Левая Политика. Между выборами и забастовками - Анна Очкина

Прежней «феодальной» вольнице пришёл конец — по-другому и быть не могло. Теперь «господа» всецело зависели от государства и учились сосуществовать с ним, соблюдая все его установления — и писаные, и гораздо более важные неписаные.

Уже к середине десятилетия и эта задача была выполнена. Не нужно забывать о весьма показательном «деле Ходорковского»: Кремль ясно дал понять, что бывает с тем, кто пытается играть не по правилам. Остальные намёк поняли — и дружно вытянулись во фрунт.

Таким образом, на сегодняшний день роль Владимира Путина сыграна до конца. Даже если бы он и остался у власти, роль ему пришлось бы исполнять совершенно иную. Какую же?

Дело в том, что в 2000-е годы в России происходило не только организационное оформление правящего класса. Параллельно с этим шёл и другой процесс — промышленный рост и, соответственно, подъём рабочего движения. В полном соответствии с прогнозами Маркса, российская буржуазия сама растила своего могильщика. Причём, в отличие от буржуазии европейской или американской, у неё не было возможности перенести производство в «третий мир» — самым главным преимуществом глобализации она воспользоваться не могла и не может.

В последние годы сообщения о забастовках гремят на всю страну. Но у власти, господа-товарищи, стоят не дураки. И они отлично понимают, что всё это ещё цветочки — ягодки впереди.

И с этим — если только имущий класс хочет и впредь оставаться имущим — нужно что-то делать. Вот только что?

Есть два пути…

Реальными здесь представляются лишь два пути (конечно, с вариациями). Один из них — это социальный компромисс, та самая знаменитая формула «Делиться надо!», только воплощённая в жизнь. Да, российская буржуазия лишена возможности эксплуатировать работников в странах «третьего мира», но деньги у неё сейчас имеются в избытке. Есть они и у государства (я сейчас говорю не только о Стабфонде). И частью из них можно пожертвовать, чтобы сберечь остальное. Можно повысить (и не на копейки, а в несколько раз) зарплату наёмным работникам, расширить их социальные права, особое внимание уделить подкупу «рабочей аристократии». Собственно, на Западе так и делается. Точнее, делалось до тех пор, пока в 1970-е годы не начался процесс, который Кристофер Лэш метко назвал «восстанием элит».

Пойдут ли наши буржуазия и бюрократия по этому пути? Трудно сказать. С их точки зрения, этот способ имеет по меньшей мере два серьёзных недостатка. Во-первых, он довольно затратный, а расставаться со своими деньгами всегда неприятно. В точности по «Возмутителю спокойствия» Леонида Соловьёва: «Муллы и вельможи никогда ничего не дают, они всегда только берут!». Заставить наших «мулл и вельмож» переступить через свою натуру — это нужно очень сильно постараться. Конечно, у государства для этого есть соответствующие возможности — но сочтёт ли оно целесообразным их применять?

Кроме того, в этом случае возрастает сила трудящихся — политический вес независимых профсоюзов и левых партий. Если делиться деньгами неприятно, то делиться властью невыносимо. Всё это несколько снижает вероятность выбора первого пути.

Второй путь — репрессивный. Это означает не столько прямую диктатуру, сколько постоянную готовность к её введению. Сейчас, например, нужды в диктатуре нет — противники существующего строя ещё слишком слабы. Но если дальше всё будет развиваться в нынешнем направлении, с каждым днём их сила будет возрастать. И власти для борьбы с ними понадобится всё больше сил.

Сейчас принято сетовать на разгул полицейщины в России. Но если хозяева страны изберут второй путь, через несколько лет нынешний ментовской беспредел покажется милыми детскими шалостями. «Стражам порядка» будет позволено практически всё — при условии защиты собственников и собственности. А вот армия при этом вряд ли будет задействована — в своём нынешнем состоянии она не годится даже на это.

Гораздо более вероятно появление какого-то аналога латиноамериканских «эскадронов смерти» — репрессивных отрядов, формально не подчинённых государству. Собственно, нечто подобное в России уже и есть, но лишь в зародыше. В дальнейшем всё это вполне может быть использовано для разгрома профсоюзов, левых партий и любых других форм самоорганизации трудящихся.

