Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка - Джордан Белфорт

Алонсо улыбнулся.

– Представляете себе?

– Да, представляю и совсем этого не хочу.

– Никто из нас этого не хочет, – согласился он, – но таковы факты, с которыми мы имеем дело.

Я покорно кивнул, а Алонсо продолжил:

– Но есть и хорошая сторона. Мы сможем рассказать, как вы прошли реабилитационный курс и избавились от зависимости. А потом вы расскажете, как теперь ходите в школы и рассказываете детям о вреде наркотиков.

Он ободряюще улыбнулся.

– Уверяю вас, если вы будете вести себя честно, то все будет в порядке. Наркомания – это болезнь, и люди простят вам ее.

Он пожал плечами.

– Вот если бы любовь к шлюхам тоже была болезнью, тогда у нас все было бы в порядке.

Тут он засмеялся.

– Смешно, правда?

– Да, – ответил я с улыбкой. Чертов истерик! Мне придется подтвердить под присягой, что я переспал с тысячей шлюх всех видов и размеров. Вопрос заключался только в том, попадет ли это в газеты. «Нью-Йорк пост» просто обожает подобные грязные истории.

Алонсо вытащил из кармана штанов запечатанную пачку «Мальборо» и дешевую одноразовую зажигалку.

– Знаете, я нечасто нарушаю закон – но несмотря на то, что в этом здании курение запрещено, я все-таки закурю.

Так он и поступил, делая маленькие, неглубокие затяжки, как будто хотел сказать:

– Я вообще-то не курю, я делаю это только в состоянии стресса.

Я молчал и не мешал ему курить. Я понимал, что для него было важно доставить себе простое мужское удовольствие, не отвлекаясь на пустую болтовню. Мой отец, один из величайших курильщиков всех времен и народов, много раз объяснял это мне. «Сын, – говорил он, – если уж я хочу убивать себя этими чертовыми раковыми палочками, то по крайней мере, ради бога, дай мне, блин, возможность убить себя спокойно!»

Тут Алонсо улыбнулся мне и спросил:

– Ну, Джордан, а как вообще ваши дела?

Я наклонил голову и какое-то время просто смотрел на него.

– Как мои дела? – переспросил я. – Вы издеваетесь, Алонсо?

Он опустил уголки рта и медленно покачал головой.

– Вовсе нет. Я просто хочу знать, как у вас дела.

Я покачал головой.

– Ну, мне уже давно никто не задавал такой вопрос, так что я должен подумать, прежде чем ответить.

Я сделал крошечную паузу, а потом сказал.

– Я в полной заднице. А как ваши дела, Алонсо?

Он не обратил внимания на мои последние слова и сказал:

– Все наладится, дайте только время. После суда мы сможем попытаться снять браслет с вашей ноги.

И после короткой паузы:

– Я уверен, что Глисон даст разрешение после того, как услышит ваши показания. Просто нужно, чтобы он понял, как сильны ваши угрызения совести.

Я кивнул.

– Меня мучает совесть. Сильнее, чем вы можете себе представить.

Он тоже кивнул.

– Я знаю. Я достаточно долго занимаюсь своей работой, чтобы понять, когда человек оказывается в полном дерьме. Но оставим это, вы ведь так и не ответили на мой вопрос.

– На какой? О том, как мои дела?

– Да, как ваши дела?

Я пожал плечами.

– Алонсо, у меня много проблем. Я могу на много лет попасть в тюрьму, я обручен с женщиной, которую не люблю, я не знаю, чем мне теперь заниматься, мои дети живут на другом конце страны, у меня на щиколотке этот чертов браслет, я предал своих ближайших друзей, а они предали меня, и, помимо всего прочего, у меня вот-вот кончатся деньги, и я сейчас никак не могу их заработать.

– Вы снова разбогатеете, – с видом знатока сказал он, – полагаю, что с этим согласятся все разумные люди.

Я пожал плечами.

– Ну, здесь вы, наверное, правы, но это произойдет нескоро. У меня в самом разгаре полоса неудач, и пока она не кончится, я ничего не могу сделать. Вообще-то моя главная цель – переехать в Калифорнию, чтобы быть поближе к своим детям. Вот и все. Я поклялся дочке, что сделаю это, и я ее не обману. Я бы хотел переехать туда до того, как мне вынесут приговор. Как вы думаете, это реально?

– Я думаю, да. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но придется проявить терпение. Следующий год будет безумным, ожидаются какие-то судебные процессы, назревает предъявление новых обвинений, многое еще должно произойти. Но есть свет в конце туннеля. Впрочем, с точки зрения логистики я не уверен, что вам имеет смысл переезжать до того, как вы отбудете свой срок. Как вы себе это представляете: вы снимете дом, а потом сразу отправитесь в тюрьму?

