Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус

карете, – предложил Эжен, которому тёплой одежды не досталось, – там вещи наши. Ещё что-нибудь полезное найдём.

– Не-а. Вдруг там вас уже поджидают. Ты ж сам сказал. – И чиркнула пальцем по горлу. – Поехали от греха подальше.

– Угу, – согласился Эжен, горько сожалея о вчерашнем ужине. Надо было хоть что-то оставить на завтрак.

– Куда там тебе велели?

– Вниз по оврагу, потом вдоль реки до Ползучих топей.

«Какая разница, где прятаться, – думала Арлетта, привычно покачиваясь на спине Фердинанда, – ещё одну ночь на голой земле? Не, неохота. А им вроде кров обещали». Мелкого запуганного принца ей было жалко. Ишь, прижался, как кутёнок. Старший мальчишка ей не очень понравился. Чистенький, волосёнки белые кольцами, костюмчик бархатный, сапоги хорошие, с пряжечкой, с модным красным каблучком. Гонору дворянского много. Смотрит свысока. Ничего, сейчас столичный лоск с него пооблезет.

Сухая балка, заросшая чахлой ивой, постепенно превратилась в сырой овраг. По крутым скатам сочилась вода, собиралась в мелководный ручей. Сверху свисали оборванные корни. Всё чаще приходилось перебираться через гнилые древесные стволы. Фердинанд проделывал это без всякого удовольствия, но с ловкостью бывалого шпильмана. Фиделио перепрыгивал, не особо обращая внимание на такие ерундовые препятствия. Эжен продирался через растопыренные сухие ветки и кряхтел, соображая, то ли подползать снизу, то ли перевалиться сверху. Ноги, конечно, промокли, но холодно уже не было. Стало даже жарко.

Внезапно крутые склоны раздвинулись, и путники упёрлись в речку. Медленную, неширокую, прихотливо извивающуюся среди болотистых берегов. Болотце, на вид мелкое и неопасное, щетинилось коричневыми стеблями ядрёной, всё ещё кусачей крапивы. Эжен пару раз провалился по колено и долго вытряхивал из сапог воду, хорошо понимая, что дело это бесполезное. Мокрым уже было всё: и добротные тёплые чулки, и штаны, и полы дорожной куртки.

Фердинанду ямы и кочки тоже не нравились. Он, умница, быстро всё сообразил и взял правее, пошёл по поросшему лесом скату. Старые, толстые осины, покрытые золотистыми пятнами лишайника, стояли далеко друг от друга, а между ними росла разная лесная мелочь: волчье лыко, пупырчатый бересклет, калина, яркая как костёр, покрытая рубиново-красными ягодами, и кустики рябины, согнувшиеся под тяжестью ягод оранжево-красных. Красивый лес. Только есть очень хочется. Эжен на ходу сорвал крепкую рыжую кисть. Фу! Горечь, кислятина, маслянистая гадость. Живот скрутило сильнее. Да ещё ноги болят. Стёр, должно быть. Скоро каждый шаг пробирал до самого хребта. Теперь он смертельно завидовал прогуливающейся верхами девчонке. У неё небось ничего не болит. И плащ тёплый. И есть она не хочет. Таким тощим много не надо.

– Всё, – вдруг заявила девица, – приехали.

– Куда?

– По-моему, это и есть Ползучие топи. Теперь отдыхаем. Фердинанд устал.

– Я тоже устал, – проворчал Эжен. Никаких топей он не видел. Лес как лес. Только кусты стали гуще. Перед глазами маячили голые прутья постылого ивняка.

– Ребёнка прими.

Парень подхватил Леля, расстелил, где посуше, сброшенный плащ. Девица без церемоний уселась точно посредине и растянулась, уставившись в серые небеса, уронила голову на плюхнувшегося рядом пса.

– Костёр бы. У тебя огнива нету?

– Нет. Да и нельзя. Ты ж сама вчера говорила.

– Ага. Только холодно очень.

Эжен, кряхтя и морщась, стащил мокрые сапоги.

– Сухой травы в них натолкай, – посоветовала девчонка, – хоть немного влагу впитает. Ой, ноги-то как сбил! Совсем ходить непривычный?

