Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

Трасса Шлиссельбург — Поляны, за семнадцать дней выстроенная по торфяникам и болотам после прорыва блокады Ленинграда. Немец стоял в пяти километрах и бил по поездам прямой наводкой. Паровозная колонна № 48 Особого резерва НКПС — «коридор смерти», который требовалось называть Дорогой Победы.

Не нами всё началось, и не нами кончится.

Все вместе — мы нить, протянутая сквозь время…

Повесть Дмитрия Каралиса «Записки ретроразведчика» о поисках фамильных корней опубликована в журнале «Нева», 2004, № 6.

26 ноября 2004 г.

Вот и исполнилось 55 лет. К дню рождения вышли мои книги — «В поисках утраченных предков» и «Чикагский блюз».

И пришло по электронке письмо из Москвы.

Тема: неожиданные вести из прошлого

Уважаемый Дмитрий Николаевич,

Только что прочитала «Записки ретроразведчика» в электронном варианте. Потрясена, как мал наш мир.

Меня зовут Гурьева Ирина Владимировна, моя прабабушка — Каролина Станиславовна Стрельчунас. Возможно, эта фамилия отпечаталась в Вашей памяти.

Родной брат моей прабабушки, Станислав Станиславович Стрельчунас служил кондуктором в Императорском поезде и погиб во время крушения 17 октября 1888 г.

У меня хранится листок правительственного вестника от 19 октября 1988 г. с сообщением о крушении. И меня всегда интриговало, что среди фамилий погибших есть две литовские — Стрельчуносъ и Каралисъ.

О происхождении моих родственников я знаю ничтожно мало — литовцы, мещане, большая семья, родом из Ковенской губернии. Возможно, дружили с семейством Каралис, коль два литовца из одного района оказались на службе вместе. Да и похоронили их, видимо, рядом. Знаю также, что семья Стрельчунас жила в Петербурге в конце века, ходили в Литовский клуб. Обязательно перечитаю все письма с тех времен, может быть, они расскажут что-то новое.

Мне всегда хотелось узнать побольше о своих корнях, но никаких активных действий я пока не предпринимала. Пыталась найти информацию через Интернет — но всё зря. И вот неожиданно! Такой подарок! Ниточку эту постараюсь размотать. Быть может, Вы мне подскажете, как за это сложное дело взяться, к каким специалистам обратиться.

Буду Вам очень признательна за любую информацию.

С нетерпением жду от Вас вестей.

Мои 55 справляли в Центре. Никакого ощущения рокового рубежа и пугающего озноба, как в день 50-летия, не испытал. Со старостью и смертью не заигрываю. Хороший возраст, он мне нравится.

Борис Стругацкий удивился: «Дима, вам уже пятьдесят пять! Это так много! Через пять лет будет шестьдесят — критический возраст для прозаика! После шестидесяти уже почти не пишется…»

Конецкий, подарив в 1998-м «Неву» со своим рассказом, помню, проворчал: «В шестьдесят лет прозаику надо отрубать руки, чтобы не было соблазна марать бумагу!». И надписал: «Никогда не пиши так плохо, как я!». Рассказик назывался «Огурец на вырез» и выглядел весьма элегантно. Но Конецкий не мог не поворчать в порядке самоиронии.

Насчет отрубания рук. Насколько я знаю, пока никому из пишущей братии и мизинца не отрубили — рубят, так головы. Или ставят к стенке. В лучшем случае сажают в тюрьму. Отрубать руки — мелко и унизительно для творческого человека.

Некоторые блестяще пишут и в восемьдесят лет. Только блеск бывает разный — платиновый, золотой, стеклянный…

Вот ребята, с которыми я ходил в мастерскую молодой прозы Евгения Кутузова: Валерий Суров (после Кутузова руководил мастерской, умер), Акмурат Широв (родом из Туркмении, погиб в перестройку), Вячеслав Шориков, Павел Молитвин, Алла Сельянова, Алексей Грякалов, Павел Марков-Черанев (стал священослужителем в Новгородской области), Александр Новиков, Илья Бояшов, Владимир Рекшан, Елена Дроздова, Владимир Соболь, Людмила Волчкова (умерла), Юрий Лебедев, Андрей Измайлов, Саша Андреев, Сергей Носов, Николай Жильцов (умер), Виталий Кржышталович, Сергей Янсон (умер), Андрей Жуков, Сергей Федоров, Дмитрий Кузнецов… — из каждого мог получиться хороший прозаик, каждому было, что сказать… Но остались в литературе единицы — всех растрясло злое коммерческое время. Особняком — удивительный прозаик Николай Шадрунов — он вступил в Союз писателей в пятьдесят с лишним лет; но о нем не хочется второпях.

Был еще семинар фантастов Б. Стругацкого. Когда Золушку фантастики выпустили из подполья, она почему-то сразу пошла на панель. Сохранили себя немногие: Слава Рыбаков, Андрей Столяров, Наташа Галкина, Слава Логинов, Саша Щеголев… У следующего призыва фантастической молодежи — своя тусовка, свои критерии успеха.

