Становление личности. Избранные труды - Гордон Олпорт

Мы можем отбросить (как литературное преувеличение) утверждение Честертона, что только «два или три человека» настолько хорошо интегрированы, что можно точно предугадать их взгляды на все. Среди ваших или моих знакомых тоже найдутся такие. Однако эта зарисовка служит нашей цели, так как демонстрирует, насколько далеко мотивационные системы взрослых уходят от импульсивных, бессвязных, эгоцентричных мотивов раннего детства.

Эмоции

Слова мотив и эмоция имеют один и тот же латинский корень ( movere – двигаться). Эмоции движут нами; то же делают мотивы. Тогда какова их связь?

Эмоцию лучше всего определить как «возбужденное состояние организма». Некоторые эмоции специфичны по отношению к актуальной потребности: боль, голод, страх, сексуальное желание; другие более обобщенны и устойчивы: тревога, депрессия, нежность, почтение. Каков бы ни был их чувственный тон или длительность, эмоции ценны тем, что сигнализируют нам: «что-то происходит неправильно», или заверяют – «все в порядке». Они часто выступают в качестве тонизирующего средства, помогая индивиду получить то, в чем он нуждается для физического выживания, защиты и дальнейшего роста своей личности. Но очень сильные эмоции становятся разрушительными и перестают служить приспособительной цели.

Природа эмоций еще не полностью понята, хотя им отводится большая глава в любой книге по общей психологии. В контексте личности мы можем сказать, что эмоции – это субъективная окраска мотивов, особенно тех, которые блокированы или находятся в конфликте с другими, или достигли внезапного и неожиданного успеха на пути к своей цели. Так как наша задача – понять устойчивую структуру мотивов, мы опустим обсуждение «возбужденного» эмоционального состояния, которое часто сопровождает их [420] .

Теории неизменных мотивов

Несмотря на очевидность громадного различия между мотивами двухлетнего ребенка и взрослого, несколько важных теорий говорят нам, что мотивы людей, по существу, одни и те же от рождения до смерти. Одинаковые влечения, потребности и инстинкты сохраняются у нас с колыбели до могилы. Давайте исследуем некоторые из основных положений этой точки зрения.

«Удовольствие и боль – наши верховные правители». У этого известного высказывания Иеремии Бентама всегда было множество сторонников со времен древних греков до нынешних дней. В старые времена представители киренской школы утверждали, что всех людей мотивирует поиск положительного удовольствия; эпикурейцы считали, что главная цель человека – избежать боли. В девятнадцатом веке в большинстве экономических и социальных теорий и в политике Запада доминировала утилитаристская школа мышления. Ее представители соглашались с Миллем, что человек физически не способен ничего желать, если мысль об этом ему неприятна. В нынешней психологии снова, как при эпикурейцах прошлого, акцентируется избегание боли и дискомфорта. «Снижение напряжения» объявляется верховным мотивом. Провозглашается, что все наше поведение стремится к равновесию, спаду, гомеостазу или бегству от напряжения.

Психологический гедонизм, как называют этот тип теорий, обладает соблазнительной привлекательностью. Он очень чувствительно и ясно говорит, что люди стремятся к счастью и избегают несчастья. Разве эта формула не сохраняется с рождения до смерти? Двухлетка ищет удовольствия; Толстой ищет удовольствия (через уменьшение сложности жизни); вы и я ищем удовольствия (или счастья). Все это так просто. Так ли?

Группа молодых незамужних девушек обсуждала свои жизненные мотивы. Они пришли к единодушному решению, что их единственный мотив – «быть счастливой». Присутствовавший психолог попросил их посмотреть на две фотографии. На одной была изображена улыбающаяся девушка явно из рабочего класса, на другой – несомненно богатая девушка, выглядящая подавленной. Все девушки согласились, что первая счастлива, а вторая несчастна. Затем их спросили: «Какой из двух вы бы предпочли быть?» Все предпочли бы быть несчастной, но богатой. Некоторые смеялись над своим выбором. Одна сказала: «Я знаю, это забавно, потому что я хочу быть счастливой, но именно так я чувствую». Этот показательный (хотя и провокационный) эксперимент дает основание полагать, что для этих девушек социальный статус – более сильный и конкретный мотив, чем счастье.

