Милая, обожаемая моя Анна Васильевна - Анна Книппер

Мне 61 год, теперь я в ссылке. Все, что было 35 лет назад, теперь уже только история. Я не знаю, кому и зачем нужно, чтобы последние годы моей жизни проходили в таких уже невыносимых для меня условиях. Из всех близких у меня остались только младшая сестра и сын другой сестры, погибшей во время блокады Ленинграда. Я прошу Вас покончить со всем этим и дать мне возможность дышать и жить то недолгое время, что мне осталось.

6.07.54 А. Книпер

Одно из последних ходатайств - уже упомянутое, к Н.С. Хрущеву, - было сопровождено солидным приложением из семи копий отношений, справок и заявлений. Что, как и когда сработало в скрипучем реабилитационном механизме - конечно же, неизвестно, однако 28 июня 1960 г. Прокуратура СССР отправила Анне Васильевне такую бумагу:

ПРОКУРАТУРА СССР

28 июня 1960 г.

No 13/3-Н-634

КНИПЕР /ТИМИРЕВОЙ/ Анне Васильевне

Яросл. обл., г. Рыбинск,

ул. Урицкого, д. 34, кв. 16

Сообщаю, что по протестам Прокуратуры СССР определениями Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 1 марта 1960 года постановления: от 10 мая 1935 года и 3 апреля 1939 года, по которым Вы были осуждены, отменены.

Вы по этим делам реабилитированы, справки об этом получите из Верховного суда РСФСР.

По делу 1925 года судимость погашена, Вы считаетесь несудимой.

Прокурор отдела по надзору за следствием

в органах госбезопасности Захаров

Верховный же суд РСФСР тоже не дремал и, опережая события, еще 17 марта 1960 г. выслал Анне Васильевне целых две "справки", в которых, правда, не было ни слова о полной реабилитации, но указывалось на отмену, во-первых, постановления ОСО при НКВД от 10 мая 1935 г. - ввиду "отсутствия в ее (А.В.) действиях состава преступления", и, во-вторых, такого же постановления от 3 апреля 1939 г., но это уже ввиду "недоказанности предъявленного ей обвинения". Представляю, какой был спор в Судебной коллегии: одни кричат "доказано", другие отводят - "не доказано!". По счастью, победили человеколюбцы.

Повеяло волей, т.е. возможностью наконец-то жить со своими. Возникали новые заботы - о деньгах, о пенсии, которую - авось! - как-то и удастся выцыганить из наших соцстрахов. Примером таких забот является письмо от 10 марта 1960 г. с такими, в частности, строками:

Глупо, что у меня нет справок для пенсии, так как в этом случае до ухода из театра я все-таки получала бы + 150 рублей по возрасту, которые ох, как пригодились бы! Вот жалкий список справок и сами они:

1. Удостоверение Акц. Общ. Русско-Канадско-Америк. пассажирского Агентства.

2. Справка о получаемом заработке; Госавиаавтоиздат от 23.12.31 для домоуправления.

3. Справки из Госстройиздата для Горкома Рабис и из Госмашметиздата от 13.11.33.

4. Справки об общественной работе из Горкома Рабис от 16.03.34.

5. Справка о заработке из Моск. Обл. НИИ Методологии от 29.12.32.

6. Две незаверенные завидовские справки.

7. Профбилет с указанием производственного стажа (шесть лет) от 23.04.36.

8. Моя метрика.

Вот и все - немного. Ну а затем достану выписку из трудовой книжки и соответствующую справку из театра. Как ты думаешь, можно ли из этого что-нибудь извлечь + справка о реабилитации? Прошу тебя изложить все свои соображения о том, что мне следует предпринять. А пока буду делать ростры на колоннах, мешки с яблоками, из ошметков меха медвежью шкуру на пол, ордена, березу, травяной ковер, калачи, чeрта в ступе и пр. и др., имена же их ты, Господи, веси! Театр вот-вот разломают, но это все как-то постепенно отходит и у меня исчезает всякое чувство реальности настоящего и будущего... но зато прошлое!!! Нечего сказать, ну и жизнь...

И наконец, последнее письмо из Рыбинска от 9 апреля 1960 г. с планами на дальнейшее:

Сегодня я говорила с директором (нарочно в присутствии главного режиссера), чтобы выяснить все обстоятельства с отъездом, выпиской, пропиской в Москве и гастролями. Дело обстоит так: я выписываюсь отсюда, постараюсь быть в Москве числа 26-27-го [по-видимому, апреля же. - С.И.] и прописаться там, затем 3-4-го возвращаюсь в Рыбинск, где буду жить в здании театра до 20-25 мая, затем еду на гастроли через Москву в Житомир на июнь и еще куда-то (Сумы и т.п.) на июль. К августу все спектакли должны быть выпущены, и я могу оставить театр, чтобы захватить хоть кончик лета для отдыха. Принимая во внимание сволочную театральную скаредность, все может произойти и раньше, но еще не знаю. В понедельник получу справку о зарплате и выписку из трудовой книжки, которую заверю и вышлю тебе вместе с копиями справок из Верховного Суда (впрочем, справки посылаю сейчас). Прошу тебя устроить мне свидание с Котом и Натусей [Наталья Никитична Татарская-Пешкова и повзрослевший друг Оди, достаточно для тети-Аниных задач знавшие бюрократическую кухню. - С.И.] числа 27-28-го, чтобы до праздников написать соответствующее заявление о пенсии. В трудовой книжке бухгалтер по неизвестной причине поставила мне стаж до театра в 17 лет (не подтвержденный документами). Эта тигрица ко мне довольно прилично относится - вроде паспортиста в 126-м отд. [милиции. - С.И.], написавшего о нехватке санитарной нормы в 36 кв. м на троих. Но эта липа вряд ли будет иметь значение.