В молодости я любил литературу искренне, горячо и был готов заниматься ей хоть бесплатно, хоть на рудниках, хоть в полной нищете — были бы стол, стул и чистая бумага. Лишь бы чувствовать ее волшебную силу. Мысль о литературе спасала в тяжелые минуты — я смотрел на себя в какой-нибудь безнадежно-угрюмой ситуации и думал: «Ничего, когда-нибудь я напишу об этом…» И сразу становилось легче.

Слово «литература» не всегда пишется с большой буквы, но большая буква всегда должна подразумеваться.

Ни о чем не жалею. Но три года назад с затаенной горечью и изумлением выслушал откровения Михаила Панина, заведующего отделом прозы журнала «Звезда». В 2001 году журнал опубликовал мою повесть «Роман с героиней», я получил гонорар, накрыл поляну в редакции, хорошо выпили, и Михаил Михайлович сознался: «А ведь я перед тобой виноват! Тормознул твою повесть „Мы строим дом“. А если бы в те годы напечатали в „Звезде“, ты бы проснулся знаменитым… Но на меня давили — ты был ничей, ты был не наш… Откуда ты взялся? А то, что сам Конецкий и Чечулина за тебя хлопотали — только настораживало…»

Конечно, я помнил осень 1987 года, когда Нина Александровна Чечулина расцеловала меня в длинном коридоре «Звезды» и обнадежила: «Будем печатать! Замечательная повесть! Вот как надо сейчас писать!»

По своему тупому снобизму я манкировал творческими объединениями, ничего не знал о группах и группировках. Мне казалось, главное — хорошо написать. Да и зачем мне литобъединения, если меня с двадцати лет печатают ленинградские газеты и даже один центральный журнал — «Наука и религия»? Гордый был. Да и сейчас еще гордость не научился усмирять. Нужна ли гордость литератору — не знаю. Ну, проснулся бы я знаменитым после публикации в толстом журнале, и что? В литературе, как в спорте, надо либо подтверждать результат, либо переходить на тренерскую работу.

…В какой-то момент я отчетливо понял, что дела в стране идут хуже некуда. Реформы, о которых с утра до вечера трендели по телевизору, — пустые слова. Мы все катимся в пропасть под барабанный бой «реформаторов». Почему молчат писатели?

Организовал Центр современной литературы и книги взамен сгоревшего в 1992 году Дома писателя. Видит Бог, я был искренен в своих заблуждениях: мне казалось, писатели масштаба Гранина, Стругацкого, Шефнера, Конецкого могут изменить ход истории — в отличие от шахтеров, которые стучали касками на Васильевском спуске — простым постукиванием авторучкой по столу: «Господин президент, вы не правы! Так нельзя!». Мне казалось, их надо разбудить, как Герцен декабристов, и они всех поставят на место.

Хотя, Конецкий и не спал. Глядя в телевизор, он ругался многоэтажным боцманским матом с красивыми морскими узлами. Он крыл власть, как в старые добрые времена, даже злее и круче. Особенно его огорчал развал военно-морского флота и продажа торговых судов иностранным владельцам, разорение государственных пароходств, потеря портов. Он давал интервью, где в язвительной вежливости угадывался крепкий флотский мат в три загиба.

Почти всё оказалось напрасным. Правильно сказал Владимир Рекшан: «Каждый писатель пишет свою индивидуальную Библию. И считает, что коллективных Библий не бывает — коллективными бывают только пьянки!»

Сейчас у меня нет ощущения конца Литературы, есть отчетливое ощущение ее новой, второстепенной, вспомогательной роли. Как сказал, тяжело вздохнув, Конецкий в 1999 году: «Время сейчас нелитературное…»

Впрочем, Конецкого до сих пор издают и читают.

Наша генерация восьмидесятников — пропущенное литературное поколение. Некоторые считают, что шестидесятники так выжгли вокруг себя литературную почву, так цеплялись за власть и влияние в издательствах и журналах, что пробившиеся единицы — феноменальное исключение. Литературный цветок надо любить, поливать, а не топтать каблуками. И вообще, «таланту надо помогать, бездарности пробьются сами»…

…Николая Шадрунова многие любили, но никто из авторитетных шестидесятников палец о палец не ударил, чтобы помочь издаться талантливому парню из Вологодской деревни. Чуть ли не первая его публикация — подборка из четырнадцати (!) блестящих рассказов в сборнике «Молодой Ленинград» за 1988 год. В Союз писателей Колю приняли по рукописям, на волне обновления. И не благодаря таланту, а вопреки. В конце девяностых у Шадрунова вышла книга «Психи», и Конецкий, запоем прочитавший ее, щедро похвалил автора и в ультимативной форме поддержал выдвижение «Психов» на премию ПЕН-клуба: «Если не дадите, выйду из ПЕНа». Николаю в то время уже исполнилось шестьдесят…