Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка - Джордан Белфорт

Дети прекрасно провели лето в Саутхэмптоне, а в тот день, когда они уехали, стало известно, что Элиоту Лавиню тоже предъявили обвинение в махинациях с ценными бумагами. Он, конечно же, все валил на меня, что показалось мне довольно забавным с учетом того, что я когда-то спас ему жизнь, – теперь я думал, что сделал это в состоянии временного помутнения сознания. По правде говоря, я все равно был доволен тем, что спас ему жизнь, потому что после этого целую неделю все называли меня героем, но теперь, когда с тех пор прошло уже пять лет, мне было наплевать, что Элиот может сесть – и как раз на пять лет.

А вот с Шефом все обстояло по-другому, на него мне было не наплевать. Каким бы странным это ни казалось, Шеф решил плюнуть на логику и разум и довести свое дело до суда. Зачем? У него не было ни малейшего шанса на оправдание, если вспомнить видео– и аудиозаписи, мои показания, показания Дэнни, показания Джеймса Лу, неопровержимое доказательство в виде пакета бумаг, связанных с отправкой денег в Швейцарию, пакета, покрытого прекрасными отпечатками липких пальцев Шефа, не говоря уже о двух его собственноручных набросках миниатюрной подводной лодки «Отмывальщик». Его, безусловно, признают виновным и засадят минимум лет на десять.

А мне придется пережить публичное унижение и свидетельствовать во время открытого судебного заседания против человека, которого я когда-то называл своим другом. Об этом напишут в газетах, журналах, в Интернете – повсюду. А вот то, как я поступил с Дэйвом Биллом, по иронии судьбы останется в истории только маленькой заметкой, незначительным отступлением от дюжины предательств.

В этот момент я сидел с Алонсо и Одержимым в комнате для опроса агентов и в душе смеялся, потому что Одержимый только что сказал:

– Знаешь, Алонсо, ты самый большой псих, какого я видел в своей жизни!

– О чем ты? – отрезал Алонсо. – Я не псих! Я просто хочу быть уверенным, что все расшифровки сделаны точно.

– Они сделаны точно, – парировал Одержимый, с удивлением качая головой, – неужели ты действительно думаешь, что присяжных будет волновать, произнес ли Гаито «Бадабип, бадабоп, бадабуп» или «Бадабоп, бадабип, бадабинг»? Это же все равно, умоляю, пойми. Присяжные это знают!

Алонсо, сидевший справа от меня, чуть-чуть повернул голову в мою сторону и слегка подмигнул мне, как будто хотел сказать: «Ну мы-то с тобой понимаем, как это важно, так что не обращай внимания на этого исходящего слюной бандита из ФБР». Потом он взглянул на Одержимого, сидевшего по другую сторону стола, и ответил:

– Хорошо, Грег, когда закончишь юридическую школу и сдашь в штате Нью-Йорк экзамен на адвоката, тогда ты будешь отвечать за все магнитофонные записи! – Он иронически хмыкнул. – Но пока что за них отвечаю я!

И снова нажал на кнопку перемотки.

Было уже почти одиннадцать часов вечера, и до суда над Гаито оставалось меньше месяца. Вот уже шесть недель, начиная с Дня труда, мы с утра до глубокой ночи «уточняли» расшифровки магнитофонных записей. Это был мучительный процесс, мы втроем сидели в подвале дома номер 26 по Федерал-плаза, слушали записи и редактировали распечатку, которая очень быстро превращалась в самую точную расшифровку в истории права.

Алонсо, безусловно, был хорошим человеком, хотя таким нервным, что я был уверен – однажды он на нервной почве просто сделает слишком много глубоких вдохов подряд и перестанет дышать. Все называли его Алонсо. По какой-то причине он принадлежал к той категории людей, которых никогда не называют по фамилии. Мне не посчастливилось познакомиться с родителями Алонсо (по словам Магнума, они были богатыми аргентинскими аристократами), но я готов поспорить, что они тоже называли его Алонсо с того самого момента, когда он появился на свет из утробы матери.

Алонсо нажал кнопку «стоп» и сказал:

– Ну хорошо, откройте страницу 47 расшифровки номер 7-Б и скажите мне, что вы об этом думаете.

Мы с Одержимым устало кивнули, наклонились вперед и начали вслед за Алонсо перелистывать текст расшифровки – книгу толщиной в добрых четыре дюйма. Наконец все мы добрались до страницы 47, и Алонсо нажал кнопку «воспроизведение».

Сначала было слышно только низкое гудение, затем какой-то треск, а затем раздался мой собственный голос, который всегда казался мне странным в записи: «Поручать Джеймсу Лу везти мой миллион долларов в Европу рискованно, – говорил я, – а что, если его задержат на таможне?»

