Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

Конецкий был в ярком клетчатом джемпере под пиджаком, много курил и тряс чубом. Героем без морской формы он не смотрелся, это уж точно, но то, что говорил, звучало для нас откровением…

После встречи мы завели Конецкого в редакцию многотиражки «Советский водник» и мне удалось взять у него интервью. Говорил он свободно и, выражаясь языком недалекого будущего, как-то по-диссидентски. В некоторых местах его речи главный редактор газеты делал мне страшные глаза, и я выключал кассетный магнитофон «Романтик», но вихрастый писатель махал рукой: «Да бросьте вы! Я ничего не боюсь! Это всё пустяки!»

Интервью напечатали в двух газетах — во всесоюзном «Водном транспорте» и многотиражке «Советский водник». Перед этим Конецкий исчиркал предъявленный ему для визирования текст со словами: «Этой хреновины я не говорил! Этой хреновины я просто никогда сказать не мог!» Его замечания касались в основном красивых, как мне казалось, оборотов, которые я вложил в уста интервьюируемого. Надавав мне таким образом по башке, Конецкий несколько смягчился и, угостив чаем, выслушал мои сбивчивые мечтания о литературном будущем.

— Во-первых, — нацелил он в меня палец, — мой тебе совет: делай биографию! Без биографии в литературе делать нечего! Во-вторых, — важно и «что сказать», и «как сказать». Но «что сказать» — важнее! Будет содержание — придет и форма. И третье: вот ты спрашиваешь про подражание. В частности, Конецкому Вэ Вэ. Да подражай на здоровье! Всё равно получится по-своему! Все мы начинали с подражаний кому-то!..

Выскочив в зазеленевший первыми листочками садик на улице Ленина, я радостно наддал ходу к своей холостяцкой комнате на Большом проспекте: дорабатывать интервью, пить сухое вино и думать, чем бы обогатить свою биографию. ‹…›

4

В декабре 1999-го собрался по писательской путевке в Международный центр переводчиков и писателей на греческий остров Родос. Зашел к Конецким попрощаться.

— Смотри, не сглядуйся там, — с улыбкой предостерег Виктор Викторович. Он сидел на диване и постоянно курил. — Гречанки страстные женщины…

— Что вам привезти, Виктор Викторович?

— А привези нам ветку грецкого ореха!

— Попробую…

В Греции я все время вертел головой, пытаясь угадать дерево с орехами. Не нашел. Незадолго до отъезда нас повезли на экскурсию по острову, и микроавтобус остановился около красивого монастыря, лежащего в низинке у дороги. Белая колоколенка церкви утопала в зелени. Утреннее солнышко, золотистые сосны, стриженые кусты, поют птички, никого не видно.

В церкви — резной деревянный иконостас шоколадного цвета. Прохладный полумрак. Я поставил свечи и подошел к священнику. Разговорились. Отец Виктор, оказалось, — бывший русский моряк. По молодости влюбился в гречанку, сбежал в Афинах с корабля. Свадьба не состоялась — родители невесты были против, ушел в монастырь, дослужился до настоятеля церкви. Батюшка был широкоплеч, румян, космат, бородат, и опрятная черная ряса с серебряным крестом сидела на нем кителем. Он сказал, что плавал механиком в Черноморском пароходстве. Я сказал, что заканчивал Ленинградский институт водного транспорта. Батюшка посмотрел на меня с интересом:

— Плавал?

— Нет, судостроение-судоремонт.

— А я пять лет на сухогрузе отходил, — улыбнулся батюшка. — Сначала четвертый механик, король дерьма и пара, потом третьим…

— Отец Виктор, подскажите, где добыть ветку грецкого ореха с плодами. Меня Виктор Конецкий, наш питерский писатель, просил. Может, слышали?

— Виктор Викторович? — Батюшка сжал пальцами висящий на цепочке крест.

Я кивнул. Он прикрыл глаза и помолчал, сдерживая волнение.

— Етитская сила, прости меня, Господи!.. — Он возвел глаза к небу. — Мы же его книги до дыр зачитывали! А ты с ним знаком? — Он тревожно покосился на меня. — Как он поживает?

Я сказал, что Конецкий поживает по-всякому — годы и тяжелая служба дают о себе знать, но держится бодрячком, у него выходят книги, недавно справил семидесятилетие…

— Люблю! — Отец Виктор широко улыбнулся и по-простецки развел руки, словно хотел обнять писателя-мариниста. — Ой, люблю…

Я напомнил про орех, он что-то быстро сказал служке и тронул меня за рукав: «Пошли!»