С понятием счастья как мотива связано много сложностей. Самое сложное – это то, что нельзя прямо нацелиться на достижение счастья. Следовательно, это не конкретный мотив. Кто-то может думать : если получу степень в колледже, женюсь на Сьюзан, заработаю на хорошую жизнь, то буду счастлив. Но осязаемые цели – это конкретные достижения, а счастье – это, в лучшем случае, побочный продукт мотивированной чем-то другим деятельности. Тот, кто нацелен на счастье, вообще не имеет цели.

Давайте исследуем свое собственное сознание. Поглощенные задачей, осуществлением мотива, осознаем ли мы наше стремление к счастью? Мы знаем, что стремимся пройти тест, написать стихотворение или выиграть игру. Мы смутно ожидаем, что успех принесет удовлетворение, но нас ведет конкретная цель; предвосхищение удовлетворения само по себе – не более, чем отдаленная тень.

А само удовлетворение часто мрачновато и не похоже на «счастье» в принятом смысле слова. В чем счастье для пилота падающего бомбардировщика, отдающего жизнь за свою страну? В чем счастье для работающего с полной самоотдачей, но переутомленного и задерганного государственного деятеля? Для любящей матери осужденного преступника? Всякий раз, когда мы делаем что-нибудь, потому что «обязаны» делать это, мы нарушаем кредо гедонизма. Многое, что мотивирует нас, увеличивает наше напряжение, снижает наши шансы на удовольствие и обязывает нас вести трудную и рискованную жизнь. Бисмарк однажды сказал: «Мы в этом мире не для удовольствия, а чтобы выполнять наш проклятый долг».

Но, несмотря на эти критические комментарии, между удовольствием и мотивом существуют определенные позитивные взаимоотношения, на которые можно указать. Безусловно верно, что приятный чувственный тон часто сопровождает удовлетворение влечений: прием пищи, сон, активность, выделения, секс, даже вдыхание свежего воздуха. Верно также, что значительная часть поведения маленького ребенка импульсивна (контролируется влечениями) и в этом смысле может быть названа гедонистической. Юность – это тоже возраст «поиска удовольствий» (в том смысле, что вечеринки, занятия спортом, свидания – кратковременные цели, быстро приносящие приятные чувства). Верно также, что многие взрослые являются гедонистами в том смысле, что на протяжении всей жизни они ищут немедленного чувственного удовлетворения. Мы признаем эти факты. Мы можем также признать, что удовольствие и боль – это сигналы природы нам о том, что наши мотивы удовлетворяются или блокируются. Даже человек, выполняющий свой долг, переживает некоторые вспышки удовольствия или удовлетворения. Но оказалось, что по мере прогресса эволюционного развития человека сигналы природы (а сигналы – не мотивы) становятся все менее и менее надежными. Мотивы пещерного человека вполне могли быть настроены на гедонистические сигналы. Но в наши дни мы обнаруживаем меньшее соответствие между реализацией идеала, долга, ответственности и сигнальным флажком удовольствия. И многое из того, что приятно, несовместимо с главными жизненными целями взрослого.

Итак, мы не можем построить теорию мотивации на гедонизме. Это смутный принцип, недостаточно подкрепленный доказательствами и нашей собственной интроспекцией. Нет близкого соответствия между удовольствием и достижением цели [421] .

Инстинкты. Второй простой, но, возможно, ошибочный взгляд на мотивацию полностью приписывает ее инстинкту. Отметим три разновидности доктрины инстинктов.

Составление списков ad hoc [422] . Легко изобретать инстинкты в соответствии с текущей нуждой. Экономист, желающий объяснить экономическое поведение человека, может бойко постулировать инстинкты мастерства, соперничества или приобретательства , он может выстроить целую систему на своих предположениях, но сами предположения беспричинны и бездоказательны. Воспитатель может «нуждаться» в инстинкте игры, любопытства, мышления и – оп-ля! – изобретет их для своих целей. Социолог может ради своего теоретизирования решить, что человеку нужны четыре базовых «желания»: новизны, безопасности, признания, обладания . И вот вам они [423] . Много лет назад Л. Л. Бернард сделал обзор психологической и социологической литературы и обнаружил примерно четырнадцать тысяч постулированных (и произвольно изобретенных) инстинктов [424] . Изобретения такого рода могут приносить утилитарную пользу, но они не опираются на серьезную мотивационную теорию.