнали друг друга. Степан прыгнул с седла, кинулся к возу. Он обнимал детишек, дрожавших от страха и радости, целовал мокрое лицо Ильинишны, которая судорожно гладила волосы, шинель, боевое оружие сына.

— Горюшко-то какое… свиделись на смертной дорожке… А где Николка? Жив ли сердешный?…

Степан услышал почти рядом, за избами, выстрелы и начал подтягивать оборванную подпругу.

— Я ведь заезжал… Где отец? Настя где? — спрашивал он в свою очередь, не успев ответить матери.

На большак вынеслись разведчики Чайко. Уцелевшие марковцы, опомнившись, брали штурмом деревню. Уже сидя верхом, Степан снова крикнул:

— Где отец и Настя?

Но Ильинишна теперь была уже где-то в середине обоза, и голос ее безнадежно тонул в грохоте колес, рёве скота, человеческом гвалте.

За деревней вражеские пехотинцы отстали. Однако вед обозом начала рваться шрапнель… Белые вымещали свою злобу за дневные неудачи на мирных беженцах.

В красноармейской цепи на большаке Степана с нетерпением ждал Семенихин.

— Не ваши ли, комиссар? — спросил он, подъезжая к товарищу и чувствуя его необычайную взволнованность.

— Наши… мать с ребятишками, — Степан слез с седла и ощупал коня в том месте, где пулей пересекло подпругу.

— А жена тоже здесь?

— Не знаю. Отца и Настю не видел. Да разве в этой кутерьме чего разберешь? — воскликнул Степан.

Он умолк, нащупав рукой что-то липкое и теплое… Кровь! Кобчик был ранен.

— А тут из штаба дивизии срочное задание, — заговорил Семенихин тише. — Понимаешь, некоторые эшелоны остались за мостом…

— За Крутыми Обрывами?

— Вот именно. Один возле станции — с боеприпасами. Его надо уничтожить. Приказано отрядить людей, желательно из местных… Задание опасное: кругом противник, ребятам придется рассчитывать только на собственные силы.

Степан вытер руку о мокрую шерсть скакуна.

— Из местных в полку никого нет, кроме меня.

— Ну, зачем же обязательно ты? — возразил Семенихин как-то нерешительно.,

— Нет, я поеду. Дай мне Терехова и трех разведчиков. Эх, жаль, Чайко покалечило…

И Степан начал готовиться в путь.

Глава четвертая

Через час Степан выехал с Тереховым и тремя разведчиками на юг. Даже местный житель мог заблудиться в ночном осеннем мраке, где ручей казался гладкой, утоптанной дорогой, кусты — гигантскими деревьями и овраги чернели, как заборы. Конские копыта разбрызгивали грязные лужи, скопившиеся в низинах; над головой ветер трепал обрывки дождевых туч.

Степан чувствовал сильную усталость, но мысль о каком-либо отдыхе не приходила ему в голову. Перед глазами возникали то мрачные артиллеристы, лишенные снарядов, то обоз беженцев и заплаканная мать с перепуганными детьми… Как жестока война! Она взрывает мирную жизнь, словно фугас, не разбирая правых и виноватых!

«Где же отец и Настя?» — снова и снова задавал себе вопрос Степан.

А может быть, Ильинишна умышленно не ответила ему, чтобы не причинять лишней боли? Ведь и сам он поступил так же, скрыв правду о Николке…

И Степану вдруг стало ясно, что отец и Настя отрезаны от семьи. Война разметала по земле близких людей, опалила порохом самые нежные чувства! Каких еще новых жертв потребует она?

Терехов молча всматривался в темноту. От него не укрылось, что… Семенихин только для виду возражал против участия Степана в этом рейде, а на самом деле рассчитывал таким образом спасти товарища от расправы.

— Вот видишь, Степан Тимофеевич, еще один трюк военспецов, — пробурчал Терехов.

— С боеприпасами-то?

Терехов вместо ответа оглянулся на разведчиков, что ехали следом, положив заряженные карабины на луки седел, и зашептал:

— Нынче смотрю: гонят на север эшелоны, набитые канцелярскими бумагами, мусорными корзинками, всяким хламом… А снаряды «забыли»! Батарейцам стрельнуть нечем! Стратегия… — голос иваново-вознесенца дрожал от негодования. — Нет, брат, чужие люди у нас за спиной! Ты постой, не перебивай, — отмахнулся он, хотя Степан и не собирался возражать. — На каждом шагу — предательство! Армия истекает кровью и, несмотря на свой героизм, несет поражения. Теперь, если не ошибаюсь, Троцкий замышляет перестрелять явочным порядком лучших командиров и комиссаров, сдать врагу боеприпасы и открыть дорогу на Москву!

— Всех не перестреляет, — возразил Степан.

— А всех ему и не надо. Важно снять голову — туловище само упадет.

Терехов ссутулился, и Степану показалось, что он плачет…

Мокрые, приуставшие кони спотыкались на кручах. Кобчик начал заметно припадать на левую заднюю ногу: очевидно, рана была серьезнее, чем думал Степан.

У Крутых Обрывов задержались. Терехов, спрыгнув с коня, исчез в той стороне, где чернелся повисший над пропастью мост. Некоторое время слышались его осторожные шаги, затем все смолкло. Только ветер бушевал в металлических фермах да внизу журчал ручей. Но вот вынырнул из темноты Терехов.

— Уже побывали тут незваные гости, Степан Тимофеевич: рельсы сняты, шпалы разбросаны…

— Значит, белые на станции?

— Может, белые, а может, и кулаки обрезали путь, чтобы помешать эвакуации.

Осторожно двинулись дальше. Кони, вытянув головы, несли припавших к гривам всадников. Где-то в стороне залаяла потревоженная собака, прокричал петух.

«На станции», — сообразил Степан.

Он хотел объехать станционный поселок и, оставив лошадей в ближайшем овражке, выйти пешком на линию. Но впереди неожиданно раздался окрик: — Стой, кто идет?

— Свои! — ответил Степан как можно спокойнее, с ноткой усталой небрежности, и ударами шпор послал коня на голос. Он мгновенно принял иное решение.

— Стой!

Торопливо щелкнул затвор винтовки, чавкнула грязь под увязшим сапогом. Перед мордой Кобчика что-то забелелось, вероятно марковская фуражка… И в ту же минуту тоненько свистнул клинок, вырванный Степаном из ножен, и белое пятно подалось назад, сникло у конских копыт.

Сразу же из темноты грохнул выстрел. Еще, еще… Стреляли от ближайшего станционного строения, и Степан понял по поведению белых, что их немного. Он приказал Терехову открыть огонь, отвлекая внимание на себя, а сам, передав коня одному из разведчиков, побежал к едва приметным в отдалении вагонам.

Бежал Степан изо всех сил. А ноги, точно спутанные, с трудом, отделялись от пропитанной влагой пахоты. На сапогах висели пудовые комья грязи.

Выбравшись на песок подъездного пути, Степан перевел дух. Позади Терехов завязал с марковцами настоящий бой. Степан бросился к первому вагону, нащупал буксу, выхватил пахнущую нефтью тряпку… В других буксах лежали пропитанные смазкой обрывки ниток, пакля. Он запихивал все это под деревянную обшивку вагонов и мчался дальше, повторяя у каждой оси одну и ту же операцию.

Очутившись на противоположном конце состава, Степан оторвал кусок смоченной в мазуте пакли, прикрепил к подвернувшемуся под руку шесту и чиркнул спичкой.