Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Соседка одарила лучезарной улыбкой местных выпивох, оккупировавших приподъездную скамейку, и Севке показалось, что она улыбается именно ему. Соседка приехала на такси. Родственники вытащили из багажника машины множество коробок и коробочек, сверкающих подарочной упаковкой, а новая соседка чинно стояла рядом и только руководила действиями. При этом ее унизанные золотыми кольцами и перстнями пальцы с длинными ногтями, покрашенными ярко-красным лаком так и мелькали в воздухе, будто пальцы дирижера, а многочисленные родственники армией муравьев толкались и сновали туда-сюда. Гора подарков быстро исчезала в темном чреве подъезда.

Севка заворожено следил за происходящим, позабыв о стакане вина, налитом ему дружбанами и, безусловно влюбившимся в новую соседку…

Он долго не решался, топтался на лестничной площадке, но все, же нажал на кнопку звонка. Открыл двери один из ее родственников и подозрительно прищурился, увидев перед собой Севку.

Севка выглядел так себе, хотя и постарался привести одежду в порядок. Принял душ, побрился и даже плеснул в лицо остатками одеколона, забытого на дне флакона.

Соседка вышла и Севка униженно кланяясь, потянулся губами к ее руке с длинными ногтями, мечтая только приложиться как к некоей святыне. Соседка поняла его намерение, протянула руку, и Севка поцеловал гладкое запястье, в нос ему сразу же ударило запахом крема и душистого мыла. На соседку он не посмел и глаз поднять, ему казалось, от самой женщины, от ее невероятной прически исходит некое ослепительное сияние.

Севка остался стоять, потупив взор. Соседка, между тем, о чем-то таком догадалась, куда-то протянула руку, кому-то в квартире что-то сказала, громко, но беззлобно хохотнула. Севка положительно не мог разобраться в происходящем, он упорно глядел себе под ноги, окутанный розовым туманом любви.

Внезапно, соседка протянула Севке бутылку виски. Он машинально взял. И очнулся только, когда двери перед ним захлопнулись.

Впрочем, виски оказались хороши, очень хороши и распивая невиданное для себя вино с удивленными нежданным подарком, дружбанами, он все глядел и глядел на светлые окна новой возлюбленной. И только под утро, утомленный мечтаниями, ушел, наконец, спать.

Севка пропустил момент, когда соседка со своей башнеподобной прической попрощалась с родственниками, высыпавшими всем стадом ее провожать. Она помахала им ухоженными ручками и, благоухая дорогими духами села в такси. Она, оказывается, проследовала куда-то дальше, к другой родне, может в другой город или на другую улицу. О чем словоохотливо поведали Севке скамеечные старухи. Они усаживались на скамейку при подъезде с самого утра и только к вечеру уползали, скрипя всеми суставами, к себе в квартиры. И насиженное место занимали домовые пьяницы. Севкиному горю, в связи с отъездом любимой не было предела, родственники ее на его униженные просьбы дать адрес не реагировали, а только одаряли презрительными взглядами. Они были трезвы, богаты и независимы от нужд пьяниц.

Долго еще Севке снились странные сны. Он видел пальцы с длинными ногтями, покрашенными ярко-красным лаком. Долго еще эти пальцы летали перед ним в воздухе и сверкали изумрудным и золотым блеском дорогих колец и перстней.

Долго… пока не появилась Маринка. Она пришла из ниоткуда. Подошла к пьяницам с потухшей папироской, пробасила простуженным голосом:

– Угостите даму зажигалкой!

Севка тут же протянул ей свою зажигалку, взглянул и понял, что пропал. Немедленно в воображении своем он сравнил ее с захудалым, но чрезвычайно надежным «КАМАЗОМ». Маринка курила, изящно склонив кудрявую голову на бок. Смотрела томно и пила предложенный ей стакан красненького, как-то очень аккуратно, элегантно отставив в сторону мизинец руки. Маринка не носила лифчика и полные груди с легко видимыми сосками, так и манили к себе зачарованного Севку. Он глаз не сводил с полосатой майки Маринки. Она также носила джинсы, и ее крупный зад выглядывал полоской красных трусов из-под ремня брюк, намекая на доступность и прочие привлекательные дела.

Пьяницы даже поругались из-за нее, не один Севка воспылал желанием обладать ею. Но только он один со своей горячечной влюбчивостью оказался всех проворнее и сильнее.

Маринка, молча ждала победителя в сторонке, без интереса наблюдая за боем неловко ступающих и неровно державшихся на ногах забулдыг.