Совершенно не факт, что власть определилась с выбором, но кое-какие основания для прогнозов уже есть. И главное основание — назначение, извините за выражение, преемником Дмитрия Медведева.

Добрый полицейский

Ни по складу характера, ни по жизненному опыту Медведев в диктаторы не годится. Его юридическое образование здесь, собственно, не так уж важно. Важно, что сам Медведев — осторожный и расчётливый бюрократ, менее всего склонный рубить сплеча и не любящий непоправимых решений.

Не забудем и то, что в качестве куратора нацпроектов Медведев играл в последние годы очень удачную роль «доброго полицейского». Видимо, его нынешний высокий рейтинг отчасти обусловлен и этим тоже. Медведев — это та самая рука дающего, которая, по идее оскудеть не должна (на самом деле, конечно, со временем всё равно оскудеет, но сейчас об этом мало кто задумывается). «Усыновляя» его, Путин как бы послал обществу сигнал: «Делиться с вами будем и впредь, и больше, чем сейчас».

Левое и рабочее движение, повторимся, пока ещё не представляет угрозы для Кремля. Однако когда такая угроза возникнет (а возникнуть она должна довольно скоро), президент Медведев, по всей вероятности, не будет действовать силой — он предпочтёт договориться, пойти на уступки, найти компромисс.

Если мои предположения верны, Россию в ближайшее время ожидает нечто вроде «медведевской оттепели». Власть станет более сговорчивой, полицейские меры, скорее всего, смягчатся, и трудовое законодательство будет либерализовано. Да и платить, видимо, станут поприличнее.

А в этом случае для левых откроется неплохой шанс усилить своё влияние. И надо бы постараться не упустить его.

ПРОТЕСТ

Размышления о современном рабочем классе России

Владислав Курочкин

Думаю, не будет преувеличением, если скажу, что у отечественных левых сложился своего рода комплекс неполноценности: мол, рабочее движение у нас страдает фатальной слабостью и не может подняться уже долгие годы. Соответственно и у левых в политике ничего хорошего быть не может. Посыпание головы пеплом сопровождается марксистской рационализацией: дезорганизованность рабочего движения есть закономерное следствие дезорганизованности самого класса наёмных работников. Причины же столь бедственного положения следует искать в новейшей истории России.

Маркс в «18 брюмера Луи Бонапарта» заметил: «Люди сами делают свою историю, но они делают её не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мёртвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»[1]. Так и нам, современным российским марксистам, приходится платить по долгам, которые не мы занимали, и принимать на баланс наследство предыдущих поколений, от которого вообще-то предпочли бы отказаться.

А есть ли класс?

Как ни оценивать социально-формационную природу СССР (этот вопрос десятилетиями является своеобразным «символом веры» для различных левых течений, внося дополнительную сумятицу в наши и без того нестройные ряды), но пробуржуазная «перестройка» и последовавшая за ней реставрация капитализма в России привели к невиданному со времён монголо-татарского ига уничтожению производительных сил страны. Смена общественной системы и присущих ей отношений собственности закономерно находила своё выражение в разрушении самого общественного производства. Гигантские заводы — «флагманы индустрии», передовые научно-промышленные предприятия дробились на мелкие части, распродавались новоиспечённым буржуа-толстосумам, а то и вовсе закрывались.

Разгром множества промышленных предприятий, обернувшийся массовой безработицей, дезорганизовал и деморализовал трудящиеся массы. Рабочий без работы — уже только потенциальный рабочий. К тому же в Советском Союзе общественное бытие пролетариата было весьма своеобразно. Пролетариат существовал как социально-экономическая категория, был «классом в себе», у трудящихся не было (в СССР и не могло быть, в этом его своеобразие) осознания принадлежности к рабочему классу, почему пролетариат и не мог превратиться в «класс для себя», осознающий своё единство и общность интересов. Рабочее движение, закономерно отсутствовавшее в СССР и заново родившееся в конце 1980-х — начале 1990-х годов, в условиях экономической разрухи и общественной анархии, не смогло помешать реставрации капитализма и долго не могло развернуть борьбу против установившегося буржуазного режима.