Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

Как правило, все фантастическое и причудливое требует соответствующего окружения. Сидя зимним вечером у камина в большой зале замка, облицованной панелями из резного мореного дуба, когда за окном завывает северный ветер, разгуливающий по безлюдным пространствам Морвана или по лесам Бретани, нетрудно напугать кого угодно самой незамысловатой сказочкой или легендой. Свет лампы теряется среди мрачных стен, и лишь золоченые рамы фамильных портретов изредка вспыхивают слабыми красноватыми отблесками. В любом поместье есть свои мрачные и таинственные предания. Всем известно, в котором из коридоров появится призрак старого графа, в какую комнату он, звеня цепями, войдет с двенадцатым ударом часов, чтобы усесться перед холодным очагом и дрожать в смертельной лихорадке. Но здесь, в Пале-Рояле, в индейском вигваме, в самый разгар празднества золота, среди взрывов двусмысленного хохота и скептической болтовни, в двух шагах от стола, за которым велась бесчестная игра — здесь не было места для смутных страхов, охватывающих порой удальцов со шпагами в руках и даже вольнодумцев, этих забияк мысли. И тем не менее у многих похолодела кровь, когда горбун произнес слово «привидения». Маленький человечек в черном сказал это со смехом, однако от его веселости всех бросило в дрожь. Несмотря на потоки света, веселый шум в саду, несмотря на доносившуюся издалека тихую мелодию оркестра, в воздухе повеяло холодком.

— Да полно, — продолжал горбун, — кто теперь верит в привидения! В полдень, на улице — никто, а в полночь, в одинокой спальне, когда случайно погаснет ночник, — все. Совесть, словно чудо-цвет, раскрывает свои лепестки ночью, при свете звезд. Но успокойтесь, господа, я вовсе не привидение.

— Угодно ли вам объясниться, прекрасная маска? — вставая, проговорил Роган-Шабо.

Вокруг человечка в черном образовался кружок. Пероль поместился во втором ряду, но ушки держал на макушке.

— Господин герцог, — отозвался горбун, — красотою мы с вами друг друга стоим, так что довольно ваших комплиментов. А речь идет о деле потустороннем. О мертвеце, через двадцать лет поднявшем свою надгробную плиту, господин герцог.

Горбун замолк, потом ядовито заметил:

— Да разве здесь, при дворе, помнят тех, кто умер двадцать лет назад?

— Что он хочет этим сказать? — вскричал Шаверни.

— Я говорю не вам, сударь, — отвечал горбун, — вы еще очень молоды, все произошло в год, когда вы родились. Я говорю тем, у кого уже волосы поседели.

И он добавил совершенно иным тоном:

— Это был благородный принц — знатный, молодой, отважный, богатый, счастливый, всеми любимый, с лицом архангела и фигурой героя. У него было все, что Господь дарует своим любимцам в этом мире.

— Где стольким хорошим вещам уготована плачевная судьба, — перебил его Шаверни.

Человечек прикоснулся пальцами к его плечу и тихо промолвил:

— Не забывайте, господин маркиз, пословицы порой не лгут и злой человек не проживет в добре век.

Шаверни побледнел. Горбун отстранил его и подошел к столу.

— Да, я говорю тем, у кого волосы уже поседели, — повторил он. — Вам, господин де ла Юноде, который лежал бы сейчас в земле Фландрии, если бы человек, о котором я говорю, не проломил череп испанскому головорезу, уже наступившему вам на горло.

Старый барон открыл рот, но от изумления не мог произнести ни слова.

— Вам, господин Марийак, чья дочь из-за любви к нему постриглась в монахини. Вам, герцог де Роган-Шабо, который из-за него обнес неприступной стеной жилище своей любовницы мадемуазель Ферон. Вам, господин де ла Вогийон, чье плечо до сих пор помнит его славную шпагу…

— Невер! — в один голос воскликнули человек двадцать. — Филипп де Невер!

Горбун взял шляпу и отчеканил:

— Филипп Лотарингский, герцог де Невер, убитый под стенами замка Келюс-Таррид двадцать четвертого ноября тысяча шестьсот девяносто седьмого года!

— Убитый, как говорят, трусливо, в спину, — прошептал господин де ла Вогийон.

— Попавший в западню, — добавил ла Ферте.

— Если не ошибаюсь, — проговорил де Роган-Шабо, — в его смерти обвиняют маркиза Келюс-Таррида, отца принцессы Гонзаго.

Молодые люди тоже включились в разговор:

— Отец не раз рассказывал мне об этом, — сказал Навайль.

— А мой отец дружил с покойным герцогом де Невером, — добавил Шаверни.

Пероль слушал, стараясь не обращать на себя внимания. Тихим глубоким голосом горбун продолжал:

— Он был убит предательски, в спину, попав в западню, все это так, но убийца звался не Келюс-Таррид.

— Кто же тогда это был? — послышались вопросы. Однако человечек в черном и не думал отвечать. Он снова заговорил — легко и насмешливо, но в его голосе слышалась горечь:

— Какой тогда поднялся шум, господа! Ах, черт возьми, какой шум! Целую неделю ни о чем другом не говорили. Еще через неделю говорили уже меньше. А через месяц на того, кто произносил имя де Невера, люди смотрели так, будто он с луны свалился.

— Но его королевское высочество, — перебил господин де Роган, — сделал все возможное и невозможное!

— Да, да, я знаю. Его королевское высочество был одним из трех Филиппов. Его королевское высочество хотел отомстить за своего лучшего друга. Но как это сделать? Замок Келюс где-то на краю света. Ночь на двадцать четвертое ноября хранила свою тайну. Не говоря уже о том, что принц Гонзаго… Послушайте, — спросил вдруг человечек в черном, — разве среди вас нет достойнейшего слуги принца Гонзаго по имени Пероль?

Ориоль и Носе расступились, и глазам присутствующих предстал несколько растерянный фактотум.

— Я хотел сказать, — продолжал тем временем горбун, — что принц Гонзаго, один из трех Филиппов, пустил в ход все средства, чтобы отомстить за друга. Но все оказалось тщетно. и одной зацепки, ни одной улики! Хочешь не хочешь, пришлось предоставить времени, вернее, Господу, отыскивать виновного.

У Пероля было одно желание: как-нибудь улизнуть и предупредить Гонзаго. Между тем он остался на месте, желая узнать, как далеко зайдет горбун в своих смелых разоблачениях. Пероль, перед мысленным взором которого всплыли события 24 ноября, испытывал ощущения человека, которого начинают душить. Горбун был прав: у двора короткая память, умершего двадцать лет назад человека он уже двадцать раз позабыл. Однако в данном случае было одно немаловажное обстоятельство: погибший входил в своего рода троицу, два члена которой — Филипп Орлеанский и Филипп Гонзаго — были еще живы и даже могущественны. Глядя на оживившиеся лица присутствующих, можно было подумать, что они обсуждают убийство, совершенное лишь вчера. Если горбун хотел воскресить в памяти слушателей давнюю и таинственную драму, то в своем намерении он вполне преуспел.