Пока мы пробирались в дальний конец монастырского сада, отец Виктор объяснил, что грецкий орех уже уронил листву, плоды только в закромах и на базаре, но он пошлет любимому писателю ветку мироносного дерева — кипариса, которую освятит в своем храме. Пусть, дескать, эта ветвь будет с Виктором Викторовичем и в Новый год, и в Рождество, она придаст ему сил и здоровья.

Торопливо приковылял служка, протянул кривой садовый нож с костяной ручкой. Отец Виктор перекрестился, хыкнул, и раскидистая ветка, усыпанная бугристыми шишечками, оказалась в его руке.

— Во славу Божию! — Отец Виктор обошел деревце и с хрустом снял еще две веточки, поменьше. — Писатели — Божьи люди, как дети малые… Я и сам раньше в миру стишки кропал… Довезешь?..

Потом отец Виктор бормотал молитву перед алтарем, брызгал святой водой на ветви, махал кадилом, нетерпеливо сигналил автобус, и я думал о том, что недовольство попутчиков скоро забудется, но сделается доброе дело, и представлял, как обрадуются Виктор Викторович с Татьяной, когда я пройду по заснеженному двору и внесу в их квартиру на шестом этаже смолистую пахучую ветвь, и расскажу ее историю.

Так всё и получилось.

Виктор Викторович был тронут рассказом, Татьяна радостно светилась, устраивая колючие ветви в просторную вазу. До Нового года оставались считанные дни.

— Я тебе тоже подарок приготовил! — Конецкий принес веточку коралла и морскую ракушку с перламутровым отливом. — Коралл дарится на счастье! Держи! Это с островов в Индийском океане… — он произнес их короткое название.

…Иногда я осторожно стучу белой коралловой веточкой о донышко раковины, напоминающей большое ухо, и раздается приглушенный костяной звук. Он напоминает удары камня о камень на мелководье. И мне никак не удается вспомнить название тех островов в Индийском океане, которое произнес тогда Виктор Викторович. Помню только его совершенно счастливую улыбку и радостные глаза Татьяны.

5

Человек колоссальной работоспособности. Подтверждение тому — его нескончаемая путевая проза, дневник всей жизни. Свыше пятидесяти изданных книг. Семитомное собрание сочинений. Огромный рукописный архив, хранящийся в Пушкинском доме. Его память на события и факты поражала и заставляла задуматься об особом, писательском складе ума. Человек удивительного такта и беспощадной резкости, мудрой проницательности и детской доверчивости. Своими книгами он спас престиж русской литературы в годы безвременья. Два звания четко прослеживаются в его жизни: звание русского писателя и звание русского морского офицера.

Виктор Конецкий со своим обличительным талантом мог остаться в любом порту, и многие страны сочли бы за честь и удачу прислать за ним самолет. Но то, что годилось одним, не подходило ему. Воспитанник флота, Виктор Конецкий тяжело переживал его унижение и уничтожение в последние годы, его голос звенел от негодования и возмущения.

Помню, зимой 2001-го я привез в Москву на общее собрание Кают-компании Движения поддержки флота приветственную телеграмму от Виктора Конецкого и попросил разрешения огласить ее.

— Стоя! — раздалось в задних рядах. — Конецкого будем слушать только стоя!

И зал Дома Советской армии, позвякивая наградами, дружно поднялся…

Виктор Конецкий ушел из жизни тихо, во сне, измученный несколькими годами нездоровья, о котором, подсмеиваясь, говорил: «Пустяки, мне ведь и лет немало…» И только тот, кто ежечасно был с ним рядом, знал, как крутили его болезни и как тяжело ему работалось…

Остались его книги-поступки, без которых мир был бы другим и мы были бы другими…

И пусть необхватные тополя древнего Смоленского кладбища, самого близкого к Балтике, тихо шумят над его могилой морскими ветрами. Вечный покой и вечная память Виктору Викторовичу. «Никто пути пройденного у нас не отберет…»

3 ноября 2004 г.

В «Литературной газете» вышла моя статья «В поисках утраченных предков». Редакция дала целую полосу под премьеру рубрики «Моя родословная».

В поисках утраченных предков

Каждый ли из нас знает, какая цепочка человеческих судеб тянется за ним в прошлое? Какими страстями были обуреваемы его предки? От какого «наследства» они отказывались в запале революционных схваток, какие заблуждения проклинали, очнувшись? И что оставили своим близким, какую память?

Открывая новую рубрику, мы рассчитываем на участие в ней тех читателей и авторов «Литгазеты», чья жизнь обрела новый смысл в открытии своей родословной.