Мой взгляд на литературу - Станислав Лем

Немцы, за которыми следует признать неизменную систематичность и точность в соблюдении методики, сделали на этом поприще особенно много. Венцом их энциклопедических усилий были объемистые тома, длиннейшая библиография, каталоги, классификационные таблицы, таксономии и протоколы, оперирующие красивой наукообразной терминологией, которые сейчас покрылись уже толстым слоем пыли. Это вовсе не значит, что их авторы были попросту сторонниками «научного оккультизма». Взять хотя бы профессора Макса Дессуара. Психолог по образованию, он занимался оккультизмом несколько десятков лет и, признав, что не во всем может усматривать мистификацию, заблуждение, недоразумение или просто мошенничество, до конца сохранил, однако, сильный скептицизм, потому что не нашел никаких позитивных экспериментов, способных выдержать огонь критики. Тогда не удалось ни отвергнуть эти загадки как фиктивные, ни решить их как реальные. И это, собственно, вторая закономерность истории оккультизма: в ней все и всегда только предвещает, начинается, прорастает, обещает, возбуждает надежду, но ничего не исполняется и не решается окончательно.

Дессуар и его современники посещали спиритические сеансы, участвовали в разговорах с медиумами, пребывавшими в трансе, наблюдали эктоплазматическое свечение и предметы, поднимавшиеся в воздух в затемненном помещении, ощущали левитацию стола, за которым они сидели, положив сверху руки, а потом все это описывали по возможности точно и дискутировали без конца, но в тридцатых – сороковых годах под влиянием новых научных веяний по примеру школы американца Райна экспериментаторы вместе с исследуемыми переселились в лаборатории на яркий свет, под надзор статистических таблиц, исследования стали проводиться в строгой изоляции и под тщательным контролем, и с этого началась уже математизация исследуемой области, а терминология пополнилась понятиями вроде уровня достоверности, статистически значимого отклонения, среднего значения, нормального распределения Пуассона[215] и т.д.

Райн в противоположность Дессуару верил в сверхчувственные способности и даже в загробную жизнь, в существование духов («spirits survival»), но, хотя он и писал об этом в трудах своего института, ему не удалось создать ни экспериментальных ситуаций, ни измерительных шкал, которые позволили бы наладить некую спиритометрию. Зато школа Райна освежающе и новаторски повлияла на аналогичные исследования англичан, которые проводились тогда еще традиционными способами. Там, то есть в Англии (а было это уже в пятидесятых годах), в «сверхчувственную веру» обратились несколько довольно уважаемых ученых (и не только психологов), которые ранее категорически отрицали реальность каких бы то ни было явлений сверхчувственного познания.

Главным орудием исследователей тогда были карты Зеннера, похожие на обычные игральные карты, но с рисунками звезды, круга, крестика и т.д.; исследователь перекладывал карты, а испытуемый должен был, не видя их, отгадать рисунок, причем на самом деле у некоторых из них количество угадываний значительно превышало ожидаемую вероятность весьма значительно, а иногда – по статистическим стандартам – их результаты были просто ошеломляющими.

Методика опытов продолжала совершенствоваться. Уже не исследователь тасовал карты, а машина, да и сами карты, орудие, на первый взгляд примитивное, позволяли проверять самые различные сверхчувственные способности испытуемого. Если исследователь смотрел на карту, а исследуемый должен был ее угадать, речь шла о выявлении телепатии или чтения мыслей; если экспериментатор сам карт не видел, а только перекладывал их из одной стопки в другую, имелось в виду ясновидение, криптестезия (терминология еще не установилась окончательно). В конце концов оказалось, что некоторые испытуемые отгадывают как будто бы не столько ту карту, которую брал в руки экспериментатор, сколько следующую, которую он возьмет затем, а это уже была премониция, предвидение будущего, феномен еще более удивительный.

В том, что отклонения от статистического ожидания происходили, не может быть ни малейшего сомнения. Была открыта даже своеобразная кривая протекания эксперимента. У человека, который исключительно хорошо читал мысли (или же закрытые карты), в начале сеанса процент угадывания был выше вероятностного, но все же не слишком высок; примерно на середине часового сеанса попадания учащались, а затем довольно быстро их число падало до чисто вероятностного уровня. Некое умение как бы пробуждалось, нарастало и усиливалось, а в конце опыта исчерпывалось словно от утомления, вызванного постоянной сосредоточенностью.