Зазвучал голос Шефа: «Да ну, ты что? Не волнуйся! Джеймс знает, что делает. А тебе надо знать только то, что деньги будут доставлены. Ты даешь их ему, он передает их твоим людям, и бадабип, бадабоп, бадабуп… фьюить, – тут последовал резкий хлопок в ладоши, – все будет сделано. Нет никаких…»

Алонсо снова нажал кнопку «стоп» и медленно покачал головой, как будто услышанное глубоко взволновало его. Одержимый выпучил глаза, готовясь к новому удару. Я тоже напрягся. Через некоторое время Алонсо пробормотал:

– Он все время использует слово «фьюить», – тут он испустил один из своих глубоких нервных вздохов, – я не понимаю.

Одержимый покачал головой и тоже вздохнул.

– Алонсо, мы уже это обсуждали. Это просто значит «вот и все». Фьюить! Вот и все.

Одержимый с отчаянием в глазах посмотрел на меня.

– Верно я говорю?

– Ну более или менее, – кивнул я.

– «Более или менее», – возгласил Алонсо, торжествующе подняв палец, – но не «точно»! В зависимости от контекста это слово может означать что-то другое.

Он поднял брови и взглянул на меня.

– Верно я говорю?

Я медленно и устало кивнул.

– Да, может. Иногда он использует его, когда хочет четко продумать историю для прикрытия. Он говорит «фьюить», когда хочет сказать: «Ну теперь, когда мы сотворили новые фальшивые документы, власти никогда не смогут ни в чем разобраться!» Но в большинстве случаев он имеет в виду именно то, о чем говорил Грег.

Алонсо недоверчиво поднял плечи.

– А что насчет хлопка? Как он влияет на смысл слова «фьюить»?

Одержимый обмяк, словно подстреленное животное.

– Мне нужно передохнуть, – сказал он сквозь зубы, вышел, не произнеся больше ни слова, из комнаты для опроса агентов и тихонько закрыл за собой дверь, злобно бормоча себе что-то под нос.

Алонсо посмотрел на меня и пожал плечами:

– Нам всем непросто, – заметил он.

Я согласно кивнул.

– Особенно Гаито. Не могу поверить, что он выходит с этим в суд. В этом нет смысла.

– Я тоже не понимаю, – согласился тот, – вряд ли когда-либо мне встречалось более бесспорное дело, чем это. Для Гаито это самоубийство. Кто-то дал ему очень плохой совет.

– Ну да, например, Бреннан, – ответил я, – наверное, это он.

Алонсо снова пожал плечами.

– Я уверен, что он имеет к этому какое-то отношение, но дело не только в нем. Рон Фишетти – один из лучших адвокатов по таким делам, и я не верю, что он позволил бы Гаито так поступить просто потому, что Бреннан дал подобный совет. Мне кажется, мы чего-то не знаем. Понимаете, о чем я?

Я медленно кивнул, подавив в себе желание сказать ему, что я на самом деле об этом думал: Голубоглазый Дьявол собирался подкупить одного из присяжных. Гаито требовалось только это: если один присяжный воздержится, то Глисону придется прекратить процесс.

Конечно, у меня не было никаких доказательств, но подобные истории рассказывали о Голубоглазом Дьяволе уже много лет – и в этих историях исчезали улики, свидетели отказывались от показаний, судьи принимали удивительные решения в его пользу, а представители прокуратуры выходили из процесса прямо перед его началом. Но я оставил свои мысли при себе и только сказал:

– Я думаю, что Фишетти постарается сосредоточиться на мне, а не на фактах. Если он сможет внушить присяжным настоящую ненависть ко мне или, еще лучше, презрение, то тогда они оправдают его из принципа.

Я пожал плечами.

– Так что он постарается представить меня наркоманом, любителем шлюх, лжецом, прирожденным обманщиком – ну, в общем, скажет обо мне все хорошее.

Алонсо покачал головой.

– Ему это не удастся, потому что я сделаю это раньше него. Не воспринимайте это как что-то личное, но, когда мы придем в суд, я буду очень суров с вами. Ничего не смягчу, особенно в том, что касается вашей личной жизни.

Он наклонил голову.

– Понимаете, о чем я?

Я грустно кивнул:

– О том случае с Надин на лестнице.

Он кивнул в ответ:

– И о том, что случилось после этого с вашей дочерью. Я вытащу все-все темные истории. И вы не должны пытаться ослабить впечатление от них или как-то их объяснить. Вы просто будете говорить: «Да, я столкнул свою жену с лестницы» или «Да, я выбил ворота гаража машиной, в которой на переднем сиденье сидела моя не пристегнутая ремнем дочка». Поверьте мне, если вы попытаетесь уменьшить свои проступки, то Фишетти во время перекрестного допроса сделает новую дырку у вас в заднице. Он сразу же скажет: «Так значит, мистер Белфорт, вы утверждаете, что на самом деле не ударили свою жену так, что та упала с лестницы, потому что она стояла только на третьей ступеньке. Но минутку, мистер Белфорт, вы ведь не просто ударили ее, вы столкнули ее, а это совсем другое дело. Так что из ваших слов можно сделать вывод о том, что мужчина имеет право столкнуть свою жену с трех ступенек, а потом, находясь под воздействием кокаина и метаквалона, поставить под угрозу жизнь своей дочери, бросив ее на сиденье своего „мерседеса“ ценой в девяносто тысяч долларов и выбив машиной ворота гаража».