Письма к Фелиции - Франц Кафка

При подобных разрывах в те времена еще принято было письма друг другу возвращать. Поскольку в данном случае конфликт назревал не раз, мы знаем, что возможность такая между корреспондентами тоже обсуждалась не однажды, и Кафка, по счастью, свои письма получать обратно не захотел – иначе, несомненно, их постигла бы та же участь, что и письма Фелиции, которые примерно через год после окончательного расставания писатель сжег. Однако о том, что письма Кафки сохранились, знали, видимо, очень немногие: Фелиция, которая вскоре благополучно вышла замуж, надо полагать, меньше всего была заинтересована в их публикации, к тому же всерьез с подобными предложениями издательства стали обращаться к ней лишь в послевоенные годы, когда слава Кафки стремительно росла, обретая притягательность мифа и требуя себе все новой «подпитки». К тому времени Фелиция, перебравшаяся в 1931 году вместе с мужем и детьми из Германии в Швейцарию (где, кстати, и остались лежать кафковские письма), а в 1936-м эмигрировавшая в США, уже овдовела, жила в довольно стесненных обстоятельствах, но на продажу писем Кафки, чудом сохранившихся, а также других документов из своего личного архива решилась лишь в 1954 году, ввиду болезни и больших расходов, потребных на лечение. Но даже и тогда ее нежелание предавать эти материалы гласности сказалось в том, что, во-первых, часть писем (судя по всему, все же незначительную) она перед продажей уничтожила, а во-вторых, поставила условием опубликовать остальные не ранее чем через 50 лет со дня написания последнего письма, то есть в 1967 году. Надо полагать, увидеть эти письма напечатанными при своей жизни она не хотела. Если это так, то желание ее сбылось: она умерла в 1960 году. Первый издатель «Писем к Фелиции» Эрих Хеллер получил в руки весьма необычный и разнородный по составу пакет документов. Помимо писем Кафки к Фелиции здесь были его письма к родственникам и родителям невесты, а также, что оказалось полной неожиданностью, к ее подруге Грете Блох, причем характер этой корреспонденции, безусловно, повергал и по сей день повергает читателя в недоумение, поскольку явно не свободен от интонаций любовного искательства. Кроме того, тут были и письма, перу Кафки не принадлежавшие: послания матери Кафки будущей невестке и ее родителям, письма Макса Брода, посредничавшего между Кафкой и Фелицией при ссорах и осложнениях между влюбленными, кое-какие письма, адресованные самому Кафке, а также заинтересовавшие его и пересланные Фелиции газетные заметки и многое другое. Короче, это был бережно сохраненный архив долгой и мучительной для обеих сторон любви, достаточно интимный, чтобы задуматься о правомерности его публикации.

С другой стороны, поскольку роман этот в течение первых лет развивался почти исключительно в эпистолярном жанре, а участники его поначалу были почти незнакомы друг с другом, письма Кафки содержали множество поистине бесценных подробностей о его повседневной жизни, привычках, бытовых и литературных вкусах, об истории создания некоторых впоследствии знаменитых его произведений – рассказов «Приговор», «Превращение» и в «Исправительной колонии», романов «Пропавший без вести» («Америка») и «Процесс» – и о массе других вещей, в которых подчас человек раскрывается куда полнее, а главное, аутентичнее, чем в любых жизнеописаниях и свидетельствах современников. В отличие от «Дневников», которые он вел для себя, и от писем друзьям и знакомым, достаточно хорошо его знавшим, в посланиях к Фелиции Кафка волей-неволей то и дело описывает себя, свою жизнь и свое окружение как бы со стороны, то есть самым интересным, обстоятельным и удобным для стороннего наблюдателя образом. В итоге после долгих колебаний и сомнений Хеллер все же решился на публикацию имевшихся в его распоряжении текстов, с большинством из которых может теперь познакомиться и читатель этой книги.

Предваряя это издание, следует особо остановиться на некоторых аспектах биографии писателя. Первый из них, как ни странно, связан со служебной деятельностью Кафки, с «конторой», которую он столь часто и с такой тоской поминает в своих письмах и дневниках. В мифе, который сам собой сложился вокруг фигуры Кафки в XX столетии, описанию этой стороны его жизни почти никогда не находилось места. Его служба по страховому ведомству воспринималась – в полном соответствии с непрестанными ламентациями самого автора – лишь как фактор сугубо негативный, как досадная помеха его творчеству. Это и так, и не вполне так. Поскольку же в письмах к Фелиции то и дело упоминаются самые разнообразные служебные надобности, описываются перипетии рабочего дня, хождение в присутствие, поездки в командировки, отношения с сотрудниками, в неподражаемо-характерных для данного автора гротескных формах живописуется его безнадежно заваленный бумагами рабочий стол, но о сути самой работы, как это часто бывает у Кафки и в его художественной прозе, не говорится почти ни слова, дать кое-какие пояснения относительно должностных обязанностей чиновника Франца Кафки, видимо, все же имеет смысл.

