Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

«волчицы» вместе со своими родителями. Муссолини, способный долгими часами наблюдать за своей армией, просто обожал военную показуху – постепенно итальянская армия и флот совсем разучились проводить настоящие военные маневры, превратившиеся теперь в часть общенационального милитаристского шоу. Генералы и адмиралы охотно пошли навстречу диктатору, организовывая всевозможные учения, на которых неизменно присутствовал Муссолини. Кинохроника запечатлела, с каким самодовольным видом дуче окидывает взором собранные по такому случаю десятки тысяч солдат и сотни танкеток – в такие моменты он, по всей видимости, воображал себя могущественным правителем, настоящей грозой «европейских плутократий». Увы! Годы, проведенные им во главе военного министерства, так и не научили дуче отличать действительность от парада. Найдя в Стараче и подобных ему послушных исполнителей своей воли, диктатор все больше отдалялся от реальности, предпочитая оперировать не фактами, но фашистскими мифами.

Для него все было предельно ясно – итальянцам нужно готовиться к войне, в то время как «римский шаг» пугает растолстевших геморроидальных стариков, средний класс мечтает жить как французские рантье, а аристократия привычно пресмыкается перед англичанами – так отвечал он на осторожную критику своих нововведений второй половины 30-х годов. Конечно, дело было вовсе не в новых правилах шагистики, но ни диктатор, ни его неизвестные широкой общественности оппоненты давно уже отвыкли обсуждать ситуацию в стране открыто и по существу. Муссолини не мог и не желал признавать, что фашистский режим в определенном смысле зашел в тупик, растеряв за прошедшее десятилетие скорость и динамизм, присущие любой удачливой автократии. Однако оппонировать дуче было некому. Противники нового курса, с его нарочитой милитаризацией общественной жизни, были бессильны и лишены голоса, их скептицизм не завоевывал сторонников ни среди широких масс, ни среди «сильных личностей». Недовольные в фашистской среде тоже не могли представлять собой принципиальной оппозиции – это противоречило бы всем принципам фашистской идеологии с ее упором на иерархичность и полувоенный дух. С другой стороны, начавшееся в 1937 году наступление партии на бюрократию давало выход энергии партийцев, криика которых в основном сводилась не к внешней, а к внутренней политике дуче. Как известно, покуда на головы граждан не начинают сыпаться бомбы, они мало интересуется внешней политикой своей страны – и это утверждение справедливо не только в отношении итальянцев «фашистской эры».

Для большинства скептически настроенных по отношению к диктатору фашистов, считавших, что тот подменил собой идеологию движения, процесс «окончательной фашизации Италии» означал возвращение на прежние рельсы, к идеалам первых лет. Осуждая чрезмерно раздутую пропагандой, по их мнению, роль дуче, скептики при этом не имели ничего против партийной диктатуры как таковой.

Завершая процесс окостенения режима, Муссолини избавился от последних условностей, призванных хоть как-то замаскировать откровенную диктатуру. До сих пор существовавший парламент был наконец-то упразднен. К этому времени он стал для дуче местом, где можно было высказываться о внешней политике немного более сложным языком, нежели перед уличными толпами, – и не более того. Тем не менее само существование органа, принципом которого была выборность, к концу 30-х годов воспринималось как глубоко чуждое фашистскому режиму явление.

Джакомо Ачербо, чье имя связано с известным законом о выборах 1923 года, вновь «выступил с инициативой», предложив на заседании Большого фашистского совета упразднить и выборы, и прежнюю структуру Палаты депутатов. Ее заменила Палата фасций и корпораций – отныне избираемых депутатов сменили назначенцы Муссолини и партии.

«Новая система» подразумевала давно уже анонсированный симбиоз корпораций и «народного представительства» – именно в этом уникальном образовании, по мнению фашистских идеологов, заключалось важнейшее отличие режима от «буржуазных плутократий» и «социалистических утопий». На практике же реформа означала окончательное отмирание законодательной власти – фактически, Муссолини заменил Палату неким собранием, предоставлявшим шесть сотен почетных синекур для сторонников режима. При этом «представители нации» не обладали статусом прежних депутатов – место в новом законодательном собрании они теряли вместе с партийным значком. Право формирования Палаты фасций и корпораций получили Большой совет, партия и правительственная структура «Национальный совет корпораций». Таким образом, Муссолини контролировал реформированный парламент и как лидер партии, и как глава правительства.

Сформированную в 1938 году Палату возглавил адмирал Констанцо Чиано, отец зятя дуче – затем его сменил Дино Гранди. Все это свидетельствовало о том, что Муссолини невысоко оценивал значимость созданного им института: назначение пожилого Чиано президентом было не более чем способом подчеркнуть высокое положение родственного клана, а для Гранди это и вовсе стало формой опалы. Дуче никогда не любил «слишком хитрого» графа, благоразумно стараясь держать его подальше от рычагов власти; очевидно, что перевод Гранди из итальянского посольства в Великобритании в римский дворец Монтечиторио не рассматривался Муссолини как повышение.

С устранением нижней палаты итальянского парламента еще не до конца контролируемыми режимом остались лишь назначаемые королем сенаторы. Дуче это не слишком беспокоило – итальянский Сенат еще ни разу не вставал у него на пути. Партийно-монархический дуализм все еще продолжал оставаться характерной чертой тоталитаризма в королевстве, где вслед за государственным гимном по протоколу немедленно исполнялся партийный.

В том же 1938 году в своем поместье на озере Гарда скончался Габриеле Д’Аннунцио, человек, столь много сделавший для утверждения идей фашизма в Италии. В свое время Муссолини опасался неуправляемого поэта-футуриста, но потом обнаружил, что поладить с создателем фашистской республики в Фиуме не так уж трудно. Регулярные (и щедрые) выплаты и подарки, титул князя и видное место в системе государственной пропаганды сделали свое дело – Д’Аннунцио, когда-то не побоявшийся обвинить Муссолини в трусости, стал своего рода «итальянским Максимом Горьким» – официально утвержденным «литератором номер один» фашистского режима. Поэт прославил и диктатуру, и завоевание Эфиопии, а потому удостоился помпезных похорон по высшему разряду. Достойной замены ему в пропагандистском пантеоне фашистской культуры так и не найдется.

Зато в Италии попытаются создать «фашистский стиль» – сумбурное и эклектичное собрание «эталонов», якобы необходимых Италии во всем, от музыки и кулинарии до архитектурного стиля и литературы. Тоталитарный режим стремился «упорядочить» все сферы национальной жизни – Муссолини требовал от партии достижения «духовной гегемонии». Но итальянцы снова не оправдали надежд диктатора: ничего подобного арийскому «триумфу воли» или искусству социалистического реализма в стране так и не было создано.

Этого не произошло отчасти и потому, что Италия все еще продолжала оставаться относительно бедной страной и не имела возможности позволить себе присущую той эпохе (и не только среди тоталитарных держав) мегаломанию. Но только ли в этом было дело? Даже Муссолини, с его презрением к прошлому, не мог отрицать, что итальянцы столетиями играли ключевую роль в европейской культуре. Фашисты могли растоптать политическое наследие