История Франции - Марк Ферро

научных исследований. Слава ученым! С этой целью, после того как Конвент создал Высшую нормальную и Политехническую школы, после того как был основан Музей естественной истории, Революция и Империя продолжали множить цветники, которые будут увеличивать численность новой элиты. Если в эпоху Просвещения идеи и философы свободно перемещались по Европе, то отныне наука локализуется и национализируется.

Ее гордостью становится Парижская медицинская школа, и слушатели стекаются туда со всей Европы, а также из Америки на протяжении всей первой половины XIX столетия. Этот расцвет французской медицины и науки, от отца гистологии и патологии Франсуа Биша до отца эндокринологии Клода Бернара, продолжавшийся вплоть до эпохи Луи Пастера, представляет одно из главных достижений революции.

Некоторые дисциплины находятся, так сказать, в привилегированном положении; прежде всего это касается математиков, которые, как Антуан Курно, отныне стремятся найти объяснения экономических явлений или, как Пьер Шарль Луи, посредством статистики способствуют развитию медицины; их триумф отчасти свидетельствует о завершении обмирщения ученого сообщества и его окончательном обращении к строгим научным методам, о его безразличии к идеологическим конфликтам, щедро порождаемым Революцией и последующими эпохами.

Начавшемуся XIX столетию предстояло увидеть союз науки и прогресса.

В 1792 г. Робеспьер заявлял, что объявление войны Австрии будет означать для Европы погребение революционных свобод; жирондисты в своем стремлении заставить короля разоблачить себя не обратили на это внимания. Да, это предприятие закончилось падением монархии, но оно также повлекло за собой бесконечные войны с монархами, устрашенными французским могуществом, и привело к триумфу Бонапарта, этого победоносного Цезаря. После того как революционная зараза охватила рейнскую Германию, Швейцарию, Италию, это движение предстало носителем универсальных ценностей, поскольку повсюду вело к рождению наций, поднимавшихся против своих тиранов. «Nation, das klingt Jacobin» — «нация, это звучит по-якобински». И напротив, наследники Старого порядка, например в Нидерландах, предпочитали остаться под игом Австрии, чем утратить свои привилегии. Так гражданская война и война как таковая заменили национализмом космополитизм эпохи Просвещения, а затем универсализм, воплощенный во Французской революции. Но это национальное пробуждение изменило свою направленность, когда в качестве главной причины экспансии на смену революционному идеализму пришел грабеж. Кроме того, кичившиеся своими завоеваниями французы презирали «эти рабские нации, которые были не способны свергнуть своих тиранов». Угнетая их, они помогли им ощутить цену независимости — и при непредвиденном изменении обстоятельств ответом на революционную экспансию стал рост национальных чувств немцев, а затем и итальянцев. Противовесом революционной концепции нации вскоре стала общая концепция Volksgeist, Kulturnation[117], которая основывалась на политической связи и борьбе; в ее рамках язык и обычаи были только внешними проявлениями; провозвестниками концепции выступили мыслитель Иоганн Гердер и немецкие романтики.

Великая нация или Европа национальностей — такова последняя характерная черта этой половины столетия.

Когда в 1848 г., после февральской революции в Париже, встал вопрос, поддержит ли Франция революционные движения, развивавшиеся в части Европы, Альфонс де Ламартин, министр иностранных дел временного правительства, обратился к зарубежным кабинетам: «Провозглашение Французской республики (Второй республики) не является актом агрессии против какой-либо формы правления в мире… в глазах подлинных государственных мужей. Монархия и Республика не являются абсолютными принципами, которые насмерть сражаются между собой: они различаются, но могут жить лицом к лицу, понимая и уважая друг друга.

Вернуться спустя полстолетия к принципам 1792 года не означало бы продвинуться вперед; это значило бы повернуть во времени вспять. Сегодняшняя революция — это шаг вперед, а не назад».

Русская революция, в свою очередь, также провозгласила это мирное сосуществование. Однако после создания в 1919 г. Коминтерна и появления коммунистических партий этот принцип был изменен.

1815–1848 ГОДЫ: НОВАЯ ЭРА ДЛЯ ДЕТЕЙ СТОЛЕТИЯ

Падение Наполеона привело к надлому почти невиданному прежде в истории Франции. Во время войн Империи, как считает писатель Альфред де Мюссе, «беспокойные матери дали жизнь пылкому и нервному поколению… И внезапно в разрушенном мире появилась встревоженная молодежь. В течение пятнадцати лет ей снились снега Москвы и солнце пирамид; ее закаливали в презрении к жизни, как закаливают новые клинки… обреченные властителями мира на бездействие, отпущенные на свободу… обреченные на праздность и скуку, эти гладиаторы, уже натертые маслом, несли в глубине своей души невыносимое страдание».

Речь идет о поколении молодых людей — ровесников XIX столетия: поколение их предшественников было выкошено революциями и войнами. Установившийся мир призвал эту молодежь к углубленной духовной жизни. На смену войне и политике пришли литература и техника. Это был романтический век и, вне всякого сомнения, век литературы идей, новизна которой состояла в том, что его средоточием более не являлся монарх или установленный общественный порядок, как во времена Корнеля и Расина или в эпоху Просвещения, но скорее Революция, которую воспевали или обличали; а также индивид, его собственное «я». Быть за Революцию или против нее, левым или правым — вот две партии, которые появились тогда и дожили до наших дней; в ту пору они именуются «сопротивлением» и «движением». «Идите ж, человечество не живет одной-единственной идеей, оно каждый вечер гасит ту, что вела его накануне. От нее оно возжигает новую, и так горит бессмертный факел», — писал Ламартин, который, подобно многим жившим в эти полстолетия, переходит из правого лагеря в левый.

Романтизм переносит движение в мир духа — в тот момент, когда промышленная революция переносит его в экономику и общество.

Это, собственно, не столько промышленная революция, сколько грандиозная техническая трансформация, происходящая на протяжении первой половины XIX в.: множатся невиданные ранее изобретения, среди которых паровая машина, появление которой приводит к полному обновлению сухопутного и морского транспорта, телеграф и т. д. Эти перемены стимулируются развитием кредита. На деле за ними скрывается куда более давнее проникновение промышленности в сельскую местность, эта протоиндустриализация, несомненно характерная для Франции в большей степени, чем для Англии, — равно как и существование традиции мануфактурного производства, отсчет которой начинается с XVIII столетия.

Развитие производственного процесса в сельской местности представляет собой одну из черт этой первой индустриализации, которая предшествовала медленному внедрению угля и пара, а также подъему текстильного прядения как конкурента традиционного ткачества мелких городских мастерских.