Неповторимое. Книга 2 - Валентин Варенников

После майских праздников командующий Ленинградского военного округа проводил сборы командиров дивизий, бригад и выше. Как-то на общее построение перед очередными занятиями приехал Казаков. Он прошел вдоль строя, здороваясь за руку с каждым. Остановился возле меня и громко, так, чтобы слышали многие, начал отчитывать. При этом когда он кем-то или чем-то был расстроен, то окал значительно сильнее:

— Товарищ Воренников, вы что, в Москве окодемию себе пробиваете?

— Товарищ командующий, нигде ничего я себе не пробиваю, это не в моих принципах. И то, что вы говорите, я впервые слышу.

— Ну, как же! Мне все названивают из Москвы, и все Воренников, да Воренников, в окодемию, да в окодемию.

— Мне ничего об этом неизвестно.

— Разберемся.

Когда был объявлен перерыв и наш строй рассыпался, товарищи, конечно, начали меня атаковывать: «Ну, чего темнишь? Нам-то можешь все честно рассказать? Давай выкладывай!»

Подошел Куликов и высказал предположение, что, возможно, мой рапорт, который был подан три года назад, начал сейчас «действовать». То есть кадровики сами его подняли, учли результаты, которые имеет дивизия, и начали толкать меня вперед, на учебу. Но, насколько мне было известно, от округа прошли утверждение только два кандидата — полковник В. Черемных и полковник Д. Язов (оба из управления округа). Что же касается меня, то я сам терялся в догадках — кто мог подтолкнуть мое дело? Очевидно, командующий армией В. Г. Куликов был прав: это сделали сами кадровики. Но если это действительно так, то стимулятором был, несомненно, полковник Чичвага. Мне неудобно было к нему обращаться, хотя любопытство (именно любопытство) подталкивало к этому.

И вдруг все развязывается в считанные дни. В июне приходит приказ министра обороны, объявляющий Постановление Совмина о присвоении группе офицеров генеральских званий. В том числе первое генеральское звание получил и я. Было это весьма неожиданно — обычно звания такого типа присваивали к 7 ноября, 23 февраля и к9 мая. А через месяц пришла выписка из приказа министра обороны о моем зачислении слушателем Военной академии Генерального штаба.

Я получил письменные поздравления о присвоении мне воинского звания «генерал-майор» отовсюду, до министра обороны включительно. Но в связи с зачислением меня слушателем академии позвонили только двое, и оба из армии. Первым был, конечно, Чичвага:

— Валентин Иванович, я поздравляю и рад за вас, что все-таки вас зачислили слушателем академии.

— Спасибо, — говорю я. — Но как это все-таки получилось?

— А я держал вопрос о вашей учебе на контроле. Вы в свое время рапорт написали, затем вас поставили на дивизию, поэтому будировать эту проблему было некстати, а сейчас вам пошел 42-й год, а это предел поступления в академию. Поэтому я начал кое-кого шевелить. В Главном управлении кадров меня поддержали, хотя в округе не все были согласны с этим.

Я тепло и искренне поблагодарил Чичвагу. Это замечательный человек и настоящий кадровик. И не потому, что он сделал много доброго для меня лично, а потому, что по отношению вообще ко всем офицерам он был весьма внимательным и справедливым.

Позвонил в этот же день и Куликов:

— Поздравляю. Наконец-то справедливость восторжествовала.

И далее сказал много теплых, хороших слов — не формально, а искренне. Я тоже был искренне ему благодарен и за «генерала» и за академию. Но должен заметить, что в наше время командир дивизии мог получить «генерала», хорошо проявив себя в течение не менее двух-трех лет. И все-таки, если бы командарм не представил меня к званию, хоть я формально под этот установленный порядок и подходил, то мне, конечно, еще пришлось бы ходить в полковниках и год, и два.

Итак, я слушатель Военной академии Генерального штаба. По установленному порядку я должен был уйти в отпуск и отдыхать весь август, а 25. 08. 65 прибыть в академию. Но мы с Куликовым договорились, что ни в какой отпуск я не иду (надо же и совесть иметь: получил генерала, зачислен в академию — да еще и в отпуск?!), а занимаюсь дивизией, готовлю все к передаче, 25-го выезжаю в Москву, 26-го являюсь в академию.

Сборы, как всегда, были недолгими. Но прощания — душевными и теплыми. В установленное время я прибыл в академию. Мне выделили на семью из четырех человек трехкомнатную квартиру в академическом общежитии на проспекте Вернадского, дом 25. И хоть комнатки были небольшие, но они полностью обеспечивали наши потребности. Мы даже могли принимать гостей на несколько суток. Кстати, у нас останавливался и командарм Виктор Георгиевич Куликов со своей супругой Марией Максимовной.

