Милая, обожаемая моя Анна Васильевна - Анна Книппер

Свое возвращение в Щербаков Анна Васильевна описывает так:

От 13.10.54

Дорогая Алена, пишу тебе только сегодня, т[ак] к[ак], попав сюда, сразу ввалилась в 1000 дел - от квартиры до бутафории. Доехала я роскошно: взяла постель и проспала почти до Щербакова. Нина Владимировна меня встретила, доехали мы на такси. Кстати, щербаковские таксисты таксометром не пользуются, а берут с человека по 5 рублей - акулы!

Живу я пока у Н[ины] В[асильевны], но здесь многочисленное семейство, и я попросила Шуру, не возьмет ли, дескать, меня. Эта милая женщина тут же сказала, что она, собственно, это самое и предполагала. На днях она пропишет меня, и я перееду к ней. Комнаты я еще не видала, но, говорят, хорошая. А так за комнату в 5 кв. м берут 130 рублей + дрова + электричество + чистка уборной + хозяин, пьяный сапожник, - к черту этакое счастье. Нина Влад[имировна] делает бутафорию в кукольный театр, и так как к тому же еще работает целый день в музее, а театр наседает со сроками, то положение ясное. Директор театра, толстая Демидова, с места в карьер заявила, что имеет на меня виды. Я не протестую, но пока ни о чем не договариваюсь, а работаю под марку Н[ины] В[асильевны], что и в дальнейшем предполагаю делать.

Как только пропишусь, пойду в учреждение со своей повесткой. [Что за учреждение - ясно, но повестка? - С.И.]

Вера Семеновна оказалась совершенно права относительно снабжения хлеба нет, яблоки - 20 руб. кило, виноград - 20, масло - мечта поэта. Словом - Енисейск.

Персонал музея меня бурно приветствовал - уборщицы и технички, которые почему-то питают ко мне слабость. Директор музея, старый, - болен: "хватил кондратий"; на его месте молодая женщина, партийная, высшее образование. Довольно мила. [Здесь корни нежнейшей впоследствии дружбы с действительно прелестным человеком - Эмилией Павловной Стужиной, востоковедом, умницей и вдобавок ко всему - очаровательной женщиной. - С.И.] Музей приобрел благообразие, вероятно, на почве Нины Владимировны.

В театре осталось немного старых актеров, которых я своевременно повидаю. Бутафор театра, кажется, мечтает об уходе, но пока я шагов в этом направлении предпринимать не намереваюсь до получения резолюции. Не так-то легко передать весла на этом перевозе. Илюшка пропился догола, его отовсюду повышибали, но - так как пить ему больше не на что - взяли обратно в кино, на котором висит реклама его работы - "Бродяга". [Илюшка Лифшиц - тот самый добровольный помощник тети Ани в доссыльные времена, о котором говорилось выше. - С.И.] Может быть, удосужусь здесь посмотреть.

Вот исчерпывающий отчет о моем существовании за эти три дня. Да, к моему великому удовольствию, сохранился мой старый матрас, т[ак] ч[то] не надо покупать, а кровать мне дают напрокат.

От 7 февраля 1955 г., по-видимому, после наезда в Москву:

Всю неделю я занималась преимущественно разговорами и устройством работы. Результат вот какой: я договорилась во Дворце культуры вести кружок ИЗО. Это выражается в 12-ти занятиях по 2 часа с двумя группами ребят и 400 рублях fix-а [Фиксированно (фр.).]. Все остальное, которое безусловно будет, оплачивается особо. По первости мне было предложили быть художником-исполнителем там же. Но я предпочла вести кружок, так как быть белым негром, на которого будут обязательно сваливать все говно, мне что-то не захотелось. Заниматься я буду, вероятно, с марта, но зачисляют меня с февраля - entre nous [Между нами (фр.).] - c тем, что я оформлю 2 фотоальбома, подготовлю помещение, необходимый инвентарь и план занятий. Это не очень обременительно. Кроме того, во время экзаменов я могу, вероятно, в конце апреля или в мае съездить к вам. Это я оговорила, т[ак] к[ак], если мне пришлось бы безвыездно жить в Щербакове, я боюсь, что просто не смогла бы ничем как следует заниматься. И сейчас мне стоит это очень больших усилий, и я рада, что занятия будут обязательными и в определенное время, т[ак] ч[то] хочешь не хочешь, а делай. Пока что делаю с Н[иной] В[асильевной] кукольные головки, ноги и лапы Бабы Яги для этой богадельни кукольного театра. Но это уж просто так, толку от этого мало, так как платят "когда-нибудь, должен - не спорю, но отдам не скоро".

За то время, что я была у тебя, в Щербакове стало еще хуже: в магазинах расставлено преимущественно суррогатное кофе и пачки с какао. Так что хорошо, что привезла кое-что с собой.