Товарищ по играм его высочества с ужасом рассматривал огромные дыры в чулках, образовавшиеся на пятках и у больших пальцев. В дырах просвечивали здоровенные пузыри, окружённые кровавой коркой.

– М-да, – протянула девица, – ходить в мокром – последнее дело.

– А ты откуда знаешь? – вспылил Эжен.

– Так я всю жизнь в дороге. Куда дальше-то? Я позабыла, в какую сторону вдоль топей, направо или налево.

– Направо. Только где те топи?

– А ты на дерево влезь.

Лазить по деревьям не хотелось. Он лёг на сырой плащ и лежал неподвижно, пока совсем не замёрз. Солнце в этот день так и не показалось. Туман поднялся и превратился в плотные мутно-серые облака. Где юг, где север – ничего не известно.

Арлетта долго косилась на незадачливого спутника, а потом решительно содрала с него чулки.

– Дура! – взвыл Эжен, – что ты делаешь?!

– Рубашка есть?

Нижняя рубашка у него была, но с оборванными полами, из которых пришлось соорудить повязку для господина кавалера. Теперь она лишилась и рукавов, которые пошли на портянки. Эжен осторожненько натянул на них сапоги, шагнул и понял, что больше никуда не пойдёт. Останется зимовать под этим кустом. Фиделио поддержал его вопль и согласно завыл.

– Тихо! – зашипела девица. – Фердинанд, милый, придётся нести троих. Пожалуйста, хороший мой. Потихонечку, полегонечку. Ты ж Бенедикта возил, а он побольше весит.

Сказала и вдруг сжалась вся. Сморщилась. Сейчас заплачет.

Не заплакала. Шмыгнула носом и влезла на лошадь, усадила впереди себя Леля, протянула руку Эжену.

– Держись за меня. Руки не распускай, а то спихну.

Парень, который ни о чём таком не думал, покраснел и обхватил девчонку за талию очень осторожно, будто стеклянную. Плащ на этот раз надел на себя, расправил так, чтоб всем троим хватило.

Так и поехали втроём, а Фиделио своим ходом. Фердинанд, неодобрительно фыркая, проломился сквозь кусты. Тут Эжен, наконец, увидел Ползучие топи и сразу понял, что видеть это не хочет. Густой ивняк мельчал, постепенно превращаясь в жалкие прутики, торчащие по краям промоин с ржавой водой. Кочки, полузатопленные коряги, побуревший рогоз. Кое-где из кочек, как кресты на могилах, торчали кривые чёрные деревца. В отдалении маячила целая роща мёртвых стволов-обрубков. Ни островка настоящего леса, ни намёка на другой берег. Серое небо и бурые топи смыкались далеко на севере, скрываясь в туманной дымке.

– У-у-у, – сказала Арлетта.

– Ну и жуть, – согласился Эжен.

– Красиво, – заявил Лель, – хочу нарисовать. Где мои краски?

– Нарисуешь, – быстро пообещал Эжен, – вернёмся домой и нарисуешь.

– Какие уж тут краски, – пробормотала Арлетта, – нам бы хлеба кусок да крышу над головой. Эх ты, высочество.

Поехали осторожно, то берегом, кустами и бесконечным осинником, то прямо по краю топей, где под ногами Фердинанда хлюпало, чмокало и чавкало. Фиделио, которому тут страшно не нравилось, плёлся рядом и даже не глядел в сторону вяло выползавших из-под копыт полусонных лягушек.

Двигались медленно, как те лягушки. Сделали ещё два привала. На последнем вконец оголодавший Эжен снова попытался жевать рябину. На этот раз получилось, но желудку такая еда по-прежнему не нравилась. Иногда скручивало так, что он едва мог усидеть на костлявой спине Фердинанда.

Надвигались сумерки, а болото всё не кончалось.

– Ты лягушек ел когда-нибудь? – спросила вредная девица.

– Нет, а что?

– Говорят, при дворе в моде лягушачьи бёдрышки под соусом болоньез.

Эжен проглотил набежавшую слюну и невольно принялся размышлять о лягушках. Вкусно, должно быть, особенно если под соусом. Интересно, сколько человек может без еды? Говорят, неделю можно продержаться. Но он чувствовал, что держаться уже нету сил.

– Дом, – вдруг сказал Лель.

– Да-а-а, – протянула Арлетта.

Эжен высунулся