Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

но и свободу. Пойми, юноша, от тебя потребуют клятву о клевете, и от меня, как от твоего адвоката, – тоже.

– А что это?

– Клятва о клевете дается перед судьей и означает, что мы сознательно намерены оспаривать иск и ведем тяжбу, поскольку убеждены, что защищаем справедливое дело и правота на нашей стороне. Я такую клятву приносить не собираюсь. И тебе тоже не советую: иначе ты не только проиграешь дело, но и будешь обвинен в лжесвидетельстве, и это уж точно нанесет тебе ущерб. Вот так-то. Боюсь, ни один адвокат не возьмется тебе помогать. В этом городе все люди моей профессии дают клятву не защищать безнадежные дела вроде твоего; если мы нарушим обещание, нас обвинят в нечестности, а для адвоката это равносильно гибели.

– И ничего нельзя сделать?

– Юноша, я тебе объясню, как это работает. Викарий, как представитель короля, в законах не разбирается, поэтому он привлекает специалистов, которые и ведут тяжбы. Мы, адвокаты, и есть такие специалисты. Каждую неделю старшина нашего… скажем так, братства определяет, кто из нас будет судьями в городском суде и в суде викария. Мы все хорошо друг друга знаем, мы товарищи и даже друзья, и я уверен, что судья, которому досталось твое дело, уже составил о нем мнение. У тебя нет никаких шансов, Уго.

– Они смогут забрать виноградники? Они ведь не мои, у меня лишь договор…

– Долгосрочной аренды, – договорил за него адвокат. – Rabassa morta. И я отвечу на твой вопрос: да, они смогут забрать виноградники. Подобные договоры всегда заключаются с правом передачи, если только арендатор не выше собственника по положению, а покупатель в состоянии заплатить положенный по закону сбор. Эулалия Деспла не имеет никаких титулов, а посему может лично вступить во владение, и я не сомневаюсь, что и назначенный судебный сбор она тоже заплатит.

– Но ведь два виноградника, рабочие инструменты и вино стоят куда дороже, чем я должен выплатить в качестве…

– Escreix, – подсказал адвокат.

– Escreix, – неохотно повторил Уго.

– Может быть, да, а может быть, и нет. Я бы не стал утверждать с определенностью. Это же три тысячи суэльдо! Так это или не так, в подписанном тобой договоре речь идет об этой сумме, а ее обеспечение – два виноградника, инструменты, работники и все остальное, что имеет отношение к виноградникам, – если ты откажешься вступать в брак.

Мужчины помолчали.

– Весьма сожалею, – изрек наконец адвокат таким тоном, что было понятно: он намерен закончить беседу.

Едва выйдя из конторы, Уго энергично заступил дорогу Раймундо – так решительно, что старый меняла понял: парень на грани отчаяния.

– Я должен получить три тысячи суэльдо!

– Это слишком большая сумма, – медленно и отчетливо произнес Раймундо. – К сожалению, я не знаю, кто бы мог тебя ссудить такими деньгами. Теперь и у меня столько не найдется, да если бы и нашлось… Это чрезмерный риск в случае с молодым человеком вроде тебя, у которого всего-то и есть что два арендованных виноградника. Один неурожайный год, и… Ты уж прости меня, Уго. К тому же времени слишком мало. Если хочешь – попытайся, но толку из этого не выйдет.

Уго распрощался с менялой резким взмахом руки и не раздумывая отправился в дом к Эулалии. Он не может вот так отказаться от всего! Эулалия не имеет права забирать его виноградники! Девушка должна понять, что он не собирался причинять ей боль.

Появление Уго в таверне Жофре было встречено молчанием и недобрыми взглядами, так что парень сразу засомневался в правильности своего решения. Заведение Жофре с сосновой веткой на дверном косяке располагалось в переулке Арровер, за площадью Борн, неподалеку от дома того перчаточника, у которого когда-то служила Антонина. В этих местах удачи ему не видать.

– Вон отсюда!

Так встретил его Жофре, который стоял к нему спиной у винной бочки, и обернулся, когда в таверне воцарилась непривычная тишина.

– Жофре, я бы хотел…

Уго сделал шаг к виноторговцу.

– Прочь!

Мужчина, чье лицо было смутно знакомо Уго, поднялся из-за стола:

– Это ведь ты бросил малышку Эулалию?

Уго развел руками, показывая, что ни в чем не виноват. Мужчина плеснул в него вином из плошки и выкрикнул:

– Убирайся!

К нему тут же присоединились другие завсегдатаи таверны.

– Еретик!

– Ступай к своей еврейке!

Шум нарастал. Кто-то уже пихнул Уго в бок. Винодел попробовал хотя бы взглядом попросить Жофре над ним сжалиться. Перекупщик пошел на него, он был в ярости. Уго шагнул назад и споткнулся, чудом не упав. Крики и оскорбления не смолкали. Когда Уго выбрался из таверны, снаружи, перегнувшись с балконов, его уже поджидали кумушки, привлеченные шумом, который эхом отдавался от стен переулка. Две женщины узнали Уго.

– Сволочь!

– Ублюдок!

На Уго посыпались плевки.

– Забудь сюда дорогу!

С балкона на парня вылили ведро нечистот. А потом закидали гнилыми овощами. Бедняга сперва старался не переходить на бег, но потом улепетывал из переулка во весь дух.

Поздним утром Уго шел по улице Бокерия к площади Сант-Жауме, к улице Маркет, где стоял дворец Рожера Пуча. Прошло несколько дней после его разговора с адвокатом и злополучным появлением в таверне Жофре. Уго прошел вдоль улицы Санауха, где жила Рехина. Он приходил к еврейке на следующий день после скандала в таверне, пытался убедить любовницу образумиться и не препятствовать браку с Эулалией: в этом случае он сохранит свои виноградники – девушке будет нечего предъявить, если Уго согласится исполнить брачный договор. Но Рехина, разумеется, уже не жила в этом доме: выразивший желание обратиться в христианство просто не мог жить под одной крышей с евреями.

Уго выспросил дорогу у служанки и нашел Рехину в двухэтажном доме рядом с церковью Пресвятой Троицы, в тесной комнатке на втором этаже, которую Рехина делила с четой обращенных стариков. Рехина читала книгу стоя, не зажигая огня, пользуясь тусклым светом от окна. Спускаясь вслед за девушкой по лестнице, Уго чувствовал на себе взгляды стариков.

– Я иду в церковь, – успокоила соседей Рехина.

Туда они и направились. Уго подумал, что церковь – это лишь предлог, но Рехина потащила парня внутрь церкви Пресвятой Троицы, при входе преклонила колени и перекрестилась истово – хотя, быть может, и наигранно.

– Меня все еще не окрестили, – проговорила Рехина шепотом, чтобы не нарушать покоя других прихожан.

Уго не верил своим глазам. Рехина тихонько молилась перед алтарем, бормоча в унисон с другими прихожанами. Церковь была маленькая, только с одним нефом под низким сводчатым потолком: построившим ее вновь обращенным приличествовала простота.

– Мне нужно с