Соседи (СИ) - Коруд

набралось? В общем, фактически полное. Сладкое он не любит — не приучен, разве что барбариски. Надо же…

— Даже не знаю, что к этому добавить, — в смятении воззрясь на него, растерянно протянула Уля. — Пилон…

— Пилон попадает в категорию «Вызовы», — усмехнулся Егор. — Ты ведь вроде неплохо рисуешь. Можно рисовать арты на заказ. Можно отучиться — ну, на дизайнера промышленного, например. Можно писать рецензии на книги. Попробовать себя копирайтером. Ты творческая натура — дай тебе только волю.

И еще одно совпадение — вдруг. В детстве об этом совсем не думалось, просто интуитивно душа к ней тянулась, а потом общение сошло на нет — и всё. Общего между домашней девочкой и уличным мальчишкой обнаружилось внезапно много.

Уля ответила глубоким вздохом.

— Мама сказала, что этим на хлеб с маслом не заработаешь, — поджав губы, удрученно возвестила она.

Понятно — эти мысли её угнетали. Приятно — наболевшим она готова была делиться с ним, как когда-то… А он смотрел на неё сейчас и видел, как навсегда разрушенное и похеренное действительно собирается по крупицам и врывается в его бесцельную, бессмысленную жизнь. Спокойно и с достоинством занимая в ней место, когда-то в честном бою отвоёванное, но давно заброшенное и обшарпанное, пустующее. Он смотрел сейчас пленку на обратной перемотке. За какие такие заслуги? Может, это аванс?

— Да ну? — усмехнулся Егор. — Ну, если в свои силы не верить и не подходить к вопросу серьезно, то нет, конечно, не заработаешь. А если поставить себе цель, учиться, вкладывать в процесс себя — то хватит. Ну… Мне, например, вполне хватает. И вообще, знаешь что, малая?

Повернул голову, скользя взглядом по её сосредоточенному лицу. Ушки у малой на макушке — внимает. Как в пять, шесть, семь, восемь, девять, десять лет — ничегошеньки не поменялось. От всего её облика веет детством. Даже щеки — те же, по-детски круглые, и глаза по-прежнему доверчиво распахнуты этому миру. Вот разве что ресницы оделись в тушь. А двор сменился оживленным проспектом. Жесточайшее чувство дежавю накрывало и укутывало в пушистое уютное одеяло.

«Ну откуда ты такая взялась, а?»

— Что? — эхом отозвалась она, чуть наклоняя голову к плечу. «Это чтобы лучше слышать тебя…»{?}[ «Красная шапочка», Шарль Перро]

— Живи своей жизнью.

«Ты же уже не маленькая, да?»

— Я пытаюсь, Егор. Правда. Но с ней непросто, — протестующе тряхнув копной волос, выдохнула Уля и обратила на него свой ясный взгляд. «Это чтобы лучше видеть тебя…». Она вся сейчас — внимание: с головы до ног. Вся — один большой вопрос о том, что делать. Хочет знать, что ей делать со своей жизнью. И в глаза вновь бросается очевидное сходство: пять лет, как Егор абсолютно не понимает, что ему делать со своей.

Два человека совершенно разных судеб, два разных мира, гармония и хаос, дом и улица, порядок и смута, столица и глубинка, доверие и страх довериться, тишина и какофония любят одно и то же, тянутся к одному и тому же, спрашивают себя об одном и том же и одинаково не понимают, как дальше. Не чувствуют себя хозяевами собственной жизни. В безмолвии ищут ответы.

Верно однажды отметил классик: «Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень не столь различны меж собой»{?}[А.С. Пушкин. “Евгений Онегин”].

А что до мамы…

— Я знаю. Ты молодец. Вообще, наверное, это сложно — нащупать баланс. Свои границы нужно уметь отстаивать, даже если речь о самых близких. Но и не перегнуть важно, чтобы не обнаружить себя вдруг… В глухом одиночестве. Семью надо беречь, пока… Пока она у тебя есть, — последние слова разодрали горло клубком колючей проволоки, но всё же были выдраны и вытолкнуты наружу. Если уж малой интересно послушать его мнение, он им поделится. — Но в данном случае я о другом говорил. О реализации. В конце концов, можно попробовать совмещать с основной работой, пока учишься тому, что нравится тебе, а не твоей матери.

Она притихла. То ли расстроилась, то ли обиделась на прямоту, то ли просто задумалась. Егор покосился по левое плечо, проверяя. Скорее всё же расстроилась — на лице там всё отражалось. Шла вперед молча, брови печалились, пухлые губы сжались. Но на ресницах пока не блестела вода. Когда малая всерьез обижается — там вода. Железно. И щеки — как у хомяка.

Пока он толкал свою вдохновенную, жизнеутверждающую речь, они дошли до «Ямахи». Про себя Егор еще на выходе из студии решил, что вызовет такси, чтобы не толкаться в подземке с гитарами и инструментами, которые сейчас заберет из кофра. Саму «Ямаху» завтра ждет эвакуация до ближайшего сервисного центра и вскрытие, что-то там совсем нечисто.

— Ты скучаешь?.. — неожиданно раздался совсем уж тихий голос. Если бы за секунды до этого момента красный сигнал светофора не тормознул транспортный поток, и не расслышал бы.

Егор, копавшийся в прикрепленной к седлу байка сумке, поднял голову и встретил испытующий взгляд широко распахнутых васильковых глаз. Вопрос застрял на языке, не озвученный:

«По кому?»

В связках застрял ответ. Ясно, о ком она спрашивает. Видно, что уже пожалела. Зато сразу стало понятно, почему вдруг так расстроилась — на ровном, как поначалу показалось, месте. Еще и вчерашний разговор на лестничной клетке небось припомнила.

— По родителям… Конечно да. Прости, — малая избавила его от необходимости что-то говорить, и слава богу. Если бог, конечно, есть, в чем Егор лично очень сомневается. А если нет, то… Ну кто-то же должен там быть? Неужели совсем никого? Ведь кто-то же выкидывает с ним все эти фокусы!

Эту тему Егор никогда ни с кем не обсуждал и не станет. Никогда. Ни с кем.

Никому. Никогда. Никакими словами не донести, чем именно стала для него его семья. Лестницей из ада — вот чем. Скучает ли он по ним? Спустя пять лет? Иногда как накроет, и он спрашивает себя, почему тем летом отказался от поездки. Сорвались бы с тропы вместе. Впрочем, малая и так уже всё в глазах прочла — по её заблестевшим видно. Прочла и — ужаснулась. Вот поэтому для себя он и не нашел ничего лучше масок: окружающие не бросаются врассыпную в замешательстве и испуге. Но в общении с ней он постоянно про маску свою забывает. Потому что общение с ней раз за разом вверяет ощущение, что его принимают таким, какой он есть — без всяких масок. И дарит облегчение.

— Ты не один, — прошептала Ульяна, продолжая пристально вглядываться прямо в душу. — Помни