Ледяной коготь: испытания грядущего дня - Артём Демченко

— Товарищ капитан, — прытким, пылким, но уважительным тоном упрашивал опытного командира Сорокин, год назад освободившего Минск от немецких войск. — Прошу Вас — дайте нам продвинуться к Рейхстагу. Танкам вперед ехать одним — самоубийство. Их же чертовы фаустники посжигают!

— Разговорчики, Сорокин! — рявкнул на молодого лейтенанта суровый командир. Сняв с головы фуражку и тяжело вздохнув, он еле слышно выругался, вздохнул и уже более спокойным тоном продолжил: — Ну пойми ты, Семен, ну не могу я! Не могу я группой попросту рисковать! Мне начальство за это голову с плеч снимет и в кабинете, как трофей, повесит.

— Но мы же всего-то в нескольких метрах от победы, — продолжал настаивать Сорокин. — Ну вот же она, вот! У меня парни в группе — ну все молодцом! И Булатов, и Проворотов, и Орешко! Да что там Орешко! — отмахнулся Сорокин, чем вызвал смех у Метюнинского. — Вы Морозова бы видели! Ну красавец! Ай да молодец! Он и под Москвой был, и в Сталинграде, и под Курском, и Минск освобождал, и Кёнигсберг брал! А какие истории рассказывает…

— Ну, ну, Сорокин, брось ты эти свои байки да прибаутки, — рассмеялся Метюнинский. — Знаю Морозова, знаю. Хорош паренек — своё дело знает. Дерётся, как чёрт, а в душе как ангел, ей Богу. На него посмотришь — на душе теплее становится.

— Так точно, товарищ капитан, — согласился Сорокин, бросив взгляд на близстоящую самоходку ИСУ-152, возле которой мирно спал наш герой — Михаил Алексеевич Морозов. — Как-то после боя на Кенигштрассе у нас с ним пошел разговор о семье. Мол, ждет ли кто-то дома. Сказал, что родню еще ребенком потерял. Всю, говорит убили.

— Да-а-а… — покачал головой Метюнинский. — Нелегкая судьба ему выпала на душу. Ангел в душе говоришь?

— Так точно, — ответил Сорокин. — Взгляд у него какой-то особенный — как посмотрит, так сразу душа теплотой наливается до краев. Никогда еще таких не видел.

— Наша планета полна чудесами, Сорокин, — подметил Метюнинский и бросил взгляд на часы. — Тринадцать пятнадцать… Пора! Собирай бойцов, Сорокин. В тринадцать тридцать с танками пойдете в атаку после того, как вдарит артиллерия. Мы покажем им, где раки зимуют.

— Так точно, товарищ капитан, — отдал честь командиру Сорокин и быстро побежал, ступая блестящими кирзачами по разбитой мостовой, по направлению к самоходке.

* * *

Склонив одетую в каску голову и скрестив почерневшие от копоти и сажи мозолистые руки на груди, Морозов, словно не слыша звуки непрекращающейся канонады и звонкого акапеллой пулеметных очередей, внимательно листал очередную энциклопедию сновидений, мирно сопя в широкой тени могучего «Зверобоя», чей грохот, казалось, мог разбудить даже пребывавшего в зимней спячке медведя. Мало таких спокойных и по-настоящему умиротворенных минут было в жизни нашего героя: бесконечные конфликты, войны, бомбежки и обстрелы, голод, тоска, страх, печаль, чувство скорби и вины за все причиненные людям страдания своими ошибками — все это не давало ему нормально спать вот уже десятки тысяч лет, заставляло просыпаться в холодном поту. Благо израненная душа его не утратила той теплоты, того незаменимого чувства оптимизма, помогавшего всему человечеству с гордостью преодолевать невзгоды и медленно, но уверенно подниматься к своему величию. В то время наш доблестный Хранитель Добра и подумать не мог о том, что через девятьсот девяносто с лишним тысяч лет на Земле воцарится долгожданный мир и человечество никогда больше не испытает на себе трагедию глобальной гражданской войны.

Внезапно, его чуткий слух уловил в воздухе стук подошв широких кирзовых сапог, который быстро приближался к нему. Открыв свои яркие ультрамариновые глаза, успевшие стать его своеобразной визитной карточкой во всех частях, в которых ему удалось повоевать, и окинув взглядом почерневшие руины Берлина, он с протяжным стоном потянулся и быстро встал с холодной каменной мостовой. Отряхнувшись от пыли, осевшей на его измятой гимнастерке, Морозов поправил каску, повесил автомат на плечо и, поправив гимнастерку, отдал честь своему командиру и замер в стойке «смирно».

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — хриплым сонным голосом поприветствовал Сорокина наш герой. — Прошу прощения за непристойный вид: задремал чуток, устал совсем.

— Вольно, рядовой, вольно, — улыбнулся Сорокин и протянул Морозову израненную ладонь. Улыбнувшись в ответ, наш герой с радостью принял рукопожатие. — Как ты тут? Не обижают?

— Да было б кому, — ответил наш герой, перейдя уже на дружеский тон. — Ребята у нас в части просто золотые. Вот, к примеру, Кошкарбаев горланит лучше филармонии, Булатов — им аккомпанемент играет на пианино, а Проваторов — мастер на все руки, настроил его. Ну точно «золотой взвод» получается.

— Да уж, — рассмеялся Сорокин. — А чтоб было, если б не война… Ладно, авось потом поговорим. Делу время, потехе час, — сказал Семен и посмотрел в окно, откуда доносились мелодичные ноты фортепиано, сопровождаемые голосистым пением Ракымжана. — Взвод! Общее построение! Бегом, марш!

В ту же секунду музыка оборвалась, и послышались быстрые шаги, становившиеся все более отчетливыми по мере спуска солдат с третьего этажа. Не успел Сорокин посмотреть на часы, как перед ним в ровную линию, «все как на подбор», выстроились, выгнув стройные спины, Проваторов, Кошкарбаев, Булатов и Орешко. Последним примкнул к взводу Морозов.

— Товарищ лейтенант! — громогласно начал отчитываться Морозов, приложив правую руку к измятой осколками снарядов каске. — Взвод построен и к исполнению боевой задачи готов!

— Та-ак… — протянул Сорокин, взглянув на часы. Стрелки показывали тринадцать двадцать девять. — Сейчас должны заголосить наши «дамы».

— «Дамы»? — только и успел переспросить Кошкарбаев, как в ту же секунду к югу от построившегося отряда громко донесся четкий приказ: «Артиллерия! За поруганных жен! За убитых детей! За сожженные хлева! За оскверненную советскую землю! По Рейхстагу! Прямой наводкой! Беглым!.. Пли!», — и жуткий грохот сотен крупнокалиберных дивизионных гаубиц, беглым огнем осыпавших схоронившихся в руинах Рейхстага солдат Вермахта, начал вершить свое предназначение. Пронзительный свист — громогласный грохот, пронзительный свист — громогласный грохот… Всё короче и короче промежутки между этими двумя нотами симфонии опустошительного акапелло верных приспешниц бога войны. Под восторженные крики советских воинов грозные дети пушек взметали в воздух сотни обломков мостовых, разрушали наспех-построенные блиндажи и окопы, косили ряды перепуганных гансов своими смертоносными осколками, разрывали в клочья металические каркасы зениток последней немецкой обороны.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});