Правда, все эти данные (а испытуемыми были преимущественно студенты, которым платили за участие в сеансах, то есть люди заинтересованные) не прогрессировали. Райну вроде бы удалось однажды найти человека, который отгадывал почти 90% всех карт, а вероятность такого чисто случайного совпадения просто астрономически низка (если все время брать по две все время перетасовываемые колоды и выкладывать из каждой колоды по одной карте, то понадобилось бы ждать миллионы лет, пока по чистой случайности карты обоих рядов совпадут на 90%). Но в лабораторных условиях такой феномен никогда больше не повторился, и речь может идти только об отклонениях от вероятностного распределения, правда, отклонениях, импонирующих любому естествоиспытателю, – порядка 1:10 000 или даже 1:100 000, но эти явления обладали бы доказательной силой только в длительных сериях опытов. В отдельной же серии обычно было не больше, чем 7, 8, изредка 9 угаданных карт из 25, в то время как среднее ожидаемое равно пяти. Я так подробно останавливаюсь на этом, потому что это единственные полностью надежные, не подлежащие сомнению научные данные, которыми мы на сегодняшний день располагаем. Ничего более значительного с тех пор не было продемонстрировано столь неопровержимо. Когда студенты измучились, фонды, предназначенные на исследования, иссякли, а вместе с ними и первоначальный энтузиазм экспериментаторов, все понемногу распалось само собой.

Наиболее радикальную гипотезу, отрицающую существование всех вообще сверхчувственных явлений в контексте исследований школы Райна, выдвинул англичанин, довольно эксцентричный мыслитель и в какой-то степени философ науки, Спенсер Браун. Он утверждал, что то, что наблюдается в описанных выше исследованиях, вовсе не реальные явления и не феномены сверхчувственного познания, но совершенно пустые, лишенные какого-либо субстрата длинные вероятностные серии. Именно такие серии, говорил Браун, имеют тенденцию к развитию отклонений от среднего вероятностного значения, отклонений, которые сперва появляются, а потом исчезают. Грубо и обиходно говоря, здесь имеют место редкие случаи или, вернее, исключительные совпадения, за которыми абсолютно ничего не стоит, так же как ничего не стоит за восьмикратно подряд выпадающим в рулетке красным цветом.

Пожалуй, в этой аргументации есть доля истины. Случаи, крайне маловероятные статистически, бывают с каждым человеком, но обращают на себя внимание только при особых обстоятельствах. Недавно, будучи на книжной ярмарке во Франкфурте, я договорился с одним американцем о встрече, но заблудился среди павильонов (а это настолько большая территория, что посетителей по ней возят автопоезда) и понял, что не найду его на условленном месте, потому что назначенный час уже миновал. Уже не надеясь на встречу, я вдруг столкнулся с ним почти в километре от назначенного места. Произошло это в толпе среди многих тысяч людей, и если бы кто-нибудь из нас появился позднее на две-три секунды или прошел через то место с аналогичным упреждением, то встреча наверняка бы не состоялась, а значит, это событие следует считать крайне маловероятным, хотя вероятность эта не поддается точному расчету.

Кстати, американец в отличие от меня не обратил внимания на обстоятельства нашей встречи, и это я объясняю тем, что я «натренирован» в мышлении категориями статистики. Если совпадение несущественно, как описанное выше, его забывают, если же оно связано с драматическим событием, таким, как чья-то смерть, болезнь, катастрофа и т.д., то сочетание случайностей выступает в ореоле таинственности и необычайности и побуждает искать объяснения, которые не сводятся к чистой случайности. А отсюда один только шаг до того, чтобы заподозрить вмешательство парапсихологических факторов.

Случайные серии имеют место также в играх (например, в азартных) в виде так называемых «полос» удач и неудач. Поскольку игрок заинтересован и эмоционально вовлечен в игру не меньше, чем приверженец парапсихологии, у них обоих над тенденцией к статистической оценке шансов одерживает верх склонность доискиваться связи между явлениями, скрытой от непосвященных. Тому, кто проиграл последнюю рубашку, играя в рулетку по «верной системе», нельзя объяснить, что он пользуется ложной стратегией, ибо шансы на выигрыш совершенно случайны; а человек, которому приснилась смерть брата за две недели до того, как тот скончался, никогда не поверит, что между его сном и этим событием нет никакой связи.