Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

19 декабря 2004 г. Петербург.

Сижу в очереди к врачу. Женщина, проработавшая в лаборатории Балтийского завода тридцать семь лет, рассказывает. В начале 90-х годов без финансирования оказалось много недостроенных кораблей — на стапелях и у причальных стенок. Насыщение электроникой уже было произведено. Денег рабочим не платили. Неподалеку от проходной были организованы скупочные пункты радиодеталей, содержащих золото, серебро, платину. И наши «самые передовые в мире» рабочие понесли с крейсеров и эсминцев, сдавая электронику за бесценок. Принимали товар прямо на ящиках, милиция была куплена, начальство занималось дележкой акций завода. Говорит, что это было подстроено ЦРУ — им наши корабли поперек горла.

Рядом сидит другая пожилая женщина, она работала на Адмиралтейском заводе, напротив Балтийского, через Неву. Всхлипывая, рассказала, как несколько лет назад от инфекции, занесенной врачами, умер ее сын. Живет в коммунальной квартире, соседи — пьяницы, с ее же завода — он бывший фрезеровщик, она бывший судовой маляр, тянут у нее из буфета всё: ложки, вилки, стаканы. Она оставила в кухонном буфете одну чашку, ложку, вилку, тупой ножик и блюдечко. Украли даже результаты анализов, пришлось снова сдавать, сказала, морщась от слез, пожилая женщина….

Недавно прочитал: «Чубайс, проводивший приватизацию, взял на работу в Госкомимущество России около двадцати действующих сотрудников ЦРУ США. Они стали официальными консультантами. Итог: около 60 % оборонных предприятий страны превратились в склады и декорации для съемок фильмов ужасов».

И что самое удивительное — никто не опровергает, никто не дает ход делу. Если было — разберитесь; если напраслина — накажите кляузника.

21 декабря 2004 г. Петербург.

Девочки из секретариата Союза писателей рассказывали. Звонят из Москвы: «Кому из вашего союза давать литературную премию?» — «Мне!» — отвечает председатель Попов. — «Вам ее уже давали» — «Тогда никому!»

Предисловие к роману: «Автора долгое время не печатали, ибо совковые редактора и литературные граждане начальнички ставили ему прерогативы, но теперь деловые люди конкретно помогли финансами его таланту».

25 декабря 2004 г. Петербург.

Есть писатели, рядом с которыми меркнет герой анекдотов поручик Ржевский, запомнившийся восклицанием «Кстати, о птичках!..» и грубо сводивший все разговоры к рассуждениям на известную тему.

Ездили небольшой компанией на Дни русской литературы в Польшу.

…Едут писатели в поезде, выпивают, закусывают, вдруг кто-то ткнет пальцем в окно: «Смотрите, какая кошка рыжая!» — «Ага, — кивнет литературный поручик, — кошка! Сейчас я вам расскажу про кошку!» И, неспешно дожевав, начнет: «Когда я последний раз встречался с Солженицыным…» И все узнают, как Солженицын расхваливал роман нашего коллеги, страстно обнимал его, жал руку и даже приплясывал, изображая матросский танец, который исполняла в романе приговоренная к расстрелу русская медсестра, специально заразившая сифилисом фашистского генерала. И вот классик подплясывает и цитирует, цитирует и подплясывает, но тут в комнату вбегает красивая кошка с большими глазами, которую пожилой классик с окончательным приговором: «Гениальный роман!» подхватывает на руки. Это «кстати, о кошках».

Едут писатели дальше.

Вдруг кто-то, вкусно обнюхав домашнюю котлету, похвалит мелькнувший за окном газон, и наш герой вскинет палец: «Кстати, о газонах! Когда я был в Англии по приглашению Королевского литературного общества…» И окажется, что не только русский классик плясал под его тексты, но и железная леди Маргарет Тэтчер строила ему глазки и кокетливо молодилась, когда он, степенно ступая, появился на экскурсии в британском парламенте. А потом он вышел из парламента и прошелся по упругому ворсу старинного английского газона. Это «кстати, о газонах»!

Кошки, собаки, проводницы, скрип двери, упавший бутерброд — всё оказывается литературному поручику кстати, всё получает самый выгодный для него оборот. Всё бьет в цель! С каждой новой историей образ поручика становится гуще и монументальнее. Так и хочется воскликнуть: «Это же, черт знает, что за глыба! Что за матерый человечище!» Мелькают фамилии генералов, народных артистов, массажисток Кремля и членов правительства, хваливших его произведения.