Работы вагон, кроме того, заканчиваю на ногах нормальный весенний грипп, т[ак] ч[то] приблизительно похожа на чeрта. Очень хочу познакомиться с Марией Ильиничной [моя новорожденная дочь; имя ей было выбрано, исходя исключительно из фамильных соображений, из редко тогда употреблявшихся - в ходу были Марины и Андреи. Моя склонная к изяществу теща Евгения Павловна всем своим видом выражала протест против этого "грубого" имени. "Не знаю, как вы, - говорила она, - а я так буду называть ее Мариночкой" - и долгое время действительно так и звала Машу, хотя в конце-то концов смирилась. С.И.] и исследовать ее брови и прочее - имя-то уж больно хорошо! Вообще, несколько соскучилась по тебе и Илюшке. Рыбинск как-то исчерпался, даже Н[аталья] В[ладимировна] собирается в Ленинград к племяннице.

СНОВА ДОМА

(1960-1975)

Летом 1960 г. Анна Васильевна наконец-таки перебралась в Москву, в так хорошо знакомую квартиру на Плющихе. Перед этим Тюля отослала ей телеграмму следующего содержания:

Жить в Щербакове не годится

Вас ждет на жительство столица!

Переезд произошел, когда меня не было в Москве - в это время я пестовал свою только что родившуюся дочь Машу, и происходило это со мной в гор. Серпухове, у моего тогдашнего тестя - очень, должен сказать, симпатичного человека - Бориса Никитича Михайлова. По возвращении в Москву мы с моей первой женой и дочкой перебрались в подвальчик к теще Евгении Павловне Михайловой, что, к счастью, было в пяти минутах хода от нашей плющихинской квартиры. Население этой квартиры было тогда таким: Тюля с тетей Аней, их двоюродная сестра и ровесница Наталья Николаевна Филипьева и ее дочь Ольга Ольшевская - моя ровесница. Наталья Николаевна, звавшаяся моими тетками Шиной и сочувствовавшая мне по поводу удаления в изгнание, хотя я себя совсем не чувствовал изгнанником, ссудила мне в качестве приданого или подслащения пилюли холодильник "Саратов", бывший в те времена предметом мечтаний множества совграждан - в их оттаявшем за оттепель воображении стояли рядом замороженные продукты и охлажденная водка. Этот холодильник перевозился с плющихинской квартиры в тещин подвальчик на тележке, взятой напрокат у грузчиков соседнего дровяного склада - был такой на углу Ружейного и Земледельческого переулков (Боже, что за названия - музыка!). Мягкостью подвески этот транспорт не отличался, а мне раньше не приходилось иметь дело с холодильниками, так что при ковылянии через трамвайные рельсы, обозначавшие среди булыжной плющихинской мостовой ее стальную ось, из загадочных глубин "Саратова" полетели наземь какие-то пружинки, а вслед за ними вывалилось и повисло на тонюсеньких трубочках круглое тело компрессорного агрегата. На мгновение я оцепенел от ужаса, а затем кинулся спасать холодильник. Трамваи останавливались и терпеливо ждали, пока "саратовские" потроха не будут приведены в транспортабельное состояние. Все кончилось благополучно, прерванное трамвайное движение возобновилось, и холодильнику еще долго суждено было всполошенно запускаться среди ночи, а отфырчав свое, удовлетворенно встряхиваться и затихать.

Несколько слов о нашем плющихинском доме. Шестиэтажный, кирпичный, был он построен в 1913 г. как доходный, с большими - по две на этаж квартирами, без особых архитектурных вычурностей, но и не без вкуса и заботы о комфорте: лифт - тогда роскошная новинка, котельная для парового отопления, красивые кафельные полы в парадном и на кухнях квартир, широкие двойные двери парадного подъезда, обрамленные нехитрым, но все-таки узором из зеркальных стекол, грани которых раскидывали по полу и стенам радужные пятна от отраженного стеклами в доме напротив утреннего солнца. Дом был неплохой, добротный и удобный. Был, говорю я, потому что сейчас он, как и все вокруг, гибельно запущен, но - дальше, читатель, дальше! В сердцевине дома - шахта лифта, а также отделенные друг от друга непрозрачными стеклянными перегородками парадная и черная лестницы. Вообще говоря, собственно квартир в доме было десять - начиная со второго этажа и вверх до шестого, первый же был спланирован для использования под магазины и жилье для дворника, истопника и коменданта.