По окончании юридического факультета пражского университета в 1906 году он, получив ученую степень доктора, в течение года проходил юридическую практику. В октябре 1908 года был принят на службу в частное страховое агентство «Ассикурациони Дженерали». Не проработав там и года, перешел в государственное «Агентство по страхованию несчастных случаев на производстве», где прослужил, как уже было сказано, до выхода на пенсию в 1922 году, довольно быстро со скромной должности прокуриста (рядового клерка) поднявшись до уровня заместителя (а по сути первого заместителя) начальника отдела. В отделе числилось ни много ни мало семьдесят человек сотрудников.

Столь уверенному продвижению по служебной лестнице Кафка, как ни смешно, обязан был в первую очередь своему литературному дарованию. И дело тут совсем не в том, что в среде австро-венгерского чиновничества баловаться «сочинительством» вообще не считалось зазорным, так что к «увлечению» Кафки все относились с симпатией (его непосредственный начальник д-р Маршнер не только голова к голове читал со своим интеллигентным подчиненным стихи Гейне в рабочее время, но и сам пописывал на досуге). Просто очень скоро всем стало ясно, что служебные бумаги, составленные молодым сотрудником, обладают поразительной точностью изложения и убийственной последовательностью аргументации.

А отдел, в котором Кафка трудился, был, говоря современным языком, чем-то вроде службы претензий: занимался улаживанием конфликтов с фирмами и предприятиями по поводу условий страхования и размеров страховых выплат. (Условия эти, как и размеры выплат, зависели от уровня безопасности труда на производстве – чем условия были лучше, тем выгоднее предлагались страховые контракты.)

С упорством, которое трудно было предположить в этом высоченном, худом, застенчивом и скорее субтильном, но на редкость обаятельном молодом человеке, чиновник Франц Кафка изо дня в день писал уведомления, отношения, отчеты, реляции на бесконечные жалобы (которыми действительно всегда был завален его рабочий стол), участвовал в судебных тяжбах, зарекомендовав себя, кстати, весьма искусным полемистом, умеющим предугадать аргументацию противной стороны и своими доводами сперва обстоятельно ее воспроизвести, чтобы затем столь же всесторонне опрокинуть (прием, который часто можно встретить и в его прозе). И делал при этом, объективно говоря, социально вполне полезное дело, реально способствуя улучшению условий труда на производстве в масштабах Чехии. Его работу ценили очень высоко, иначе не стали бы держать на службе еще целых пять лет после того, как у него открылась чахотка, а со спокойной душой спровадили бы на пенсию, немедленно дав ход тогда же поданному им прошению.

Так что в катастрофических описаниях служебного быта, в сетованиях по поводу собственной профессиональной непригодности, в уверениях, что его держат на работе лишь из милости, – во всем этом надо уметь расслышать изрядную дозу неповторимого кафковского юмора, которым он тешил не столько даже своих собеседников и корреспондентов, сколько, полагаю, первым делом самого себя. Да, работа нередко досаждала ему, тяготила его отрывом от писательства, к которому он тянулся всеми помыслами и фибрами души. Но при всем при том он был прекрасным, во многих отношениях просто незаменимым работником и, конечно же, знал об этом не хуже других.

Самое трудное и деликатное пояснение, которым необходимо напутствовать читателя на пороге этой книги, касается собственно любовных отношений Франца Кафки и Фелиции Бауэр, ибо тут мы с неизбежностью входим в круг понятий и сюжетов, на которые сегодня большинство людей смотрят совершенно иначе, чем это принято было в начале прошлого столетия. Поскольку же искусство Кафки, в силу своей гениальности, представляется читателям вот уже нескольких поколений феноменом поразительно современным, опередившим не только пору своего создания, но и наше время, мало кому приходит в голову делать поправки и скидки на историческую эпоху, в которую писатель жил и стремился себя выразить, на традиции, представления, опыт, уклад жизни, а порой и предрассудки этой эпохи. Между тем надо со всей отчетливостью осознать тот факт, что Кафка вырос во времена иного, чем мы, отношения к любви и сексу.