Дитя Всех cвятых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

– Он так ничего и не скажет!

Пьер Далле, Жан Савен и Жан де ла Шапель были четвертованы на Гревской площади. Сидуан Флорантен, Жансьен Пиду, Корнелиус из Лейда и Жак Першьель утоплены в мешках. Согласно обычаю, они были брошены в воду как можно выше по течению, чтобы стремнина пронесла их через всю столицу и чтобы все видели казненных.

Место казни находилось в гавани Сент-Поль, напротив оконечности Коровьего острова.

Вдова Ланфан видела происходящее из окна. В голове вертелись жуткие слухи, ходившие по Парижу: аресты, пытки и это зловещее название, который каждый произносил вполголоса: особняк Порк-Эпик.

Она не знала, о чем в точности идет речь, поскольку власти соблюдали глубочайшую тайну. Ей все стало ясно лишь после того, как она услышала представителя английских властей: оглашался приговор.

– Именем его величества Генриха VI, короля Франции и Англии, Сидуан Флорантен, священник церкви Сен-Совер, приговорен к смерти и будет утоплен в Сене, зашитый в мешок…

Священник церкви Сен-Совер! Тот, кому она передала свое золото через белокурого мальчишку!.. Он не выдал ее, иначе Сабину тоже утащили бы в особняк Порк-Эпик. Да, но другие могут проговориться… Со времени гибели Изидора смерть стала ей безразлична, но не пытки.

За спиной женщины раздался звук шагов. Она вскрикнула и обернулась. К счастью, это был всего лишь знакомый, худенький силуэт Памфила Леблона.

– Я вас напугал, госпожа?

– Да, Памфил. Я уезжаю. Здесь слишком страшно…

Она вернулась к окну и вскрикнула:

– Не смотри!

Памфил Леблон все же подошел. Длинный кожаный мешок медленно проплывал по реке между набережной и Коровьим островом. Он слабо шевелился. Сабина перекрестилась. Памфил сжал кулаки. Она услышала, как тонкий детский голосок яростно произносит с характерным парижским выговором:

– Мы ему еще покажем, этому лорду вонючему!

Глава 11

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ВАЛУА

После возвращения к берегам Луары войско Карла VII было распущено. Сам король, равно как Девственница и главные лица его двора, отправились в Лош, чтобы провести зиму там. Что касается Анна, то он, естественно, поехал в Невиль-о-Буа, к своим.

Анн был чрезвычайно доволен, увидев, что восстановление деревни идет полным ходом. В этом сонном медовом краю царила настоящая суета. Бастард Орлеанский не поскупился. Крестьяне всего Гатине по доброй воле предоставили свои рабочие руки. Можно было не сомневаться, что строительство будет закончено до холодов.

Местные жители радостно встретили прибытие своего сеньора. Колен Руссель, ставший в отсутствие Анна старостой деревни, шагал впереди всех, чтобы приветствовать его. Отец Сильвестр дал ему свое благословение и созвал прихожан в церковь на благодарственную мессу. Одна только Филиппина, подбежавшая к Анну с сияющей улыбкой, заметила что-то по его лицу, одновременно усталому и рассеянному.

– Вы грустите, монсеньор?

– Да, сестренка, при осаде Парижа я потерял товарища.

– Того, что я видела на коронации?

– Того самого. Это был лучший из людей.

– И вы… один?

Анн не ответил и вошел в церковь. Когда служба закончилась, он не добавил ни слова и отправился в замок.

Его первой задачей было написать письмо Франсуа де Вивре. Ведь Анн обещал это Изидору. Да и вообще – он ничего не сообщал прадеду о себе со дня своего отъезда из Куссона. И неважно, что после осады Орлеана Изидор и это сделал вместо него…

Писать оказалось делом нелегким. Столько всего предстоит высказать! Анн долго колебался и пришел к заключению, что лучше просто рассказать все по порядку. Так что для начала он попросил прадеда о прощении за то, что сбежал и женился без его ведома, а затем поведал о паломничестве, об иерусалимском откровении; целомудренно упомянул о счастье в Орте и кратко очертил события, произошедшие с ним с момента возвращения во Францию.

Когда настал черед поведать о гибели Изидора, Анн постарался найти подобающие слова, чтобы уберечь старого человека от чрезмерного потрясения. Особо упомянул о щите «пасти и песок», который Изидор отбил у английского рыцаря. Затем сообщил о его браке с Сабиной и дословно привел последние слова своего умирающего друга: «Вы должны снова стать Вивре. Род не должен угаснуть». Конечно, это самое заветное желание Анна, даже если он и не видит способа осуществить его. И в заключение Анн клялся прадеду, что навестит его, как только позволит война…

На этих словах он и собрался было заключить письмо, но решил, что это будет нечестно. Поэтому добавил:

Должен вам сказать, наконец, монсеньор, со всем уважением и любовью, которые к вам питаю, что Теодора – не зло. Наоборот, для того, кто умеет ее любить, это самая чудесная из жен. Я уверен, монсеньор, что, если бы вы, с вашим справедливым сердцем, узнали ее получше, вы бы стали думать так же.

Письмо было доверено некоему путнику, который возвращался в Бретань. Покончив с этим делом, Анн лично взялся за восстановление Невиля. Он привык делить с крестьянами их жизнь и поэтому, несмотря на общие протесты, самолично орудовал мастерком и таскал камни. К Святому Мартену зимнему все было закончено.

Пришла зима. Оставшись в замке один, Анн познал тоску. Более всего ему было невыносимо супружеское ложе, а также немые вопросы, которые он угадывал вокруг себя. Раз сеньор женат, то почему не живет со своей женой? Где она? Кто она? К тому же письмо Анна к Франсуа долгими неделями оставалось без ответа. Прадед умер – другого объяснения нет…

Унылость зимних дней усугублялась отвратительной погодой. И тогда же он узнал об одной неудачной экспедиции Девственницы, которая отправилась сразиться с неким Перрине Грессаром, разбойником на содержании у англичан и бургундцев, обосновавшемся в Ла-Шарите на Луаре.

Тем временем сеньору де Невилю доставили письмо. Он решил сперва, что это ответ из Вивре, но послание оказалось от Бонны Орлеанской. Герцогиня, его крестная, просила Анна приехать к ней. У нее имеется для него нечто, что она должна передать ему. Анн тотчас же приказал седлать Безотрадного и уехал.

***

Сюлли-сюр-Луар располагался недалеко от Невиля, и Анн добрался туда через день. Замок, принадлежавший Ла Тремуйлю, был внушительной постройкой с круглыми мощными башнями и широкими рвами.

Бонна Орлеанская приняла крестника в большой комнате, которую делила со своими компаньонками. Те ткали, вышивали и играли подле нее на музыкальных инструментах. Дамы делали все, чтобы отвлечь молодую герцогиню от печали. Уже почти пятнадцать лет прошло с той поры, как ее муж Карл был взят в плен при Азенкуре и он доселе томился в лондонских застенках.