А, когда победил Севка, повалив всех соперников в пыль двора, где они и остались барахтаться, словно большие жуки, внезапно, упавшие на спины, откуда без посторонней помощи не могли уже встать, равнодушно взяла его под руку и пошла с ним в его квартиру. Севка победоносно улыбаясь, повел рукой по своему зашарпанному жилью. Маринка поглядела, задала пару-тройку вопросов, хищный блеск промелькнул в ее глазах, когда она выяснила, что квартира принадлежит только Севке. И осталась у него. Севка был счастлив…

А уже через несколько месяцев после брака, Севка расписался с Маринкой. Он прятался от супруги в подвале дома и с тоской прислушивался к шагам, раздававшимся на лестнице.

Севкина любовь прошла. Маринка дралась и требовала денег. Севка робил на рынке, рубил мясо и каждый раз, провожая взглядом женщину, которую он когда-то преследовал до самого ее дома, вздыхал настолько шумно, что хозяин мясной лавки оглядывался на него и кричал, требуя работать, а не пялиться на покупателей. Сама же женщина вообще не узнавала Севку, она уже как-то и позабыла о маньяке, преследовавшем ее когда-то…

И только одно осталось Севке, опять та же скамейка возле подъезда рядом с дружбанами, всегда подтрунивавшими над его теперешним положением «подкаблучника» да стаканчик красненького. Тем более, что против пьянства мужа, Маринка особенно не протестовала, она и сама нередко выпивала, выходя к забулдыгам. И стояла, подпирая двери, задумчиво глядя на Севку томными пьяными глазами и полные груди легко можно было увидеть под ее полосатой майкой…

Человек

«Он подчеркивает свою независимость: демонстративно не застегивает на ливрее одну пуговицу»

Веслав Брудзински

В один из теплых июльских деньков к летнему кафе, где отдыхали праздные и щедрые люди подошел человек. На нем был грязный, серый пиджак, покрытый пятнами жира; помятая серая кепка; продранные, так что виднелось нижнее белье, штопанные-перештопанные штаны; черные стоптанные ботинки, покрытые толстым слоем городской пыли.

Люди человека заметили, пригласили за стол, заказали покушать, закусить. Он быстро уселся, благодарно взглянул на своих благотворителей и принялся за трапезу. Он уплетал за обе щеки все предложенное, жадно давясь водкой из стакана. Он слизывал капли, драгоценной для него влаги с потрескавшихся губ с азартом проголодавшегося пса. С каждым глотком водки он преображался и становился другим. Молчание его прервалось и неказистый на вид человечек, вдруг, превратился в талантливого рассказчика. Занятные истории так и посыпались в уши случайных слушателей и собутыльников.

Но в один из упоительных моментов его прервали и ехидно заметили, что, между прочим, он – пьяница и, стало быть, пустой человек. Он стих, остановился, но на лице у него появилась кривая, презрительная усмешка. Губы упрямо сжались и было видно, что он со всем отчаянием готов броситься на обидчика и погибнуть, но доказать, что-то доказать…

Он встал из-за стола и весь, содрогаясь от возмущения, заговорил:

– Вы говорите, я – пьяница и пустой человек? Да! Я тот, кто всю жизнь ищет легкой наживы, ленится и подыхает в собственных испражнениях под забором. Я – русский пьяница! Я из тех, кто ничегошеньки не хочет знать о порядочности. Тот, у кого нет совести, нет чести, нет ума. Да, я готов родную мать продать за бутылку водки! Я тот, кто бросит в беде, тот, кто лжет и прячет глаза от страха, кто хвастлив и в то же время ужасно сексуально озабочен. Я тот, кто безо всякого сожаления гонит свою жену из дома и бьет своих детей. Словом, я омерзительный пьяница. Да, человеком меня назвать трудно. Я самый настоящий подонок, злобный и подлый гад, достойный проклятия и смерти!

Неловкая тишина повисла за столами. А он смотрел на всех присутствующих с вызовом, густые брови его сошлись на переносице, губы побелели, лицо же приняло красный кирпичный оттенок:

– Да, я слабый духом человек и потому цепляюсь за иллюзии, за придуманные истории. Я цепляюсь так крепко, как не цепляется иной тонущий в реке за скользкие корни деревьев, торчащие из вязкого берега. Возможно, эти фантазии не дают мне утонуть, оставляя призрачную надежду, что моя жизнь снова изменится! Да, изменится!

И с этими словами он покинул летнее кафе. А отдыхающие только головами покрутили:

– Ему бы пить бросить, и был бы Человеком! – говорили они…