Я улыбнулся и подмигнул ему:

– Именно это я и хочу сделать! До того как я отправлюсь в тюрьму, я хочу показать своим детям, что я официально переехал в Калифорнию, тогда они поймут, что, выйдя из тюрьмы, я вернусь туда. И свою последнюю ночь на свободе я хочу провести с ними в нашем доме, а не в отеле. И мы с ними будем в эту ночь спать в одной кровати, и каждого из них я буду обнимать.

Я остановился на минутку, наслаждаясь этой мыслью.

– Да, именно так я хочу провести свою последнюю свободную ночь.

В этот момент распахнулась дверь, и в комнату вошел Одержимый. Он несколько раз с подозрением принюхался, а потом покосился на металлическую корзину для бумаг, куда Алонсо выбросил свою сигарету. Потом он пристально посмотрел на Алонсо и сказал:

– Ну что, ребята, далеко вы продвинулись без меня? Вообще-то уже поздно.

Алонсо с большим энтузиазмом ответил:

– Да нет, мы все на том же месте. Мы отвлеклись.

Тут он поджал губы и скрыл усмешку.

Я тоже подавил усмешку, когда увидел, как Одержимый побледнел от бешенства.

В отличие от того, что показывают в сериале «Закон и порядок», когда напряжение в зале суда ощущается просто физически, в настоящем федеральном суде все происходит по-другому. Вот, например, судья Глисон возвышается за своим столом и иногда выглядит заинтересованным, а иногда скучающим, иногда его что-то забавляет, но он всегда держит себя в руках. Не бывает никаких взрывов, споров, и никто никогда не высказывает сомнения в его решениях, и ничто не может заставить его встать со стула, перегнуться через широкий стол и закричать: «Советник, что вы себе позволяете? Сядьте, или я прикажу задержать вас за неуважение к суду!»

Я давал свидетельские показания в течение трех неинтересных дней – за это время я понял, что Фишетти был вполне компетентным, но не суперкомпетентным адвокатом. Он выглядел очень элегантно в своем сером шелковом костюме за 2000 долларов с модным серым галстуком, но больше ничего особенного в нем не было. Его вопросы были скучными и тягучими. На месте присяжных я давно бы уже уснул.

А вот Алонсо выступал блестяще: продуманно, красноречиво, убедительно, подробно. Фишетти оставалось только ходить кругами и говорить одно и то же по второму и третьему разу, и чем больше он говорил, тем более очевидной казалась вина его подзащитного. Дэнни тоже давал показания, и кто-то еще, хотя я не знал точно, кто это был и сколько их было. Чем меньше я знаю, тем лучше, объяснил мне Алонсо. Это ведь, в конце концов, не меня судили. Я был всего лишь свидетелем.

Месяц спустя я сидел в своем швейцарском охотничьем домике прямо под торчащей из стены головой сердитого лося с огромными рогами, когда мне позвонил еще более сердитый Одержимый.

– Жюри распущено, – прошипел он, – я просто, блин, не могу в это поверить! Почему присяжные не признали его виновным? Просто бред какой-то!

– А вы опросили присяжных после процесса? – спросил я.

– Да, а что? – ответил он с отвращением.

Я сказал:

– Дайте-ка я угадаю, один из них воздержался, правильно?

Сначала наступило гробовое молчание, а затем:

– Откуда, черт возьми, вы могли это узнать?

– Да просто интуиция, – ответил я. – А хотите услышать, что еще мне интуиция говорит?

– Ну да, – с опаской ответил он.

– Воздержался тот ублюдок в первом ряду, с усиками, правильно?

– Точно, – ответил Одержимый, – но ведь это просто ваши догадки?

– Не совсем, – ответил я и поделился с ним своими мыслями о том, что хотя у меня не было никаких доказательств, но в этом аннулированном процессе везде ощущалось влияние Голубоглазого Дьявола.

– Ни фига себе, – вскричал Одержимый, – вы действительно так думаете?

– Да. У меня нет никаких доказательств, но… не знаю, вы видели, каким спокойным, уверенным в себе и собранным был Гаито? Он выглядел просто самодовольным, а Гаито вообще-то совсем не самодовольный. Он вообще-то очень скромный человек. Может быть, я сошел с ума, но мне все это показалось крайне странным, особенно тот присяжный: ему все было неинтересно, он ведь уже принял решение.

Одержимый согласился со мной – как и Алонсо, которому я сообщил свои соображения через несколько минут, когда мы втроем разговаривали по селектору. Но доказать это было невозможно, и Алонсо отказался заниматься расследованием, решив, что оно все равно обречено на неудачу. Кроме того, он ведь вообще-то не то чтобы потерпел окончательную неудачу, роспуск жюри просто означал, что Гаито снова будут судить, что и произошло через шесть месяцев.