Ходила смотреть "Мост Ватерлоо" с совершенно лишним прологом и очаровательной героиней. Нина Влад[имировна] нашла "много мистики", а мне понравилось. Мораль: если выступаешь, то не опаздывай к спектаклю.

Надо сказать, что очень скучаю по тебе и по Илюше. И очень жалею, что не сделала того, что должна была сделать во время своего пребывания. Сколько можно изображать из себя страуса? Ну, что поделать. Если приеду еще раз, откладывать не буду". [О чем именно здесь речь - не вполне ясно, скорее всего, об очередном ходатайстве, запросе, личной встрече, словом, о чем-то, связанном с "нормальной" аномальностью положения Анны Васильевны. - С.И.]

А вот письмо, писанное годом позже, т.е. когда все должно было хоть как-то устояться:

От 12.02.56

Дело обстоит так. В связи со скандалом во Дворце культуры обнаружилось, что среди спортсменов образовалась шайка форменных бандитов, которых теперь и судят, - началась проверка кадров. А тут при перемене паспорта обратили на себя внимание моя двойная фамилия, положение о паспортах и т.д. и т.п. Докопаться при желании нетрудно, как ты понимаешь. А так как люди моей категории всегда и во всем виноваты, вплоть до раздевания граждан на улице, то результат ясен. Из дворца полетели несколько человек. Собственно, я там и не работала - я просто не получила работы. Теперь положение таково: паспорт на свою фамилию я получила, он прописывается. При такой позиции сколько-нибудь сносной работы я не получу и искать ее не следует. Деньги у меня пока есть, т[ак] ч[то] пусть это тебя не тревожит. Пробуем с Н[иной] В[асильевной] делать набойки на "частный сектор" и разную другую дребедень. Но это паллиатив, что-то делать надо. А главное, - не сейчас и не спешно, но уезжать надо. Поэтому я очень прошу тебя написать относительно Суздаля, так как пока иного выхода я не вижу. Меня больше всего угнетает, что я доставляю тебе неприятности, когда у тебя их и так довольно, и я много бы дала, чтобы не быть их причиной. Но что же делать, если ничто меня не берет, - что я за человек, не пойму; от нормального существа давно бы ничего не осталось.

Что-то все сразу на меня навалилось, и даже слова сказать не с кем. Видела я сон: беру телефонную трубку и слышу голос Всевушки [В.К. Книпер, муж Анны Васильевны. - С.И.]: "Аничка, с Леной нехорошо, приезжай". Я еду на мотоциклах, черт знает на чем и все доехать не могу, мотоцикл портится, какие-то лестницы... знаешь, как это бывает во сне.

А тут еще этот старый дуралей и ханжа со своими шарами, черт бы его побрал! В общем, хорошо, посмотрим, что дальше.

Дорогая Леночка, прости меня. Я так тебя люблю и так мучаю, и сейчас это самое горькое. Хотела бы поговорить с тобой, но пока повременю. Одно утешение - на картах тебе хорошо выходит. Напиши мне. Целую тебя и Иленьку. Как Катюша [Е.П. Пешкова. - С.И.], не знаешь?

За открытый этим письмом период рыбинской жизни Анны Васильевны я бывал у нее гораздо реже и короче, чем раньше: по-моему, однажды в Рыбинске в 1959 г. и несколько раз в Ярославле. Оно и не странно: за это время я стал достаточно великовозрастен, чтобы обрасти собственными связями, заботами, обязательствами и, конечно, аттракционами. В 20 с небольшим лет человеку свойственно попадать в ловушки, под сильнейшие соблазны и плутать в лабиринтах, из которых поди-ка выберись. К тому же тетя Аня теперь гораздо чаще сама приезжала в Москву. Вот так, с учетом новой реальности, безо всякого специального обсуждения - "по умолчанию", как говорится на вполне сегодняшнем компьютерном языке, - было как-то само собой принято, что мои приезды - это больше уже не правило, а эпизод.

Приезд в Рыбинск памятен мне восхитительной прогулкой в Горелую гряду. Было в этой поездке и нечто ностальгическое для нас обоих - как-никак десяток лет назад мы частенько здесь бывали, - и свободная ото всего прелесть безмятежного летнего дня, когда и тетя Аня и я - оба мы подчинились плавному течению для нас уже не просто реки - времени, которое как бы само собой разматывало перед нами пейзажи один другого прекраснее и спокойнее, а также наше в них движение. Стоило немного побродить по лесистым холмам, и я, с отвычки захмелев от обильно накислороженного, отмытого сравнительно чистой тогда Волгой и напоенного сосновой хвоей воздуха, свалился на траву и заснул. Тетя Аня в свое удовольствие погуляла окрест, набрала грибов, а потом сочинила стихотворение, такое:

Внизу под обрывом зеленый луг,

Зеленый, как хризолит,

И речка, почти замыкая круг,

По светлым камням бежит.

И сосны шумят, и трава звенит,

И от речки доносится звон,

И на теплой земле твоя юность спит,