В первый же день мы приступили к приведению квартиры в порядок. Провели разведку в отношении школы для ребят, познакомились с соседями. Вдруг через два дня вызывают в академию. Прихожу — мне вручают телеграмму следующего содержания:

«Генерал-майору Варенникову срочно прибыть к командующему войсками округа генералу армии Казакову тчк Белецкий».

Мои попытки навести справки — что случилось, к чему мне готовиться, какие взять документы и т. д. — были бесплодны. В этот же день 29 августа вечером выезжаю поездом «Красная стрела» и утром 30-го прибываю в штаб округа. Иду прямо в приемную командующего в надежде, что смогу предварительно разобраться в обстановке. А вдруг он поломал все с моей учебой? Это был бы тяжелый вариант, но если это произойдет, рассуждал я, то буду проситься на свою родную дивизию. Все-таки столько труда вложено, да и дела идут неплохо.

Прихожу в приемную — все знакомые лица. Не успел я открыть рот и спросить, что происходит, как порученец говорит: «Командующий ожидает вас, заходите». Я пытаюсь все-таки уточнить, а мне в ответ: «Там все узнаете», — и открывает мне дверь. Я собрался и шагнул через порог — была не была!

— Товарищ командующий, генерал-майор Варенников по вашему приказанию прибыл.

Я не стал говорить: «слушатель Военной академии Генерального штаба», чтобы этим не раздражать Казакова. Он же был против моей учебы. Мало того, меня фактически зачислили слушателем против его воли.

Кабинет командующего был небольшой, но очень уютный, с шикарной лепкой и росписями. Посередине комнаты стоял длинный стол для заседаний, а в конце поперек — письменный стол командующего. Он сидел под большим красивым сводом арочного типа. Сам выглядел весьма эффектно: сверкающий, переходящий в большую лысину лоб, розовое лицо и буквально красные щеки, небольшие, но выразительные глаза, пушистые свисающие вниз усы, нарядный китель с планками многих наград. Словом, Казаков — во всей своей красе, на голубом фоне стены и под сводом — был как святой с ореолом.

«Ну, что мне выдаст этот святой пророк на сей раз?» — подумал я после доклада о прибытии. Доложил и застыл у двери (на всякий случай). Командующий не торопясь, довольно легко поднялся и степенно подошел ко мне, улыбаясь в усы и на ходу говоря: «Здравствуйте, товарищ Воренников, здравствуйте».

Чувствуя «мирную» обстановку, я тоже сделал несколько шагов к нему навстречу. Казаков поздоровался за руку, усадил меня ближе к письменному столу, а сам вернулся на свое место. И, окая, конечно, начал издалека: «Как вы одоптировались в окодемии? Кто из наших в вашей группе? Как устроились с жильем? Забрали ли вы семью? А кому передал дивизию?»

Я охотно и подробно отвечал на все вопросы, чувствуя в них добрую основу, отсутствие какой-нибудь опасности. И, не скрою, удивлялся столь необычной разговорчивости Казакова. Затем его вопросы сменились пространной тирадой. Он говорил, что я хорошо командовал дивизией, что дивизия по ряду причин была «серой», а я ее поднял и она стала лучшей, что я способный командир и т. п. В общем, продолжал в этом духе несколько минут. Видимо, во время его речи я выглядел не лучшим образом, потому что он вдруг спрашивает:

— Вы что так удивленно на меня смотрите? Я говорю так, как оно есть. Не преувеличиваю. И кумандующий (Казаков в словах командир и командующий букву «о» заменял в разговоре на «у») подписал приказ, где объявляет вам благодарность и награждает чосами. Поздравляю вас.

Я встаю.

— Служу Советскому Союзу! — как всегда громко, ответил. И, вконец ошалевший, во все глаза смотрел на Казакова. Он никогда и нигде не говорил много. И тем более был очень скуп на поощрения и похвалу, особенно в такой форме. Что это с ним происходит?

Командующий вручил мне красивую, сафьяновую, малинового цвета папку, где был приказ, а также коробочку с часами. Сказал на прощание: «Спасибо. Желаю вам хорошей службы! До свидания». Я ушел, но еще долго сидел в приемной, приходя в себя. Ребята посмеивались: «Вот видите, как все хорошо».

До отхода поезда у меня был весь день. Я обошел всех своих друзей и товарищей. Зашел, конечно, и к начальнику штаба округа генерал-лейтенанту Ивану Ильичу Белецкому, который давал мне телеграмму. Это был весьма общительный, умный и деловой человек. Он был рожден для штаба: всегда всё знал, всё помнил, всё связывал, своевременно и толково отдавал распоряжения, был всегда надежной и верной опорой командующего. Я все ему рассказал. Иван Ильич на мое удивление — чем вызвано такое высказывание командующего — ответил однозначно: «Он сам уже сожалел, что противился вашей поездке в академию и тем более что вы уехали так незаметно. Михаил Ильич чувствительный человек, поэтому этим шагом решил все поправить».