Стоит произнести слово «ракета», и оказывается, что космонавты тайком вывозят все его романы в космос, а затем объявляют автора лучшим писателем планеты Земля! Естественно, тайно. Командиры подводных ракетоносцев, читая его книги, бьются от нахлынувших чувств головой в переборки, отчего матросы в кубриках вскакивают как по тревоге. А народные артистки, прочитав роман «Зеркало чудачки», влюбляются в автора и, выйдя на сцену, напрочь забывают выученные роли. Спецподразделение «Альфа-Бета» приглашает автора на свои сборы, где показывает секретные приемы убийства человека карандашом в ухо, а книгой в нос, и на прощальном банкете присваивает код для экстренной связи: «Большой-07».

Сидящие в купе писатели находятся в стеснительном шоке. Одернуть говорливого коллегу не хватает духу, рушить компанию ироничными замечаниями не хочется, но и слушать всякую хрень для девушек, которой у каждого из них вагон и маленькая тележка, давно надоело! Осторожно переглядываются, конспиративно пожимают плечами, стараются меньше говорить, лишь пьют да сопят, но и сопение оказывается к месту: «Вот так же сопела таиландская королева и не сводила с меня глаз! Король дергается, а она сопит, улыбается и трепещет…»

К концу маршрута такие люди обычно распухают от водки и гордости и требуют от принимающей стороны отдельную машину, персональную переводчицу, лучший номер в гостинице и утренний кофе с корицей и коньяком в постель. Привилегии, дескать, положены им на том основании, что они люди почти официальные. Ну, скажем, члены какой-нибудь комиссии по расследованию деятельности власовцев, бандеровцев, лесных братьев, и прочей безыдейной мрази, от упоминания которой у них начинает ломить затылок и руки тянутся к расстрельному пулемету. Либо оказывается, что они — почетные члены Международного клуба писателей-эсперантистов-радистов, а то и сопредседатели Всемирной организации борцов за тишину. Об этом со значительным видом и хмурым перебиранием документов в бумажнике сообщается у стойки регистрации. Поскольку выражение лица у таких людей наводит на воспоминания о революционерах с расшатанной психикой, то отдельный номер на втором этаже с видом на пруд или священную древнюю липу им дают беспрекословно. А насчет остального разводят руками: машину, переводчицу и кофе в номер можно заказать за свой счет. Будете? И тогда человек играет желваками, сжимает и разжимает пальцы, словно в легком забытье ищет рукоятку маузера, и молча катит свой чемодан к домику на окраине лужайки; но вот он подошел к пруду, и издали кажется, что он делает лебедям неодобрительные замечания.

…Вечером хозяева устраивают легкий фуршет, и отдохнувший с дороги поручик Ржевский вновь выдвигается в центр внимания. Улыбнутся хозяева хорошей погоде — в ответ им летит прилипчивая кумулятивная граната: «Когда я навещал Солженицына в загородной резиденции, стояла примерно такая же погода, как сейчас…» Похвалят русскую литературу, и получают историю о том, как плакали артистки и генералы над его романом о заразной медсестре. А олигархи, чекисты и вице-премьеры толкались в очереди за автографами на презентации его книги в Госдуме. Устроители форума теряются в догадках: что за великий писатель приехал к ним в гости? То ли бывший сокамерник господина Солженицына, то ли летописец олигарха Абрамовича, то ли будущий выдвиженец на Нобелевскую премию? И, отводя в сторонку членов делегации, интересуются: «А что еще написал этот господин, кроме романа про медсестру, который мы, к сожалению, не читали?»

Выложив о себе все самое выгодное и эффектное, поручики Ржевские становятся скучны и печальны, как сморщенный воздушный шарик. Говорить о других им неинтересно. Хмуро шевелят бровями на заседаниях, глубокомысленно изучают потолок, и ничего кроме злых реплик от них не услышишь. Льнут к влиятельным москвичам — заискивающе улыбаются, подкручиваясь под низкорослого критика с седой щеточкой усов, а вернувшись в земляческую компанию, вновь становятся хмурыми и недоброжелательными. Лишь иногда мелькнет в глазах азарт рассказчика: «Вот вы говорите, кресло мягкое. А я вам сейчас расскажу, на какое кресло меня однажды посадили в красноярском дворце культуры!..»

Когда наш поезд прибыл на вокзал, я потянул из-под лавки чемодан, мечтая выбраться на перрон и не слышать нудного голоса, который преследовал нашу писательскую компанию все пять дней поездки — и тут пронзительная боль вступила в поясницу. Я ойкнул и сел. Хорошо, что сын встречал меня с машиной.